Меня зовут Елена, и 20 лет моей жизни прошли под аккомпанемент тихой войны. Войны на одной территории, но в разных окопах. Врагом была моя свекровь, Валентина Ивановна. Наша вражда началась в день, когда я вышла замуж за её сына, Сергея. Для неё я была не невестой, а похитительницей. Она отдавала ему самое лучшее всю жизнь, а я пришла и за неделю увела его в свою «халтурно обустроенную» (её слова) однушку.
Её критика была всеобъемлющей, как удушливый смог. Мой борщ был безвкусным, мой взгляд – наглым, моя карьера бухгалтера – недостойной её инженерного сына. Она звонила Сергею и, не стесняясь, говорила, что он мог бы найти и получше, послушнее, из «нормальной» семьи. Сергей пытался мирить нас, выступая в роли буфера, который принимает удары с двух сторон. Но со временем и он устал. Наши визиты к ней по воскресеньям стали формальностью: час за столом с пирогом, который я пекла «не так», разговор о погоде и быстрый отбытие домой. Я ненавидела эти визиты. Ненавидела её оценивающий взгляд, сканирующий мою прическу, одежду, фигуру.
Я наивно думала, что рождение детей всё изменит. Ошиблась. Рождение дочери усугубило конфликт. «Почему не мальчик?», «Имя Алиса – это вообще не имя!», «Вы её слишком мягко воспитываете, избалуете!». Когда родился сын, Миша, критика перекинулась на него: «Одень ребёнка теплее!», «У него кривые ножки, потому что вы неправильно держите!». Каждое мое действие как матери ставилось под сомнение. Мы свели общение к минимуму – строго по большим праздникам. Я приходила, дарила подарки, говорила дежурные фразы сквозь зубы и считала минуты до ухода. Я смирилась. Казалось, так будет всегда. Два десятилетия холодной, молчаливой вражды.
Вынужденное соседство
Всё перевернул один звонок. Свекровь, вынося мусор, поскользнулась на неубранном льду у своего подъезда и сломала шейку бедра. Операция, больница, а потом неизбежный вопрос: что дальше? Она жила одна, друзей не было, только мы. Сергей, измученный чувством долга и вины, робко спросил: «Лена, может… на время? Пока не встанет на ноги?» Он не настаивал, он ждал моего решения.
Я могла сказать нет. Найти сиделку, отправить её в пансионат. Но где-то в глубине души, под слоями обид и злости, копошилось что-то другое. Что-то, напоминающее жалость. И странное чувство ответственности. Сквозь зубы, сама себе не веря, я сказала: «Забирай».
Так Валентина Ивановна въехала в нашу гостевую комнату. Начался ад. Её беспомощность не смягчила, а обострила её характер. Она требовала, капризничала, критиковала всё: как я стелю постель, как мою пол в её комнате, как кормлю её с ложки. Она ненавидела свою слабость и вымещала эту ненависть на мне. Я ухаживала за ней: мыла, готовила диетические бульоны, водила на перевязки. Я делала это молча, на автомате, скрипя сердцем. Я была измотана до предела. Она видела мою усталость и… злилась ещё больше. Казалось, стена между нами стала не просто кирпичной, а бетонной, с колючей проволокой поверху.
Ночь разговоров
Перелом наступил после особенно тяжелой физиотерапии. Её привезли домой, она стонала от боли. Ночью её крики разбудили меня. Я зашла к ней, дала обезболивающее, поправила подушку. И вдруг в темноте я услышала не привычный ворчливый голос, а тихие, надрывные рыдания. Она плакала как ребёнок – безнадёжно и горько.
Я села на край кровати, не зная, что делать. И тогда она заговорила. Сквозь слёзы, обрывочно, сдавленно. Она говорила не мне, а ночи, своей боли, своему одиночеству.
Она рассказала, как её бросил муж, отец Сергея, когда тому было три года. Как она ночами стояла у станка, а днём бегала на подработки, чтобы сын ни в чём не нуждался. Как она боялась быть плохой матерью. Как отказывала себе во всём, лишь бы он поступил в институт. «Я отдала ему всю себя, – шептала она. – И я так боялась, что он повторит судьбу отца. Что какая-то девчонка… ты… придёте и уведёте его. А я останусь одна. Со своим страхом. Со своей злостью. Я защищалась как умела. Нападала первой…»
Она говорила о своей гордости, которая не позволяла ей просить о помощи, о страхе старения, о том, как больно видеть, что твой сын больше не нуждается в тебе. Она плакала о двадцати годах, прожитых впустую, в борьбе с призраками прошлого.
Я сидела и слушала. И впервые за 20 лет я не видела перед собой монстра, тирана. Я видела испуганную, уставшую, одинокую старую женщину, которая всю жизнь строила стены, чтобы защититься, а в итоге замуровала себя в них саму.
Я не нашлась ничего лучше, чем взять её руку – ту самую, которая столько раз указывала на мои недостатки. Она сжала мои пальцы с неожиданной силой, цепляясь за меня как за спасательный круг. Мы так и просидели до утра в тишине, прерванной лишь её сдавленными всхлипами.
Утром я принесла ей завтрак. Она посмотрела на меня не колючим, оценивающим взглядом, а каким-то новым, мягким. «Спасибо, Леночка, – тихо сказала она. – Извини меня… за всё».
Этой ночи оказалось достаточно, чтобы рухнула стена, которую мы возводили двадцать лет. Мы проснулись другими людьми. Теперь Валентина Ивановна – не моя свекровь. Она – моя вторая мама. И я наконец-то могу её полюбить.
Читайте еще: