Мир можно разрушить за один день. Нет, даже не день – за один миг. Утром я был Юрием: крепким мужиком 49 лет, главным механиком, чьи руки могли починить всё что угодно, мужем, отцом. К вечеру я стал телом. Тяжёлым, беспомощным, наполовину мёртвым телом. В виске лопнул какой-то крошечный сосудик, и моя жизнь рассыпалась как старый ржавый болт.
Помню вкус металла во рту, дикую головную боль и… провал. Потом – больничный потолок, от которого тошнило, когда меня переворачивали. Правую сторону будто выключили из розетки. Рука и нога – чужие, неподъемные, мокрые тряпки. Я пытался приказать пальцам пошевелиться, но они молчали. Внутри орал здоровый я, а снаружи выходило только хриплое мычание. Самое страшное – это взгляд жены, Лены. В её глазах я читал не жалость, а животный ужас. Ужас перед тем, во что я превратился.
Возвращение домой было похоже на возвращение в другую квартиру. Дверной проём, в который я когда-то входил, уверенно скинув ботинки, теперь стал непреодолимым препятствием. Меня вкатывали в него на коляске. Мой диван, мое кресло у телевизора – всё было отравлено моей беспомощностью. Лена и дети, шестнадцатилетний сын Максим и двадцатилетняя дочь Катя, стали моими сиделками. Они кормили меня с ложки, как младенца, переворачивали, подкладывая судно, мыли. Я видел, как они из последних сил улыбаются мне, а потом замирают у плиты или у компьютера с пустыми, выгоревшими глазами. Я слышал, как ночью Лена тихо плачет в ванной. Я был обузой. Живым, дышащим грузом, который они были обязаны тащить на себе из чувства долга. Каждый их взгляд, полный усталой жалости, отнимал у меня по кусочку достоинства. Я перестал быть мужем и отцом. Я стал проблемой, диагнозом, инвалидом.
Переломный момент
Апогеем этого кошмара стал один случайный разговор. Дверь в мою комнату была приоткрыта. Максим разговаривал по телефону с кем-то из друзей. Я услышал обрывок фразы, который вогнал меня в ледяной ступор: «…да, тяжело, конечно. Мама вся измоталась. Папа, можно сказать, совсем овощем стал…»
Слово «овощ» прозвучало как выстрел в упор. Оно повисло в воздухе, густое, ядовитое, беспощадное. Внутри у меня всё перевернулось. Не обида на сына – нет. Это была ярость. Голая, первобытная, кипящая ярость на себя, на эту болезнь, на такую судьбу. В мозгу, который, оказывается, ещё мог что-то чувствовать, чётко и ясно сформировалась одна-единственная мысль: «НЕТ. Я НЕ ОВОЩ».
Эта ярость дала мне сил, которых не было месяцами. Я изо всех сил стукнул здоровой левой рукой по тумбочке, скинув стакан с водой. На грохот прибежала Лена. Я посмотрел на неё – впервые за долгое время не пустым, а собранным, жгучим взглядом. И сквозь сжатые зубы, медленно, преодолевая сопротивление непослушных мышц, просипел: «Вези… меня… в центр… Реабили…тация».
Я не просил. Я требовал. Это был мой последний выстрел. Мой протест. Мой первый шаг назад к себе.
Дорога назад
Реабилитационный центр оказался не больницей, а казармой для таких же, как я, «бойцов». Здесь никто не хныкал. Здесь работали. Каждый день начинался с боли. С того, что тебе снова и снова приходилось договариваться со своим же телом, которое стало врагом.
Первое упражнение – поднять со стола кубик. Здоровый человек даже не задумается. Я же смотрел на этот кубик, отдавал руке команду, а она лежала и не слушалась. Я покрывался потом, скрипел зубами, ругал себя последними словами. Инструктор был суров: «Юра, злись! Злость – твой козырь. Преврати её в движение». И я злился. Я представлял, что этот кубик – моя слабость, моё отчаяние, то самое слово «овощ». И я должен его раздавить.
Потом были попытки встать. Держась за поручни, я, как первоклашка, учился заново переносить вес тела. Нога подкашивалась, я падал на маты, и инструктор помогал подняться, чтобы начать снова. Были тренажёры, которые заставляли мертвые мышцы работать через боль и унижение. По ночам всё тело ныло так, что хотелось кричать.
Но здесь я был не один. Со мной в зале был Николай, бывший строитель, который после травмы спины заново учился ходить. Была Анна Петровна, у которой тряслась рука, и она по сто раз на дню пыталась ровно провести линию в тетради. Мы не жалели друг друга. Мы поддерживали. «Что, Юр, кубик не поддаётся? Давай-давай, ты же мужик!» – подбадривал Николай. И я полз дальше.
И вот он, первый триумф. Однажды утром, собрав всю свою волю в кулак (в прямом смысле), я не просто поднял кубик, а смог удержать ложку и донести её до рта, не размазав кашу по всему лицу. Я ел сам. Это была не каша. Это была победа.
Через месяц я сделал свои первые шаги с ходунками. А ещё через две недели я, обливаясь потом, с трясущимися руками, но САМ завязал шнурки на кроссовках. Слёзы текли по моему лицу, и я их не стыдился. Это были слёзы не слабости, а силы. Силы, которую я нашёл в самом дне отчаяния.
Новая норма
Я вернулся домой другим человеком. Я не был прежним Юрием – ловкость и скорость уже не мои ударные качества. Но я был самостоятельным. Я мог сам одеться, побриться, дойти до кухни и налить себе чай. Я снова стал хозяином в своём теле, хоть и с ограниченной властью.
Помню, в первый же вечер Максим молча наблюдал, как я упрямо, медленно, но сам режу себе хлеб. Он подошёл ко мне, посмотрел не в пол, а прямо в глаза. Его взгляд был полон того, чего я не видел очень давно – не жалости, а уважения. «Пап, прости меня тогда… за слово…» – сказал он, и голос его дрогнул. Я положил руку ему на плечо. «Ничего, сынок. Спасибо. Ты дал мне пинок, который был мне нужен».
Моя жизнь обрела новый смысл. Теперь я дважды в неделю езжу в тот самый реабилитационный центр. Но уже не как пациент, а как руководитель группы поддержки. Я вижу в глазах новых «бойцов» тот же ужас, то же отчаяние, что было когда-то у меня. И я рассказываю им свою историю. Показываю им свои первые, до сих пор неуклюжие, но такие уверенные шаги. Я говорю им: «Смотрите. Я мог просто лечь и умереть. Но я выбрал бороться. Сила духа всегда важнее силы тела. Тело можно научить заново. Главное – не сдаться внутри».
Я вернул себе не просто движение. Я вернул себе достоинство. И теперь помогаю найти его другим. Жизнь не заканчивается. Она просто меняется. И только от нас зависит, станем мы её жертвой или победителем. Я выбрал второе.
Читайте еще: