Те, кто читает меня давно – или же те, кто заглядывал в «Жизнь как текст» - могут помнить, как всё (внезапно) начиналось для меня в историческом романе, но ситуация такова, что сейчас здесь не так уж много людей, помнящих столь давно. Поэтому что-то меня торкнуло осенью и необходимостью взгрустнуть.
Итак. Всё начиналось с поэзии.
Пятнадцать лет назад, задыхаясь от воспаления легких и третьего курса антибиотиков подряд, я написала балладу (она вышла вот здесь). Ну, как балладу… нечто длинное и достаточно интенсивное. С персонажем я тогда была знакома довольно шапочно – он ввалился as is в совершенно не ему предназначенный текст и занял там всё отведенное ему место.
На момент 2010 года меня глубоко изумила коллизия, в которую оказался втянут судьбой этот человек – и не только он – обладавший, по-видимому, феноменальным фартом, апломбом и дерзостью сильно выше средней. История двух браков Марии Стюарт, приведшая эту королеву в итоге на эшафот, широко известна: первый муж – Генри Стюарт, лорд Дарнли (холостой), второй – Джеймс Хепберн, граф Босуэлл (женатый на момент их знакомства). Но ирония судьбы в том, что четвертью века ранее, сразу после рождения Марии Стюарт, к ее матери Марии де Гиз сватались отцы этих превосходных молодых людей – Мэтью Стюарт, граф Леннокс (холостой), и Патрик Хепберн, граф Босуэлл (женатый на момент возникновения у него блестящей идеи сватовства). Мария де Гиз, не в пример дочери обладающая железной волей и трезвым умом, отказала обоим. Прелестная коллизия, правда же? Особенно с учетом того, что увлекаться королевами, по хладнокровному замечанию Вальтера Скотта – это у Хепбернов в крови, там и до Патрика с Джеймсом ребята отметились.
О третьем Босуэлле прямо или косвенно мной написано несколько стихов. Что интересно, этот вот, который ниже, написан ДО любого серьезного изучения источников по персонажу и, тем не менее, содержит только одну даже не фактическую ошибку, но фактологическую неточность (Дании, не Норвегии, но и Дания во второй половине XVI века была под единой короной с Норвегией, и я могла бы исправить, но ради аутентичности и звукописи стиха не трогаю, пусть будет). И этот вот текст, в сущности, в точности отражает то, что мне удалось вложить в четыре тома «Белокурого». И всё, что вообще можно сказать о Хепбернах в целом – включая и «Младшего сына».
ПАТРИК
шотландская баллада
Русалка танцует по половице…
(Скандинавский фольклор)
Кровожадные и лживые не доживут и до половины дней своих (Пс. 54:24)
Мы прочтем историю Хепбернов до конца,
А после начнем с начала.
Из них у каждого – по два или три лица,
И из каждого рта торчит кинжальное жало.
Да, они такие ребята, что если скажут «убей!» -
Душа твоя отлетит обратно, меж лилий и голубей.
Да, они такие зверята, им любой закон – под замком.
На них, как на солнце, конечно, бывают пятна,
Но каждый пятый с предательством не знаком,
А каждый четвертый смотрит, как брат покупает брата,
И думает: «Не больно-то и богато».
Но не каждый третий сумеет продаться трижды,
А после нагнуть всех трех,
Прежде чем, смущаясь, проговоришь ты
Хоть пару его порочащих строк.
Я тебя обнимаю, Патрик, но ты не берешь руки,
Заклинаешь: «ненависть, низость, власть» –
И губы твои горьки.
Наигрался всласть по своим полям,
По чужим, уличен, постелям.
Честь по чести, совесть напополам,
Дай любовь – мы и ту поделим,
Мы ее подвялим на острие ножа
И сожрем – она под кровь хороша.
Сирота не доносит кусок до рта,
Недоносок не знает дома.
На лице, как язва, вскрывается красота
И течет – неосознанна, несмысленна, невесома,
И ее влечет к тебе, словно дитя к змее.
Ты – не первый в своей семье,
У кого королева рабою лежит в ногах,
Разумеется, не последний.
Потому-то подохнет, как пес, в снегах
Той Норвегии твой наследник,
А ее долговязая, глупая сердцем дочь
В этом сможет ему помочь.
Рассекай, Прозерпина, златую цепь мертвецов,
Персефона, кличь нас –
Заглянувших смерти своей в лицо,
Повидавших фортуну лично,
И постигших: на детях – наш каждый шаг,
Дедов голос звенит в ушах.
Полный колос клонится до земли,
Полый – будет добыча ветра,
Только оба-два не переросли
Злой репей твоего привета.
Я смотрю навылет чрез пять веков –
Ты скрываешься в памяти, был таков.
Час с торгов уходит за декабрем,
Тусклым днем – до безлунной ночи.
Не воспет, оклеветан, вот он, заговорен,
Непорочен, насквозь порочен,
Кто он мне, стоящий поодаль, белокурый, горчей, чем полынь-трава?
Но душа его радуется на небе, ощущая мои слова.
27.01.10
Значит, написала я в конце января балладу, потому что персонаж невыносимо просился наружу. Да-да, наружу просился тот самый «злой репей» его привета и вся та любовь, которая никогда не нужна была в моем исполнении живым мужчинам, а мертвые жрали и жрут ее с восхищением, обретая плоть и кровь. А потом, в темное время Самайна, в начале ноября, когда грань миров открывается неиллюзорно, в том же году мне (тоже внезапно) довелось попасть в Шотландию, в Стерлинг (куда я вовсе не собиралась), во дворец Джеймса IV Стюарта, где, обладая на тот момент посредственным зрением, я фотографировала всё, что попадало в объектив с намерением отсмотреть после. И там, в сумерках, на окне проступило вот это, что на фото.
Герб моего героя. На витраже стояло яснее ясного: «Патрик Хепберн, граф Босуэлл».
Сказать, что я испытала шок, значило не сказать ничего. Я отправилась в Стерлинг, не имея ни малейшего понятия про вот это самое на окне – а он мне явился артефактно, мой персонаж. Он точно был, возникший из миража, из ничего, из витража, из сумасбродства моего. Я стояла на тех же камнях, что и он 500 лет назад. Незабываемое ощущение, которое я с тех пор пытаюсь пихнуть в любой свой роман. Иногда получается.
Исторический роман – структура, далеко не в полной мере подвластная логике реального, физического мира. Это мягко говоря.
И я на самом деле прочла до конца, а после начала сначала - в "Младшем сыне".