Новая квартира пахла свежей краской и чем-то домашним — то ли ванилью из духовки, то ли новой жизнью. Валерия бегала между кухней и гостиной, поправляла салфетки, смазывала маслом румяные багеты и пыталась не думать о том, как дрожат руки. Сегодня — их первый большой вечер. Новоселье. Их "хоромы", как пошутил Никита, а если всерьез — просто долгожданное место, где не надо шептаться за стенкой от хозяев, где можно поставлять мебель как нравится, а не как «получено».
Никита ходил с отверткой и с довольной физиономией подтягивал петлю на дверце шкафа.
— Ты видела, как ровно встала полка? — он подмигнул. — Я, кажется, становлюсь взрослым.
— Ты становишься мужем в своем доме, — ответила Валерия и провела пальцем по столешнице, стирая невидимую пылинку.
Гости должны были прийти к шести. В пять двадцать уже упрямо пищала духовка — куриные бедра в маринаде из меда и горчицы требовали внимания. На столе дожидались оливье с крошечными кубиками, салат с авокадо и креветками, штрудель с яблоками, и тот самый пирог с вишней, который любила свекровь. Валерия проверила чайные ложки, поменяла местами два бокала — этот блестит лучше на свету — и поймала себя на улыбке: наконец-то.
— Лер, пятиминутка тишины, — Никита обнял ее сзади. — Если бы меня спросили, какой запах у счастья, я бы сказал: коробки и горчица.
— И ваниль, — хихикнула она. — И чуть-чуть паники.
Первыми позвонили Марина, сестра Никиты, с мужем Андреем и их сыном Лёвой — они всегда приходили раньше, чем обещали. За ними — Сергей, друг Никиты, с Настей. И, наконец, звонок, который Валерия и ждала, и боялась: Галина Петровна.
Свекровь вошла как хозяйка на проверку санитарных норм. Сняла туфли, оглядела коридор, провела пальцем по белому комоду.
— Пылится быстро, цвет не практичный, — констатировала. — Ну, где размещаться будем? Хоромы-то купили.
Валерия вдохнула и улыбнулась.
— Мы всех ждем в гостиной. Сначала по бокальчику, потом садимся.
Гостиная выглядела уютно: мягкий серый диван, пушистый плед, на стене картина. На столе — белая скатерть, свечи, тонкие бокалы. Лёва крутанулся вокруг торшера.
— У вас тут как в кино, — сообщил он.
— В кино хотя бы ковры темные делают, — заметила Галина Петровна, села и аккуратно сложила сумку у ног. — Ладно, давайте смотреть, как тут у нас хозяйка справилась.
Слова «у нас» слегка кольнули, но Валерия промолчала. Она решила, что сегодня будет проще улыбаться и говорить «приятного аппетита», чем цепляться за интонации. Она разносила тарелки, поправляла салфетки. Галина Петровна наблюдала пристально, как мастер спорта по замечаниям.
— Салат с авокадо? — уточнила свекровь, иголкой голосом хлопнув по нотке. — Не пойму, зачем в майские праздники эти ваши заморские овощи. И укроп где?
— Это другой салат, без укропа, — спокойно сказала Валерия. — Там лимонный сок и оливковое масло.
— Ага, кислый… — повторила Галина Петровна так, будто «лимонный» — это диагноз.
Сели. Тосты. Никита сказал теплую речь, Марина поддержала, Сергей пошутил. Первые минут десять все шло гладко: Лёва кричал «ура», Андрей ловил в вилкой каперсы, Настя делала фото на телефон. И вдруг свекровь отложила вилку.
— Купили хоромы, а накрыть стол по-людски не смогли, — произнесла она четко и негромко, будто ставя печать. — Салат пересолен. Мясо сухое. Пирог с кислятиной. Что ты вообще за хозяйка?
Воздух, казалось, стал тяжелее. Марина отвела взгляд, Андрей выключил улыбку, Сережа замер. Валерия почувствовала, как в нее одновременно впились тысяча иголок — от кончиков пальцев до щек. Она сделала глоток воды, поставила стакан так осторожно, словно боялась разбить.
— Мам, по-моему, все отлично, — попытался мягко сказать Никита. — Не драматизируй.
— Я не драматизирую, — сухо отрезала Галина Петровна. — Я говорю, как есть. Я своего сына всегда держала в порядке. А теперь что? Наемся капусты и пойду голодная. Не по-людски это.
— Галочка, да все вкусно, — вмешался Сергей. — Мы в гости пришли, а не на дегустацию Мишлена.
— Мне приятно, что у вас такой низкий порог ожиданий, — свекровь даже не повернула головы. — Но я привыкла к другому.
Валерия смотрела на стол, на свой пирог, который утренним теплом держал форму, на салфетки с тонкими ветками, на свечи, которые она зажигала с таким трепетом. Сердце билось часто, как у птицы в руках. Она вспомнила, как ночью, когда Никита уснул, перечитывала рецепт пирога и пересчитывала минуты для духовки. Всё это в одну секунду стало маленьким, нелепым и жалким. Она выдохнула.
— Если вам что-то не нравится, — произнесла она ровно, — вы можете не есть. Но унижать меня у меня дома я не позволю.
— Во-во! — почти обрадовалась Галина Петровна. — Заговорила. А то все молчит, ходит с тарелками. Научишься говорить — научишься и готовить.
Никита сжал кулак на колене, но промолчал. Ему хотелось сгладить, перевести в шутку, не устраивать сцены. И все-таки он увидел, как у Валерии дрогнула нижняя губа. В этот момент ему стало стыдно за свою привычку «не лезть». Он поднял взгляд на мать, потом — на жену.
Молчание в гостиной стало звенящим, как на морозе. Даже Лёва перестал болтать ногами. Свеча на столе дрогнула тонким огоньком. И в этой тишине Валерия вдруг поняла: молчать больше нельзя.
Это была прозрачная, простая мысль, как чистая вода. Ей стало удивительно спокойно. Она поставила салфетку на тарелку с вишневым пирогом, будто накрыла детскую коленку пледом, и поднялась.
— Я готовила для нас, — сказала она без дрожи. — Для нашей семьи. Для этого дома. Для Никиты, для вас, для Марины, для Лёвы. Я не шеф-повар и не обязана вам нравиться. Но я, как ни странно, живой человек. И если вам нужно поучить, как правильно жить, поучайте кого-нибудь другого. Сегодня у нас праздник.
Марина тихо кашлянула, будто извиняясь. Лёва посмотрел на маму, затем на бабушку, шепнул:
— Мама, а можно я еще картошки?
— Можно, — ответила Марина, и в ее голосе было больше поддержки, чем слов.
Галина Петровна поджала губы.
— Праздник у вас, конечно. Только праздник не отменяет вкуса. И ума. Женщина должна уметь держать дом.
— Женщина должна уметь держать границы, — спокойно сказала Валерия. — И мужчина тоже.
Никита вздрогнул, потому что понял, что сейчас очередь за ним. До этого момента он привык жить между двух стульев: с одной стороны мать, привычная, сильная; с другой — жена, любимая, но как будто чуть позже по расписанию. Он часто думал, что еще успеет все объяснить, все настроить, всех помирить. Но жизнь не ждет.
— Галочка, — снова попытался вклиниться Сергей, — ну, правда, давайте без оценки блюд. Я вот взял добавки. И штрудель огонь.
Настя положила ладонь на руку Сергея, как бы говоря: достаточно. Андрей поправил стул, чтобы не скрипел. Воздух в квартире был теплый, но по спине Никиты прошел холодок. Он видел, как мама смотрит на него: требовательно, как всегда. Как в детстве — «скажи спасибо», «сними шапку», «прочитай вслух». Взрослость не всегда умирает, иногда она застревает ребенку в горле.
— Никита, — сказала Галина Петровна, — ты молчишь, потому что тебе неудобно. Но я твоя мать. Я говорю за тебя то, что ты сам боишься сказать. Скажи правду: еда не удалась.
Он вдохнул. Вдох был глубокий, как перед прыжком в воду. Вспомнил, как Валерия вчера поздно ночью испачкала мукой щеку и смеялась, потому что перепутала сито. Как осторожно вынимала пирог из духовки, чтобы не сдулся, и шептала: ну, держись, дружок. Как смотрела на него утром — в усталости, но счастливо: их дом, их чашки, их маленький остров.
— Мама, — сказал он тихо, — бывает, что ты говоришь за меня. Но сегодня — нет.
Галина Петровна чуть откинула голову, в глазах мелькнуло недоверие.
— Это что еще за спектакль?
— Не спектакль, — он покачал головой. — Просто ты привыкла, что я тебя не перебиваю. А я привык думать, что так проще. Так вот: это не проще. Это хуже. Я люблю Леру. Я ел ее еду в съемных квартирах, на табуретках, из пластиковых тарелок, и был счастлив. Я люблю то, как она смеется, и как у нее пахнет из духовки. И я не позволю унижать ее у нас дома.
Тишина сделалась более честной. Не той, в которой прячутся, а той, которая остаётся после слов. Валерия почувствовала, как горячо подступает к глазам, но слезы не пошли — не нужно было. Руки стали легкими, как будто она держала не тарелки, а воздух.
— Сын, — впервые за вечер в голосе Галины Петровны появился металл с трещиной. — Я всю жизнь о тебе думала. Хотела, чтобы ты жил хорошо. Чтобы у тебя была жена, которая…
— …которая похожа на тебя, — закончил Никита спокойно. — Но я женился на Лере. И хочу жить нашими правилами.
Сергей тихо стукнул вилкой о край тарелки.
— Предлагаю паузу и торт, — прошептал он, но никто не двинулся.
Галина Петровна оглядела стол, гостей, свою сумку у ног. Склонилась, медленно застегнула ее, также медленно расправила плечи. В ее взгляде вспыхнула привычная строгая гордость, но теперь в ней было что-то новое: подозрение, что мир чуть изменился без ее разрешения.
— Тогда я скажу прямо, — произнесла она. — Мне это не нравится. И я не обязана улыбаться, когда мне плохо. Но спорить дальше не буду.
— Спасибо, — сказала Валерия. — Это многое меняет.
— Не обольщайся, — отрезала свекровь. — Вкус у тебя все равно спорный.
— Мама, хватит, это наш дом.
Эти слова повисли в воздухе ровными, как перекладины, на которые можно опереться. Никита впервые произнес их без оговорок, без привычного «потом объясню» или «давай не сейчас». И будто именно этого в комнате все и ждали — даже свеча перестала колебаться.
— Раз ваш дом, — сказала Галина Петровна, — то и хозяева вы. Учитесь. Ошибайтесь. Я посмотрю, как вы справитесь.
Она взяла вилку, решительно отрезала кусок курицы и молча положила на тарелку. Это был знак: драка окончена, остается жить. Марина шумно выдохнула, Андрей хмыкнул «ну, слава богу», Лёва радостно спросил:
— А торт будет? Ну пожалуйста.
— Будет, — Валерия улыбнулась и пошла на кухню за штруделем. Движения вдруг стали простыми, ясными. Она разложила тёплые ломти на блюдо, посыпала сахарной пудрой, отступила на шаг, чтобы посмотреть. В отражении дверцы духовки видела себя — усталую, но спокойную, и это спокойствие впервые казалось ей заслуженным.
Сергей поднялся и пошёл помогать.
— Я без комментариев, — сказал он шутливо. — Только операционка: тарелки, вилки, конина — то есть корица.
— Спасибо, — Валерия улыбнулась шире. — Вот так — идеально.
Вернулись с десертом. Никита встал рядом с женой, касаясь плечом к плечу. Он как будто физически занял свою сторону, и это было видно всем.
— Тост, — объявил Сергей. — За границы, которые берегут любовь. И за штрудель, который примиряет вкусы.
— Тост принят, — Настя смеялась глазами. — И добавка тоже принята.
Ели торт, говорили уже о чем-то стороннем. Марина рассказывала, как Лёва в садике подарил воспитательнице рисунок «моя семья» и нарисовал там кота размером с маму. Андрей спрашивал Никиту про ремонт и хитрые дюбели. Галина Петровна больше не проверяла солонки, только пару раз поджала губы, когда кто-то шуршал салфеткой, но промолчала.
Когда гости начали собираться, стало тихо и свободно, как бывает после грозы. На подоконнике остались букеты, на столе — пара тарелок с недоеденными ломтиками, в воздухе — запах корицы и ванили. Марина обняла Валерию у дверей крепко и по-настоящему.
— Ты молодец, — прошептала она. — Мне иногда самой не хватает смелости.
— Это не смелость, — ответила Валерия. — Это просто… нужные слова в нужный момент.
Сергей сказал в сторону Никиты:
— Ну, ты сегодня из мальчика в мужчину. Поздравляю, друг. Дальше легче — по крайней мере честнее.
— Спасибо, — Никита засмеялся устало. — Пойдем, я тебя на лифте провожу, лифт такой красивый, почти как наш ковёр.
Когда дверь за последними гостями закрылась, тишина стала совсем другой — домашней, уютной, из тех, в которых слышно собственное дыхание и мурчание пространства. Никита снял пиджак, повесил на спинку стула, подошел к Валерии.
— Прости, — сказал он. — Что раньше не умел поставить точку. Ты не должна была в одиночку держать этот бой.
— Мы оба учились, — ответила она, поправила на столе смятую салфетку. — Я тоже привыкла молчать. Думала, что если буду улыбаться, меня полюбят больше. А надо было просто быть собой.
— И быть вместе, — добавил он.
Они постояли в кухне — вдвоем, как у плиты, так и в жизни. Никита взял тарелку, пошел на раковину, Валерия — собрала свечи. Бытовые мелочи, которые час назад казались щепетильной наукой, стали чем-то простым и правильным. Каждый предмет занимал свое место, и люди — тоже.
— Хочешь прогуляемся на балкон? — спросил Никита. — Там сейчас город светится, как наш штрудель сахарной пудрой.
— Хочу, — она улыбнулась. — Только сначала… можно я скажу одно?
— Конечно.
— Спасибо, что сказал маме. Это важно не только для меня. Для нас.
— Я сам это понял, — он потер шею, будто скинул невидимую ношу. — Всю жизнь думал, что мир держится на том, что я молчу. Оказалось, он гораздо крепче, когда я говорю.
Они вышли на балкон. Шел дождь — мелкий, теплый; фонари распускали янтарные круги на асфальте.
— Знаешь, — сказала Валерия, прислоняясь к перилам, — мне так спокойно сейчас. Как будто мы сняли тяжелое пальто, которое носили по привычке.
— А дальше будет еще легче, — Никита обнял ее за плечи. — Мы будем ошибаться, спорить, мириться. Но уже по-настоящему. Нашими правилами.
Они стояли, слушали дождь и свой дом — эту новую, хрупкую, но неожиданно крепкую тишину. На кухне тикали часы, словно подчеркивали: время пошло с новой отметки. Валерия оглянулась на стол — тарелки, свечи, салфетки — и вдруг поняла, что любит все это без оговорок: не за идеальность, а за то, что это их.
— Пойдем спать? — спросил Никита. — Завтра будем наводить порядки.
— Пойдем, — сказала она, положила голову ему на плечо и повторила в темноту так, чтобы услышать самой себя: — Главное, что теперь мы вместе.