Я стоял у остановки «Хроматрон» на Щёлковском шоссе и чувствовал себя частью бесконечной серой ленты Москвы. Всё было как всегда: автобусы гремели, маршрутки воняли бензином и застревали в пробках, торговки семечками ругались с кондукторами. Утро было стандартное — скучное, липкое и унылое. Казалось, что ещё немного, и этот московский день можно будет свернуть в трубочку и выкинуть, как ненужный чек из магазина. И вдруг — словно из темноты выкатили ящик с хаосом — появился он.
Мужчина с аккуратной бородкой. В нём было что-то странное, тревожное. Шёл он, будто целенаправленно, но с глазами без фокуса, как у человека, который потерял дорогу внутри самого себя. В руках у него были две бутылки. Когда они вспыхнули — ярко, неожиданно, ослепительно — даже солнце выглядело бедным родственником. Огонь побежал по асфальту, заклубился дым, и движение на трассе встало. Машины застыли, водители начали сигналить, но сигнал этот звучал не протестом, а растерянностью.
— Ты что, совсем спятил?! — крикнул кто-то из окна легковушки.
— Не ваше дело! — рявкнул бородатый и замахал руками, как дирижёр, который разучил симфонию конца света.
Казалось, что все мы, зеваки, превратились в зрителей театра. Только билеты были бесплатные, а выхода из зала не было. Кто-то включил камеру на телефоне, как будто мог потом отмотать и пересмотреть. Запах гари вонзился в ноздри, дым стелился низко. Я поймал себя на мысли: вот он, символ города — мы снимаем, пока всё вокруг горит.
Полиция приехала быстро, словно по расписанию. Два экипажа, мигалки, строгие лица. Один полицейский сказал:
— Мужчина, положите предметы.
— Сейчас я вам… — бородатый вытащил нож.
Сцена стала похожа на дешёвый спектакль, где актёры забыли текст, но играют из последних сил. Один полицейский отшатнулся, другой достал пистолет, но не стрелял. И толпа загудела:
— Стреляй, чего ждёшь?!
— Тут люди… нельзя, — сказал он себе, а не нам.
Мужчина с ножом двигался хаотично, выкрикивал что-то нечленораздельное. На асфальте догорали остатки бутылок, дым ел глаза. Один из стражей получил удар по руке, кровь выступила мгновенно, как будто только этого и ждала. Всё стало похоже на кошмарный цирк: дым, огонь, крики и нож, сверкающий, как символ чужой воли.
И вот тут произошло то, чего никто не ожидал. Из толпы вышел водитель грузовика. Лет сорока, крепкий, с таким лицом, будто у него пять кредитов и ни одной надежды. Он поднял железную палку и гаркнул:
— Ну что, борода, поговорим?!
— Назад! — закричал полицейский.
— Да пошёл ты, — отрезал водитель и шагнул вперёд.
За ним — парень в спортивке, весь нервный, словно искал повод для драки. Следом — старик с тростью, упрямый, как сама жизнь. Таксист бросил машину прямо посреди дороги, двери открыты, мотор работает. Все они двинулись вперёд. У кого что было в руках: палки, зонты, даже домкрат. Москва вдруг вспомнила, что у неё есть кулаки.
— Держите его! — кричал кто-то.
— Сбей, сбей! — подсказывал другой.
Толпа окружила бородатого. Он заметался, но уверенности в нём стало меньше. Он уже не был дирижёром апокалипсиса — скорее клоуном, который вдруг понял, что публика вышла на сцену. Таксист ловко подставил ногу, бородатый упал, нож вылетел из руки. Лезвие блеснуло на солнце и замерло в пыли.
Полицейские набросились, скрутили, наручники щёлкнули, как финальный аккорд. Толпа зааплодировала, но аплодисменты были не радостные — усталые. Как будто все мы сдали экзамен, но никакой оценки не получили. Старик выдохнул:
— Вот так всегда. Пока гром не грянет…
— Да ладно, дед, — сказал водитель с палкой. — Хоть раз мы вместе были.
Я смотрел на этого бородатого и думал: он ведь был символом. Лишний, опасный, ненужный. В нём было что-то от того самого человека, который всегда стоит в углу комнаты и мешает жить всем остальным. Его положили на асфальт, он хрипел, а рядом следователь фотографировал нож, бутылки и обугленные пятна.
Скорую вызвали для раненого полицейского. Рука перебинтована, лицо бледное, но держался, как будто ему неловко, что всё случилось. Люди переговаривались между собой:
— Террорист, наверное.
— Да какой террорист… больной просто.
— А может, специально прислали.
Москва любит теории. Они растут здесь быстрее, чем тополиный пух.
Следователи приехали, ленты натянули, движение запустили. Автобусы снова гремели, торговки снова кричали, люди снова бежали. Всё вернулось на свои места, как будто ничего не было. Только запах гари ещё стоял в воздухе, и асфальт был чёрным от сажи.
Я смотрел на всё это и понимал: жизнь опять сделала вид, что ничего не произошло. Но вопрос остался: сколько ещё таких бородатых прячется за углом? И сколько раз нам придётся поднимать палки, зонты и домкраты, чтобы защищаться не от чужих армий, а от собственного города?
Москва молчала. А мы снимали на телефоны.
И вот что самое обидное: никто не спросил, почему мы вообще должны выходить с палками на дорогу. У нас же полиция, форма, оружие, мигалки — всё как в кино. Но на деле оказалось, что за город в ответе мужики в спортивках, старики с тростями и таксисты, бросающие машину посреди дороги. У нас система есть, только работает она как старая дверь: висит, скрипит, а закрыться не может.
И все потом скажут: «Герои! Народные защитники!» — и разойдутся по своим делам. А героизм — это ведь не палкой махать. Героизм — это жить спокойно, когда никто с ножом не кидается и бутылки не горят на трассе. Но в Москве героизм — это привычка. Вышел за хлебом, вернулся со шрамом и чувством гражданского долга.
А бородатый этот — он тоже символ. Символ того, как любая трещина внутри человека становится пожаром для всех. И мы каждый раз будем тушить эти пожары палками, домкратами и тростями, пока не поймём простую вещь: у нас вся страна живёт на пороховой бочке. И спички уже давно раздают бесплатно.
- Телеграм с личными историями и совместным просмотром фильмов: https://t.me/zapahkniglive
- Чаевые и поддержка канала в тяжелые времена ПО ССЫЛКЕ