Жена тайги. Глава 46. Приказ
Сначала я подумала, что тишина спасёт. Но чем дольше она длилась, тем яснее становилось: в этой тишине кто-то дышит рядом.
Утро в осаждённой крепости
Утро было тихим, но тишина эта не успокаивала, напротив, в ней что-то тревожное, неуловимо зловещее пряталось, как хищник в кустах. Казалось, стены слушают нас, а воздух давит и шепчет: «Берегись».
Таня сидела за столом, раскрыла книгу, но глаза её бегали по строчкам пусто и рассеянно, словно книга была лишь ширмой, за которой пряталось беспокойное сердце. В её лице, в том, как она поджимала губы, было что-то взрослое, усталое, не по возрасту.
Алёша ел кашу медленно, ложка стучала о тарелку негромко, но каждый этот стук отдавался во мне, как удар. Он прижимал к себе своего заяца, и делал это так серьёзно, будто мягкая игрушка могла отогнать беду, что стояла у порога.
Я смотрела на них и видела себя. Мы все трое жили в этой настороженной тишине, каждый по-своему пряча страх. Таня — в упрямом молчании, Алёша — в объятиях старой игрушки. А я — в том тяжёлом напряжении, которое гудело в висках и делало дыхание прерывистым. Казалось, ещё немного и воздух в комнате разорвётся от этой невысказанной тревоги.
Визит Виктора
Виктор вошёл так же тихо, как всегда, шаг уверенный, спокойный, но с ним будто вместе входило в дом что-то от холодного ветра и я вздрогнула. Он оглядел комнату, детей, задержал взгляд на мне, и в этот момент я вдруг почувствовала себя разоблачённой: он видел мою бессонную ночь, моё дрожащее сердце, мои мысли, которые я тщетно пыталась спрятать за ровным лицом.
— Спокойной ночи не было? — спросил он негромко.
Я кивнула, стараясь говорить ровно, но голос всё равно предательски сорвался:
— Под окнами снова стоял кто-то. Долго. Смотрел.
Он слушал молча, чуть нахмурив брови, и достал из папки несколько листов. Бумага зашуршала и этот сухой звук будто стал громче всего в комнате.
— Я узнал больше, — сказал он после паузы. — Твоё похищение… это не случайность. Люди работали не сами по себе. Это связано с Геннадием, твоим мужем.
Мне показалось, что в груди у меня лопнула тугая струна. Я вдохнула, но воздух стал тяжёлым, липким, словно его не хватало. Перед глазами мелькнули картины: та дорога в тайге, его грубая рука, ухмылка, с которой он оставил меня одну на морозе.
— Ты уверен? — выдавила я.
— Более чем, — тихо и твёрдо ответил он. — Это звено в цепочке. Кто-то хотел убрать тебя. Не случайно.
Слова его упали на меня, как камни. И внутри всё смялось в комок: страх за детей, горечь оттого, что всё зло снова тянется к нам, и тупая обида на судьбу. Значит, ни ночь в багажнике, ни кровь на снегу — не случай. Это была воля. Чья-то тёмная, настойчивая воля.
Я опустила глаза на свои руки, они дрожали. В голове билось одно: «Он всё ещё рядом. Этот враг. Он дышит нам в спины».
Когда дверь за Виктором закрылась, в комнате сразу стало пусто и тихо. Но это не была обычная тишина. Она казалась мне тяжелой, как свинец: мебель, стены, даже воздух вдруг ощутимо потяжелели, и я сидела, словно придавленная этой неподвижностью.
Я думала о его словах — простых, ровных, сказанных без лишних эмоций. Он сказал правду, и от этой правды внутри меня стало темнее. Ведь если всё так, как он узнал, то моё прошлое не осталось позади. Оно идёт за мной след в след, как зверь по снегу. Геннадий… всё это — не случайность, а чей-то расчёт, чей-то холодный умысел.
И всё же вместе с этим во мне росло другое чувство. Пока он был здесь, пока говорил своим низким голосом, глядел прямо в глаза — мне чудилось, что на секунду можно расслабить пальцы, отпустить напряжение. Он держал мир за края, как охотник держит ружьё наготове, и я знала: если удар придёт, он первый встретит его.
Прислонилась к стене, и меня вдруг охватило странное, мучительное смешение: страх и какая-то робкая надежда. В груди было тяжело, сердце колотилось так, будто в нём бился кто-то живой, непокорный. Я боялась этого чувства, боялась себя. Но не могла не признать: в ту минуту, когда Виктор стоял в моём доме, мне впервые за долгое время не хотелось умирать, а хотелось жить. Потому что он вернулся, вернулся снова к нам в квартиру. Было впечатление, что он что-то хотел сказать, но не сказал.
Приказ
Телефон на столе вдруг вспыхнул экраном, как осколок молнии. Виктор взял вызов и вышел в коридор. Его шаги были тихими, но я слышала каждое движение, как слышат сердце, когда оно начинает сбиваться с ритма.
Минуты тянулись мучительно долго, и когда он вернулся, в его лице было что-то новое — не страх и не сомнение, а то тяжёлое молчание, за которым всегда скрывается плохая весть.
— Срочный приказ. Меня вызывают, — сказал он негромко.
Я почувствовала, как колени подогнулись, и едва удержалась, чтобы не ухватиться за край стола. Всё вокруг — комната, стены, даже воздух — закружилось, потеряло очертания.
— На… на сколько? — спросила я, и голос мой сорвался, стал тонким, как у ребёнка.
— Пока неизвестно. Неделя, месяц. Может, больше.
Слова его ударили так, будто меня осыпали камнями. Только что я узнала, что моё похищение было не случайностью, только начала осознавать масштаб угрозы и вот теперь, в эту самую минуту, у меня отнимают единственного, кто мог встать рядом.
В груди стало тесно, дыхание прервалось, как будто меня резко толкнули в ледяную воду. Мысли рвались, путались: «Опять одна. Опять как в тайге. Одни дети и я против всего мира. Господи, неужели снова?»
Я сжала руки до боли, чтобы не закричать. Смотрела на Виктора и чувствовала, как во мне переплетается всё сразу: страх потерять защиту, боль от предчувствия разлуки и отчаянная надежда, что он останется хотя бы ещё один день.
Разговор на грани
— А если тебя не будет? — спросила я. Слова вырвались сами, и в тот миг мне показалось, будто я вслух произнесла то, что боялась даже думать. Голос мой дрогнул, стал тонким, чужим.
Виктор поднял на меня глаза. В его взгляде не было ни жалости, ни привычных утешений — только ровная, спокойная сила, от которой у меня защемило в груди.
— Ты справишься, — сказал он тихо, но так уверенно, словно подписывал неоспоримый приговор. — Ты сильнее, чем думаешь.
Я хотела возразить: «Нет, я устала, я боюсь, я одна…» — но язык не слушался. Внутри всё дрожало, и от этой дрожи хотелось либо броситься к нему и уткнуться в его плечо, либо закрыть лицо руками и заплакать, как в детстве.
Но я не сделала этого. Только стояла, вцепившись пальцами в край стола, и смотрела на него. А он, заметив это, вдруг шагнул ближе, положил ладонь мне на плечо. Лёгкое, почти невесомое прикосновение. Но для меня оно было, как если бы он обнял меня всей своей силой, защитил от всех бед.
И в эту минуту я почувствовала: сердце моё, обожжённое предательством, всё же живо. Оно билось так сильно, что казалось Виктор слышит его. И вместе с этим биением росло то страшное и сладкое чувство, от которого я столько лет отгораживалась: надежда.
Я отвела глаза, боясь, что он увидит всё — мою слабость, мой страх и то новое, ещё робкое чувство, что разрасталось во мне, как огонь в сухом мху.
Он стоял у окна, и свет от фонаря падал на его лицо резкими линиями. Казалось, всё вокруг — стены, мебель, даже воздух — подчёркивали его присутствие, делали его выше, сильнее, чем он был.
Я ловила каждое его движение. То, как он медленно проводил рукой по волосам. Как закуривал, чуть наклонив голову. Как смотрел на улицу, будто видел там больше, чем я могла представить. Всё это завораживало, и в то же время внутри меня рос страх.
«Ты ведь тоже когда-то смотрела так на Геннадия», — шептал внутренний голос. — «Тоже думала: вот он, опора, стена…»
И я почти физически чувствовала ожог от этого воспоминания: тайга, снег, пустота, предательство.
Но рядом с Виктором было иное. Он не обещал ничего, не уговаривал, не клялся. Он просто был и этого было достаточно, чтобы во мне оживало то, что я давно похоронила: желание доверять, желание любить.
И когда он сказал про приказ, что уезжает — сердце сжалось так, будто из него вырвали что-то живое.
— Ты не понимаешь, — прошептала я. — Я только начала снова дышать. Только с тобой. А теперь…
Он обернулся, и в его глазах впервые мелькнуло что-то не военное, не мужское — а человеческое, живое, ранимое.
— Я тоже, Лара, — сказал он тихо. — Я тоже только начал.
Мы оба молчали, и слова не были нужны. Воздух между нами был натянут, как струна. Стоило протянуть руку и она зазвучала бы. Но ни он, ни я не решились.
И, может быть, именно оттого это чувство стало ещё сильнее.
Дети
Мы молчали. В комнате повисла густая тишина, и вдруг раздался тонкий голос Алёши:
— Мам, а дядя Виктор будет жить с нами?
Он стоял в дверях — худенький, в пижаме с оторванной пуговицей, прижимая к груди своего потрёпанного зайца. Глаза его были широко раскрыты, полны детской веры и робкой надежды. Казалось, если Виктор кивнёт, Алёша тотчас поверит, что всё плохое уйдёт.
Таня вышла следом, опершись на косяк. Она молчала, но её взгляд был тяжёлым, взрослым, слишком серьёзным для четырнадцати лет. В этом взгляде я прочитала страх — не за себя, за брата, за меня. Она понимала больше, чем должна была понимать девочка её возраста.
Виктор усмехнулся тихо, но глаза его потемнели. Он шагнул ближе, протянул руку и погладил Алёшу по голове.
— Буду рядом, — сказал он. — Пока это возможно.
Этих слов детям хватило. Алёша прижался к нему, доверчиво и спокойно, как котёнок к матери. Таня отвернулась, чтобы скрыть блеск в глазах.
А я стояла, и сердце моё сжалось так, что дыхание перехватило. Мне хотелось крикнуть: «Нет, этого мало! Нам нужно, чтобы ты был всегда!» — но губы мои остались немыми. Я только смотрела на них троих — моих детей и мужчину, который вдруг стал для них опорой, и понимала: если он уйдёт, в нашем доме останется пустота, холоднее тайги.
Вечерняя тень
Поздним вечером, когда дети уже спали, я вышла на балкон. Воздух был тяжёлым, влажным, и фонарь у подъезда резал тьму жёлтым кругом. В этом круге стояла фигура — чёрная, неподвижная, слишком долго смотревшая на наши окна.
Я вжалась в перила, затаила дыхание. Он не двигался, словно ждал. Потом медленно пошёл к подъезду. Дверь скрипнула и захлопнулась, и тьма снова осталась пустой.
Через несколько минут я услышала лёгкий звук в коридоре — как будто кто-то скользнул мимо моей двери. Я выждала ещё, прислушиваясь: тишина. Тогда открыла и увидела, прямо на коврике лежал белый конверт. Чистый, без адреса, без печати.
На нём было выведено крупно, неровно, будто в спешке:
«Скоро».
Подняла конверт, и ладонь тут же вспотела. В голове прозвучал голос деда Степана: «Запомни, Лариса: зверь всегда оставляет метку. След на снегу, шерсть на коре, помёт на тропе. Метка — это не случайность, это знак: он рядом, он идёт за тобой».
Я вернулась внутрь и закрыла дверь на все замки. Конверт жёг ладонь, как уголь. Я знала, это предназначалось только мне.
Закрыла дверь на все замки и прижала конверт к груди. Теперь понимала, враг не только рядом. Он уже оставил свою метку на моём пороге.
В подъезде — только чужие двери, молчаливые и равнодушные. А за ними — соседи, привыкшие слушать, но не помогать. Поняла, эта бумага предназначалась только мне.
И теперь ночь уже не была моим союзником.
Держала конверт с надписью «Скоро» и чувствовала, как пальцы предательски дрожат. Это был не просто лист бумаги — это была чья-то воля, чьё-то обещание.
И в этот момент мне было ясно, враг не только рядом. У него есть руки, длинные и цепкие, которые тянутся сюда, в мой дом, к моим детям. Даже за решёткой он умеет дотянуться.
Закрыла глаза, прислушалась к тихому дыханию Тани и Алёши за стеной и вдруг ощутила, что впереди ждёт новая буря. Уже не пули и не похищения. Хуже. Враг пришёл через суд, через бумаги, через людей, готовых продать мою жизнь за деньги.
И это будет самая опасная схватка.
Продолжение следует.........
Не забудьте подписаться на канал, чтобы не пропустить развитие событий.