Я только устроился в плацкарте: сумку поставил под полку, достал еду — контейнер с котлетами, хлеб, пару яблок. Всё было аккуратно сложено, потому что поездка предстояла долгая, а покупать каждый раз в вагоне что-то дорого и бессмысленно.
По соседству сидел мужчина лет сорока пяти, коренастый, с короткой стрижкой. На поводке у него дремала маленькая собачка — пушистая, с умными глазами. Я ещё удивился: как её вообще пустили в вагон? Но решил промолчать.
Поезд тронулся, и я задремал. Проснулся от странного звука — чавканья. Поднял глаза: сосед сидел, широко ухмыляясь, и протягивал моей котлетой своей собаке.
— Вот, Мухтар, кушай, вкусненько! — ласково говорил он, а собака с аппетитом вгрызалась в мою еду.
Я моргнул, не сразу веря в происходящее.
— Простите… это… МОЯ котлета? — спросил я.
Мужчина обернулся, как ни в чём не бывало:
— Понимаете, собачке тоже кушать надо. Вы же не против?
Внутри у меня закипело.
Котлеты не для Мухтара
Я ехал домой после тяжёлой работы вахтой. Две недели вдали от дома, усталость в каждой клетке тела. Деньги, конечно, заплатили, но каждая копейка на счету — дома семья ждёт. Поэтому, садясь в поезд, я взял еду с собой: котлеты, которые сам лично приготовил специально «для дороги», хлеб, яблоки. Как мог с вечера всё упаковывал, даже салфетки не пожалел положил.
Для меня эти котлеты были не просто едой. Это было своего рода напоминание о доме. Когда я достал контейнер, сразу вспомнил запах нашей маленькой кухни, где дети бегали по полу, а жена ворчала, чтобы я не трогал горячее.
И теперь — чужой мужик скармливал всё это своей собаке, будто это его законное право.
— Простите, вы вообще что делаете? — спросил я уже жёстко, чувствуя, как внутри поднимается злость.
Он даже не моргнул. Погладил собаку по голове и сказал:
— Ну чего вы заводитесь? Она маленькая, ей много не надо. Вам не жалко же?
Он говорил так, словно я обязан радоваться, что мой обед пошёл на «благотворительность».
Пассажиры на соседних полках начали переглядываться. Кто-то хмыкнул, кто-то усмехнулся, но никто пока не вмешивался.
А я сжал кулаки: мне не только жалко было — меня по-настоящему унижало это наглое «делёжничество».
Скандал с хвостиком
— Верните контейнер, — сказал я уже твёрдо, протянув руку. — Это моя еда, я сам ее лично делал для себя.
Мужчина фыркнул и, не торопясь, отодвинул контейнер в сторону, но котлету из рук не выпустил. Собака продолжала жевать, обрызгивая слюной крышку.
— Ой, да ладно вам, — протянул он громко, чтобы все слышали. — У мужика котлет целый контейнер, а он за одну собачкой жалеет. Сердца, что ли, нет?
— Это не ваше! — повысил я голос.
— Да как же не моё, — ухмыльнулся он, — если Мухтар теперь кушает? Раз уж дала ему котлета лапу, значит, судьба так распорядилась!
Люди вокруг начали переговариваться. С верхней полки пожилая женщина вмешалась:
— Мужчина, вы что, с ума сошли? У чужого человека еду отбирать!
Но сосед лишь отмахнулся:
— Да что вы все пристали? Я ж не себе взял, а собаке! Это же доброе дело.
— Доброе дело? — я шагнул ближе, сдерживая ярость. — Доброе дело — спросить! А воровать — это другое.
Он резко вскинулся, уже повышая голос:
— Да не ори ты! Я тебя не трогал! Что ты на меня накинулся? Люди вон смеются, сам дураком выглядишь!
Я видел: он специально раздувал скандал, надеясь выставить меня агрессором. А у меня внутри всё кипело: каждая котлета — это был мой труд, мои нервы после смены. И наблюдать, как какая-то псина хрустит ими, было невыносимо.
В вагоне сгущалось напряжение. Кто-то уже позвал проводницу:
— Идите сюда, тут разберитесь, сосед собаку кормит чужим!
А я понял: сейчас будет решаться, кто из нас останется «виноватым» в глазах всего плацкарта — я или этот наглец с собакой.
Плацкартный суд
В проходе показалась проводница — женщина лет пятидесяти, строгая, с вечной усталостью в глазах. Она остановилась, скрестив руки на груди, и посмотрела то на меня, то на соседа.
— Что за шум? — её голос прозвучал хрипло, но твёрдо.
Я тут же указал на контейнер:
— Он кормит своей собакой мою еду! Без спроса!
Сосед моментально вскочил, собака залаяла, будто почувствовала накал.
— Да врет он! — заорал мужик. — Я только кусочек дал, ничего страшного! Чего орёт на весь вагон? Котлеты ж не золотые!
— А что, если я завтра его вещи возьму? — рванулось из меня. — Тоже скажу: «Ну, у тебя их много, не жалко же?» Это воровство, понимаете вы или нет?!
Мужчина покраснел, но продолжал орать, стараясь перекричать меня и пассажиров:
— Да вы вообще нелюди! Собак не любите, животных обижаете! Что за жестокость!
— Жестокость? — вмешалась та самая бабушка с верхней полки. — Жестокость — это у чужого мужика еду таскать! Пусть кормит собаку своей колбасой, а не чужой котлетой!
По вагону пронесся смешок, кто-то хлопнул в ладоши. Сосед побледнел, понимая, что публика явно не на его стороне.
Проводница нахмурилась ещё сильнее:
— Так, — сказала она жёстко. — Животных кормите своей едой. Чужое — трогать запрещено. Ещё раз увижу — высажу на ближайшей станции. Ясно?!
Сосед прикусил губу, пробормотал что-то нечленораздельное и усадил собаку на место. Она недовольно тявкнула, облизала пустую крышку контейнера, но хозяин быстро закрыл её и отвёл глаза.
Я чувствовал, как в груди отлегло: справедливость хоть раз восторжествовала. Но вместе с этим внутри оставался осадок — котлеты с душком обиды.
Немой сосед
После сцены с проводницей вагон снова погрузился в полудрёму. Люди разложились по полкам, кто-то снова уснул, кто-то тихо переговаривался. Лишь мой сосед не находил себе места.
Он сидел на своей полке, уставившись в окно, и сжимал поводок так, что костяшки пальцев побелели. Собака дремала, но время от времени поднимала голову, будто чуяла хозяина злость.
Мужчина ни с кем не разговаривал, только шипел сквозь зубы:
— Нашлись тут судьи… Все против меня… Ну ничего, посмотрим ещё…
Я чувствовал на себе его косые взгляды. В них было столько обиды и скрытой злобы, что становилось неприятно находиться рядом. Казалось, он всё время что-то прокручивал в голове, но громко больше не спорил.
Соседи по вагону тоже смотрели на него с недовольством: кто-то покачивал головой, кто-то демонстративно отворачивался. Его дерзкая самоуверенность куда-то исчезла, осталась только злость, копившаяся внутри.
Я ел оставшиеся котлеты без аппетита. Они были такими же на вкус, как и дома, но теперь каждый кусок отдавал горечью.
Поезд мчался вперёд, ночь тянулась бесконечно. И если вагон постепенно успокоился, то мой сосед сидел каменной глыбой, кипя от ярости, словно ждал момента, чтобы сорваться вновь.
Утро с привкусом злобы
Когда за окном показались первые лучи солнца и поезд стал замедлять ход, весь вагон ожил. Люди собирали вещи, складывали постели, звякали чайные стаканы. Только мой сосед не суетился — сидел, нахохлившись, с мрачным лицом, будто ему предстояла не дорога домой, а суд.
Собака тихо поскуливала, тянулась к сумке, но хозяин даже не погладил её. Он был погружён в свои мысли и злость, не обращая внимания ни на кого.
Пассажиры переглядывались, и уже без стеснения обсуждали его вполголоса:
— Собаками прикрывается, а сам ворует…
— Тоже мне хозяин… сначала у чужого берёт, а потом дуется.
— Хорошо проводница вмешалась, а то до драки дошло бы.
Я молча собрал свои вещи, стараясь не смотреть в его сторону. Хотелось только одного — поскорее выйти на перрон и забыть про эту поездку, про его злость и про котлеты, которыми жена так заботливо меня снабдила.
Когда поезд остановился, сосед вскочил и первым рванул к выходу. Лицо его было перекошено от обиды, шаги — резкие, нервные. Он не попрощался ни с кем, даже не посмотрел на пассажиров.
Я вышел следом. Холодный воздух станции хлынул в лёгкие, смывая тяжёлую атмосферу ночи. Где-то позади лайнула собака, и звук быстро растворился в шуме утренней толпы.
Я улыбнулся: пусть котлеты и потеряли вкус, но своё я отстоял. А сосед, как бы он ни кипел, всё равно остался тем, кто опозорился перед целым вагоном.
В плацкарте можно потерять аппетит, но не достоинство и это главное.