Глава 8. 66 дней до жизни
Время рассыпалось, утратив привычные контуры дней недели и чисел месяца. Теперь оно измерялось иными, куда более важными отрезками: от рассвета до заката, от одного мучительного приступа голода до другого, от мгновения забытья до новой вспышки боли.
Существование Дмитрия подчинилось суровому, однообразному ритуалу, сведенному к единственной цели — дожить до следующего утра.
Его миром управляли три древних инстинкта: найти пищу, добыть воду, остаться тенью.
Пробуждение приносило с собой холод. Дмитрий открывал глаза задолго до рассвета, когда ледяной озноб пробирался сквозь хлипкое укрытие из лапника и мха, заставляя тело биться в мелкой, изматывающей дрожи.
Выползая из своего логова под корнями вывороченной сосны, первым делом он двигался — заставлял застоявшуюся кровь бежать быстрее, превозмогая тупую боль в раненых ногах, которые за ночь затекали и превращались в безжизненные колоды.
Изможденный, но не сломленный, сапер Дмитрий Яблочкин продолжал свою отчаянную борьбу за жизнь в стылом лесу.
Затем начинался ежедневный обход. Опираясь на тяжелую палку, служившую ему третьей ногой, Дмитрий медленно обходил свой крошечный «участок». Он изучил здесь каждый куст, каждый замшелый валун.
Он помнил, где после дождя дольше всего не высыхают лужицы, где на кочках еще можно отыскать последние, тронутые морозом ягоды брусники и где под прелыми листьями скрываются съедобные, похожие на сморщенный картофель, корни цикория.
Рацион был скуден и горек. Желуди, часами вымачиваемые в ручье для избавления от горечи. Жесткие корни, которые приходилось грызть до тех пор, пока десны не начинали кровоточить.
Кора молодой осины — терпкая, но спасающая от цинги. Иногда улыбалась удача: несколько запоздалых грибов или разоренное гнездо полевки с припрятанными на зиму орехами. Каждая подобная находка становилась настоящим пиром.
Тело усохло, оставив лишь узловатые, натянутые на кости мышцы. Густая борода, в которой запутались хвоинки и листья, скрывала впалые щеки.
Однажды, нагнувшись к ручью, чтобы напиться, Дмитрий увидел свое отражение и отшатнулся. Из темной воды на него смотрел дикий, заросший шерстью лесной человек с горящими лихорадочным огнем, провалившимися глазами.
Это был не он, не Дмитрий Яблочкин, помощник лесника из Верхнего Икорца. Это был кто-то другой. Зверь, цепляющийся за жизнь.
Но голод и стужа оказались не главными врагами. Куда страшнее было всепоглощающее одиночество. Спасительная поначалу тишина леса начала просачиваться в разум, обретая плотность и вес. Чтобы не дать ей поглотить себя, Дмитрий начал разговаривать.
— Ну что, Иван Дмитрич, — обращался он вслух к невидимому отцу, — как думаешь, долго этот мороз продержится? Ты всегда говорил, если дым из трубы прямо вверх — к стуже. А тут и трубы-то нет...
И тут же сам себе отвечал отцовским, основательным баском:
— Мороз, сынок, он для того и дан, чтоб жизнь на прочность проверять. Что слабое — вымерзнет. А что сильное — закалится. Ты, главное, ноги в тепле держи. Ищи мох-сфагнум, набивай им обмотки из рубахи. Он и тепло держит, и гниль из ран вытягивает.
Эти воображаемые беседы стали его якорем, не дававшим сорваться в бездну отчаяния. Отец был его внутренним советчиком, его совестью. Анна же стала светом, тихой молитвой.
Вечерами, забившись в свое логово, беглец доставал из кармана ее фотографию. Карточка давно размокла от сырости, изображение расплылось, но память хранила каждую черточку ее лица.
— Устал я, Анюта, — шептал он, глядя на поблекший снимок. — Сил почти не осталось. Но я иду. Слышишь? Потихоньку, по шажку, но иду к тебе. Ты только дождись...
***
Однажды его чуть не обнаружили. Дмитрий сидел в своем укрытии, перематывая раны свежим мхом. Раны, к его удивлению, не гноились — лес лечил его. И вдруг слух уловил посторонний звук. Сначала — треск сухой ветки. Затем — приглушенный смех и обрывок немецкой фразы. Они были совсем близко. Патруль.
Дмитрий замер, превратившись в часть лесного сумрака. Он почти не дышал, слившись с корнями и землей. Он слышал, как они проходят в нескольких шагах, как один из них остановился, чтобы прикурить. До него донесся даже запах немецкой сигареты — сладковатый, тошнотворный.
Сердце в груди отбивало бешеный ритм, который, казалось, был слышен на всю округу. Он вжался в землю, беззвучно молясь всем богам, в которых никогда прежде не верил.
Они постояли минуту, посмеялись и двинулись дальше.
Когда шаги затихли вдали, Дмитрий еще долго не мог пошевелиться. Тело колотила крупная дрожь. Он физически ощутил, насколько хрупка его жизнь, насколько призрачна черта, отделяющая его от небытия. В тот день он осознал, что пассивное выживание — это медленное умирание. Нужно было становиться сильнее. Нужно было мясо.
Отец когда-то учил его ставить силки на зайцев, но ни веревки, ни проволоки у него не было. Тогда память подсказала другое. Дмитрий нашел молодое, гибкое деревце, согнул его дугой. Из собственных длинных волос и тонких, но крепких волокон крапивы сплел примитивную тетиву. Сделал простую петлю-удавку. Ловушка была установлена на заячьей тропе и тщательно замаскирована.
Три дня силок оставался пустым. А на четвертое утро Дмитрий увидел его. В петле бился небольшой белый заяц.
Он подошел. Заяц смотрел на него огромными, черными, полными первобытного ужаса глазами. И в этот миг что-то внутри Дмитрия надломилось. Он был солдатом, убивал врагов. Но он никогда не отнимал жизнь ради пропитания. Острая, пронзительная жалость к этому маленькому, трепещущему комочку обожгла его.
— Прости, братец, — прошептал он и, зажмурившись, резким движением затянул петлю.
В тот день он впервые за много недель ел мясо. Развести огонь было нельзя — дым мог его выдать. Он ел мясо сырым, отрывая куски зубами, и с каждым глотком чувствовал, как в его жилы вливается дикая, первобытная сила. Он перестал быть жертвой. Он снова становился охотником.
Время текло. Дмитрий окреп. Раны затянулись, оставив на коже глубокие, уродливые шрамы. Он сросся с этим лесом, стал его частью, научился читать следы, находить пищу и укрываться от непогоды. Но и лес менялся.
Однажды утром его разбудила тишина. Не привычная, лесная, а новая — мертвая, звенящая. Выбравшись из логова, он замер. Все вокруг было белым. Ночью выпал первый снег.
Он был сказочно красив: укрыл землю пушистым, нетронутым покрывалом, украсил ветви деревьев серебряной бахромой. Но Дмитрий смотрел на эту красоту с ужасом.
Снег — это смерть. Он скрыл под собой и ягоды, и коренья. Но главное — на нем оставался след. Теперь каждый его шаг становился видимым для любого, кто мог оказаться рядом.
Он сидел у входа в свое убежище, глядя, как с неба падают редкие, крупные снежинки. Он выжил в грязи и сырости осени. Но теперь начиналась новая, еще более страшная охота. Охота на выживание в ледяном, белом аду.