Глава 7. 66 дней до жизни
Первый стежок, сделанный себе ржавым осколком, стал точкой, отделившей прошлое от будущего.
Прошлое — это грохот боя, смерть товарищей и три дня в липких объятиях отчаяния. Будущее было туманным и, скорее всего, недолгим, но оно появилось.
Затянув этот узел на своей ране, Дмитрий бессознательно подписал договор с жизнью: бороться. До последнего вздоха.
Боль никуда не ушла, оставшись постоянным спутником, но теперь к ней присоединился новый, еще более властный тиран — голод.
Не привычный фронтовой, когда знаешь, что вечером принесут котелок каши. Это был другой, первобытный, выворачивающий нутро голод, заставлявший желудок сводить болезненной судорогой.
Именно этот голод прояснил сознание лучше любого нашатыря, заставив двигаться.
Первая попытка встать на ноги обернулась провалом. Мир качнулся, и тело рухнуло обратно в грязь, на грань потери сознания. Опухшие босые ноги не держали. Стало ясно: единственный способ передвижения на ближайшее время — ползти.
И он пополз. Без цели, без направления, просто прочь от страшного места, от тел товарищей, которые уже начали меняться под неумолимым воздействием времени.
Путь на локтях и коленях, волоча раненые ноги, превратился в сплошную пытку. Острые камни и сучки рвали кожу, но эта боль была ничем по сравнению с огнем в животе.
Через несколько часов силы иссякли. Лёжа в изнеможении и тяжело дыша, Дмитрий смотрел на землю перед собой. И вдруг увидел их.
Несколько ярко-красных ягод сияли на фоне серого мха, как капли свежей крови. Волчье лыко? Может быть. Когда-то в родном лесу он знал каждую ягоду. Но здесь, в чужом смоленском бору, всё казалось иным.
В сознании всплыл голос отца, спокойный и неторопливый, каким был в тот день, много лет назад.
— Как отличить, Дима, съедобную ягоду от ядовитой, если не знаешь точно? — спрашивал отец.
— Птиц смотреть надо, — уверенно отвечал юный Дмитрий. — Если клюют, значит, и человеку можно.
— Верно. Но не всегда. Птице — лекарство, человеку — яд. Самый верный способ, если прижало, — отец сорвал одну ягоду, — вот. Разомни в пальцах. Понюхай. Потом лизни кончиком языка. Только лизни! И жди. Если язык не начнет неметь или горчить, значит, не смертельно. Но это — крайний случай. Лес шутить не любит.
Дмитрий оглядел ягоды. Птичьего помёта рядом не было. Осторожно сорвав одну, упругую и холодную, он раздавил её. Сок был почти без запаха. Едва коснувшись его кончиком языка, тут же почувствовал резкое, жгучее онемение. Яд. Он сплюнул, яростно вытирая язык о рукав. Пронесло. Отцовский урок спас от быстрой и мучительной смерти.
Пришлось ползти дальше, теперь уже внимательнее глядя по сторонам. Взгляд начал не просто смотреть, а видеть. Вот толстый корень лопуха — можно испечь, если удастся раздобыть огонь. Вот заросли дикого щавеля — кислые листья утолят и жажду, и голод. Вырывая жесткие стебли и жадно сжёвывая их, он чувствовал, как кислый сок кажется божественным нектаром.
Но главной целью была вода. Чистая вода. Мутная жижа в воронке закончилась, и пить её больше было нельзя — от неё мог начаться жар. Нужен был ручей. Родник.
Как найти воду? И снова в памяти всплыл отцовский урок, преподанный в жаркий день на сухом холме.
— Пить хочу, бать, — пожаловался он тогда.
— Ищи, — просто ответил отец.
— Да где ж ее тут искать?
— А ты вниз смотри, а не под ноги. Вода ленивая, всегда самый лёгкий путь ищет, в низину бежит. Видишь, как склон идёт? Вон там, между теми двумя берёзами, ложбинка. Трава там зеленее. И комары вьются. Иди туда.
Дмитрий лежал на склоне. Впереди была низина. И трава там, в ложбине, действительно казалась гуще и сочнее. Путь туда занял, казалось, целую вечность. Он терял сознание, приходил в себя и снова полз, движимый одной-единственной мыслью — вода.
Почти сдавшись, он вдруг услышал его. Едва различимый, тонкий, как комариный писк, звук. Журчание. Замерев от страха поверить, он прислушался. Звук повторился. Забыв про боль и острые камни, он пополз быстрее. Раздвинув густые заросли папоротника, он увидел его.
Маленький, скрытый во мху родник. Из-под корней старого дуба била тоненькая струйка ледяной, кристально чистой воды, собираясь в небольшую природную чашу.
Дмитрий заплакал. Впервые за всю войну — не от горя или ярости, а от счастья. Припав к этой воде, как к святыне, он пил долго, захлёбываясь, чувствуя, как живительная влага наполняет тело, промывает изнутри, дарит силы. Омыл раны, смывая грязь и гной. Ледяная вода сводила тело судорогой, но эта боль была очищающей.
Утолив жажду, он почувствовал, как возвращается способность мыслить стратегически. Нужно уходить как можно дальше от места боя. Немцы наверняка будут прочёсывать квадрат. Идти к своим. Но где они? Компаса нет. Солнца из-за сплошной облачности не видно несколько дней.
Взгляд упал на деревья вокруг.
— Если заблудился, Дима, а солнца нет, смотри на деревья. Они дорогу домой покажут. Видишь мох? Он сырость любит, тень. А с какой стороны дерева всегда тень? Правильно, с северной. Вот тебе и компас, который не врёт.
Ствол дуба, у которого бил родник, с одной стороны был покрыт густой, бархатной шапкой зелёного мха. С северной. Значит, отряд отступал на восток. Туда и нужно двигаться.
Он пополз. Медленно, упрямо, сверяя путь по мху на деревьях. Больше не просто раненый солдат, потерявшийся в лесу. Снова лесник. Он и лес начали говорить на одном языке. Лес перестал быть врагом, став суровым, но справедливым союзником, который показывает дорогу, даёт пищу и воду.
К вечеру силы снова покинули его. Надвигалась холодная ночь, требовалось укрытие. Оглядевшись, он увидел то, что в мирной жизни вызвало бы огорчение, а сейчас показалось подарком судьбы.
Огромная, старая сосна, вывернутая с корнем много лет назад. Её гигантская корневая система, переплетённая с землёй и камнями, образовала подобие неглубокой пещеры. Заползя под это гигантское корневище, он оказался в сухом, почти безветренном пространстве. Нагребя кучу сухих листьев и хвои, он зарылся в них, пытаясь согреться.
Лёжа в своём новом, примитивном доме, глядя на полоску темнеющего неба, он осознал: он выжил. Прошёл ещё один день. Нашёл еду, воду, укрытие и дорогу.
Всё это дали ему не армейские уставы и не оружие. Всё это дал лес. И отец, научивший понимать его язык.
Он закрыл глаза, и перед ним встало лицо отца. Тот ничего не говорил. Просто смотрел с привычной, лукавой и одобряющей усмешкой.
И впервые за много дней Дмитрий почувствовал не страх перед наступающей ночью, а слабую, но упрямую надежду. Он справится. Он должен.