- Когда я вырасту большая. Глава 3.
- Начало. Глава 1.
Ирина поглядывала на зятя с лёгкой снисходительностью. Знала она про порядки в его семье. Про своенравного отца, про тихую молчаливую мать, которая, очевидно, будет так же, как и бабка Глафира, покорно угасать в своём углу. В парне должен быть стержень. И норов, как у доброго породистого жеребца. Это было ясно по его уверенным движениям в работе. Колол ли Данила дрова, сдержанно размахивая колуном, будто нехотя разрубая большую неповоротливую чурку. Косил ли сено, время от времени исподлобья посматривая, скоро ли поворачивать назад. Таскал ли воду в баню, молча поднимая невесомые для него вёдра, и мышцы на его голых руках играли коричневым загаром. Тёща не разделяла уверенности дочери в покладистом характере мужа. Голубые глаза под чёрными кудрями то становились холодными, как лёд, то вдруг вспыхивали в них колючие и горячие искры, точь-в-точь, как у её дочери Маруси. Ирина то и дело находила повод оставить молодых вдвоём. То позовёт мужа в огород, то вдруг соберётся с ним в магазин, да после возвращения найдёт пустячную работу во дворе или в огороде.
Маруся летела в родительский дом после конторы, не чувствуя под собой ног. Причёсывалась у зеркала, покусывая от нетерпения губы. Надевала домашний халат, накрывала на стол. Вполуха слушала разговоры матери, поддакивая невпопад. Остро заточенный нож замирал в руке, занесённый над крупной белой луковицей. Вспоминались горячий шёпот мужа, от которого краснели мочки её нежных ушей.
- Уснула что ли? - мать наотмашь шлёпнула её по заднице.
- Нет, мам... Думаю, может, капусты квашеной достать, - голос Маруси сорвался на хрипотцу, она заправила тёмный завиток за ухо.
- Я спрашиваю, строиться думаешь или нет? Того и гляди, понесёшь. Вон, на кисленькое потянуло, - Ирина стояла посреди кухни, уперевшись левой рукой в крутой бок.
- Данила хотел... Я даже деньги откладывать начала, пока со свёкрами жили, - Маруся горделиво улыбнулась.
- Это правильно, молодец. Только чего ты на мужа смотришь? Пока он соберётся, состариться успеешь. Или ты не хочешь больше свой дом? Как жаловалась, что жизни со стариками нет. Куда всё подевалось? - мать, склонив голову на плечо, посмотрела на Марусю. - Как домой пришла, снова маминой дочкой стала. Где характер твой? Не правильно это, под мамкиной юбкой жить. Давай, понастырнее, понастойчивей. Утром, вечером, в обед, пой свою песенку. С Данилой нельзя, как с твоим отцом, он понужания не потерпит. Так что не забывай напоминать, как хозяйкой хочешь быть. Мне ссориться с твоим неохота, но мне чужой мужик в доме не больно то и нужен. Поняла?
- Поняла, - Маруся прикусила нижнюю губу. Одно дело знать, что свёкор тобой не доволен, что ты ему - как бельмо на его подслеповатом глазу. Что свекровь тебя недолюбливает, следя за каждым твоим жестом. Другое дело - от матери слышать, что ни она, ни её муж в родном доме не нужны. - Поняла я, мам, не беспокойся.
Молодая жена сидела за ужином, склонив голову и не глядя на мать. Та, как обычно, расставив локти, черпала из старой сковороды картошку с мясом. Жирный гусиный бульон то и дело капал на клеёнчатую скатерть, и Ирина вытирала его полотенцем, что лежало на её коленях. Вся семья ждала, когда её ложка брякнет о чугун в очередной раз, чтобы поднести свои ложки к сковороде. Сегодня она была молчалива, и все за столом сохраняли тишину.
- Да что вы все сегодня как на похоронах? Горе какое приключилось? - она повела плечами, зыркнула по сторонам.
Марусе хотелось высказать свою обиду. Сказать мужу при всех, что пора им и из этого дома уходить. Но она молча терпела, и, глядя на неё, помалкивал и Данила.
Ночь опустила свои тёмные бархатные крылья на деревню. В домах, будто сговорившись, гасли жёлтые огни один за другим. Кое где бряцали цепи, и тут же завывали дворовые собаки, увидев жёлтое пятно огромной луны. То запоздало замычит корова, увидев в летнем сне целое облако надоедливых слепней.
- Марусь, - муж потеребил её за плечо. - Ну, ты чего такая целый вечер?
- Ты строиться передумал? - она неловко смахнула слезинку кулаком. - Не хочу больше с матерью жить.
- Ничего я не передумал, - Данила притянул жену к себе, прижал её крепко-крепко, обдав солоноватым мужским духом. - Если бы с отцом не поссорился, он бы нам помог. Видишь, как получилось... Теперь ещё потерпеть придётся. Ты же понимаешь...
- Ты с матерью поговори, - овальный подбородок Маруси упёрся в его крепкое плечо. - У неё какие-никакие деньги должны быть, - будто зная наверняка, сказала жена.
- Откуда, Марусь, у матери-то деньги? Она отца всю жизнь боится, как чёрт ладана. Он бы узнал, до полусмерти бы её забил, - Данила покачал головой, прогоняя эту мысль.
- Вот именно, боится, - жена положила ладонь на свой лоб. - Голова разболелась у меня. Ты спроси, всё-таки. Деньги у неё есть, я точно знаю. Даже сказать могу, где она прячет их.
Данила недоверчиво посмотрел на неё:
- Тогда вдвойне стыдно у матери просить то, что она по крохам собирала. Разве нет?
- Я у своей попрошу, а у ты - у своей. Ничего стыдного нет. Тем более, и хозяйство, и дом, всё Савке отойдёт. Тебе ни копейки отец не даст. Ему не стыдно будет даже из гроба над тобой насмехаться, помяни моё слово, - тихий шёпот обретал краски, наливался ненавистью, щекотал недавнюю злобу Данилы на отца.
- Ладно, - парень сжал зубы. Желваки проступили на вмиг осунувшемся лице. - Я подумаю, - он отвернулся, высвободив руку от затаившей дыхание жены. - Давай спать.
***
После того, как Данила поговорил с матерью, подождав её у магазина, она вдруг заболела. Отец вернулся с работы как обычно. Только дома не было горячего ужина на столе. Не лежали высокой горкой нарезанные ломти ржаного хлеба. Не было крынки холодного сладкого молока. Не было ядрёной луковицы, разрезанной ровно напополам. Не белело копчёное сало, пересечённое прожилками красноватого мяса.
- Ма-а-ать! Ты чего, померла что ли? - раскатисто гаркнул отец.
Из комнаты раздались долгие протяжные оханья.
- Заболелела я, - нерешительно, будто оправдываясь, ответила мать.
- Чем заболела-то? - сутулая фигура перешагнула порог, глаза из-под филинообразных бровей зыркнули, ощупывая тощую фигуру жены, укрытую одеялом.
- Живот режет, как ножом, - полуприкрыв глаза, ответила мать. - Ни сесть, ни встать не могу. В больницу бы мне...
Отец поджал губы, и , не сказав ни слова, вышел на улицу. Через полчаса к воротам подъехал, недовольно чихая, колхозный УАЗик. Мужчина, нагнувшись, взял жену на руки, и вынес её к машине.
- Сиди, документы сейчас принесу.
- Кофту мне прихвати, - всё так же, не глядя на мужа, сказала женщина.
В больнице старый доктор, ощупав её живот тёплыми пальцами, приподнял очки с длинного носа.
- Ну и что же Вы, больная, и не больная совсем? Как только не стыдно! Люди в коридорах лежат, пока Вы кривляться изволите... В Вашем-то возрасте! - он укоризненно покачал головой в высоком белом колпаке.
- У меня правда болело, вот тут, - она положила сухую ладонь на левый бок, и чуть откинулась назад, будто от этого доктору станет очевидна её болезнь.
- Хорошо, назначу Вам анализы. Посмотрим, что там такое, - доктор встал, вздохнув, и пересел на кровать к следующей пациентке.
Навестить женщину в первое же утро приехала сестра. Они негромко разговаривали в длинном, пропахшем болезнями и марганцем, коридоре. Потом плакали, обнявшись, и время от времени утирали слёзы друг другу. Смотрели друг на друга с сожалением, не видя больше в родных глазах радости и надежды.
***
По возвращению в деревню мать отдала Даниле тугой почтовый конверт с деньгами. Марка на нём была выцветшая, бока залоснились от множества доставаний из потаённого места. Тайком от мужа, опасливо оглядываясь по сторонам, извлекла она конверт откуда-то из-под длинной кофты и, молча, ткнула им в сына.
Дом получился справный, большой, широкий и светлый. Мозоли от топора на руках Данилы наливались пузырями, лопались, проливая бесцветную сукровицу, и снова наливались. Спина и шея ныли, не переставая. С этим вставал мужчина утром, с этим падал в короткий беспокойный сон, часто вздрагивая своим большим и сильным телом. Но не чувствовал он боли, только радость и светлую надежду.
Вскоре счастливо зажили в новом доме Данила и Мария. Веселье гремело на всю деревню. Гостей за длинным столом, накрытым посреди двора, было много. Голосистые парни и девчонки заливались песнями, старые слова плыли над домами, над дворами и огородами. Родителей Данилы на том празднике не было. Мать, что вышла в огород сполоснуть банки колодезной водой, тотчас была позвана домой мужем.
- Нечего там на ночь глядя шляться, с чертями якшаться. Или в доме воды нет?
Рука матери с застиранной белой тряпочкой замерла на стеклянном дне с прозрачной водой, когда голос Данилы издалека лихо затянул:
- По Дону гуляет, по Дону гуляет,
По До-о-ону гуляет казак молодой...
Горькая слеза разбилась о трёхлитровую банку, за ней другая, и третья. Реветь матери было нельзя, и она, беззвучно утерев нос, продолжила своё дело.
- Путеводитель здесь.