Осенью Марина впервые за долгое время выключила рабочий чат. Телефон осип от уведомлений, в студии висел запах кофе и свежей краски, а в почте копились сметы, которые «ещё вчера». Но звонок из деревни перерезал все сроки, планы и мудборды: бабушка умерла. Она уехала на ночном поезде — в тот самый посёлок, где когда‑то бегала босиком по огородам и пряталась в сенях от грозы.
Дом встретил её скрипом крыльца и захолодевшим воздухом — будто стены сжали плечи и замолчали. Марина поставила чемодан, развязала чёрный шарф и прошла ладонью по полированной крышке рояля, который бабушка берегла как святыню. Всё оказалось меньше, чем в памяти: дорожка короче, пирог на поминках — не такой сладкий, а небо — ниже.
На кладбище, когда дощили тонкие, злые капли, рядом с ней кто‑то негромко кашлянул. Она обернулась и увидела мужчину с короткой щетиной и серым шарфом. Улыбка — знакомая до боли.
— Маринка?
— Артём? — вырвалось у неё слишком быстро.
— Двадцать лет, а ты всё та же. Только глаза — взрослее, — он наклонил голову. — Прими соболезнования.
Она кивнула. Слова застряли где‑то под грудиной, как комочек земли, который не решаешься бросить. Он стоял рядом чуть ближе, чем следует на похоронах, и это странным образом грело.
После поминок, когда деревня распалась на кухонные островки, он остался. Помогал тёткам складывать тарелки, шутил с соседскими мальчишками, нашёл ведро и вымыл крыльцо.
— Помнишь нашу липу за клубом? — спросил он, будто между делом, вынося мусор.
— Там, где ты мне портфель в лужу уронил? Сложно забыть, — усмехнулась Марина.
— Это был стратегический манёвр, — в глазах мелькнул тот самый мальчишеский огонёк. — Хотел, чтобы ты задержалась.
Вечером, когда посёлок затих, они сидели на ступеньках. В темноте шумело шоссе, и в этом шуме её город вдруг показался чужим. Артём курил, отводя дым, будто извиняясь.
— Я теперь в районной бригаде, — сказал он, — электрик. Работа — как гроза: то пусто, то мерцает. Живу тут, никуда не делся. Женился вовремя, как все. Видишь кольцо?
— Вижу, — ответила Марина и слишком тщательно поправила край пледа.
— Только кольцо — это не всегда про «жить», — он погасил сигарету. — Иногда — про «не мешай». Понимаешь?
Она поймала себя на том, что слушает, как раньше — у клуба, когда он рассказывал про свои «секретные тропы». И всё же в груди поднялась профессиональная сухость, та самая, которая спасает от непрошенных эмоций.
— Артём, не надо. Сегодня — не про это, — она мягко отодвинулась. — И ты женат.
— Я не про «это», — он усмехнулся уголком губ. — Я про то, что иногда привычки точат сильнее воды. Ты уехала и выросла, а я… я остался и как будто ссохся. И только сейчас, глядя на тебя, понимаю, чего боялся — большого.
Марина молчала. В темноте сеней тикали часы — где‑то между столетиями и минутой. Она ощутила, как усталость сворачивается в неё клубком: чужие соболезнования, чужая еда, чужие разговоры о «надо оформить». Своё — только этот дом и человек рядом, который одновременно тянет назад и манит вперёд.
На следующее утро он снова пришёл — с инструментами и термосом.
— Крыша течёт над спальней, — констатировал, заглянув наверх. — Если хочешь, срежу гнилую доску. Не бесплатно — за кофе и пирог.
— Счёт выставишь в конце дня? — поддела его Марина.
— В конце дня я попрошу тебя пройтись до озера, — спокойно ответил Артём. — Я там мост поправил. Красиво. Можешь молчать. Я тоже умею.
Она хотела отказать. Сказать: «Мне некогда, бумаги, нотариус, люди ждут в студии». Но вместо этого достала муку, масло и включила духовку. Дом словно ожил от этого простого действия: стены согрелись, пахнуло ванилью и чем‑то правильным, старым. Артём ходил по чердаку, как по сцене, и время от времени кричал сверху:
— Осторожно, тут гвозди! И не забудь, что у тебя печь капризная, ставь на среднюю!
— С чего ты взял, что я забыла? — кричала она в ответ.
— С того, что ты теперь городская, — смеялся он. — А печи не любят городских. Они любят тех, кто остаётся.
Ближе к вечеру они всё же дошли до озера. Вода лежала стальным листом, камыши шумели, как шелк. Он шагал впереди, иногда оборачиваясь: идёт ли она. И вдруг сказал совсем не впопад:
— Ты знаешь, чего я боялся больше всего? Что однажды тебя встречу — и пойму, что поздно.
Она остановилась.
— Артём, у тебя жена, — напомнила Марина.
Он улыбнулся, как улыбаются перед прыжком через слишком широкий ров.
— У меня есть жизнь. Но я её не живу, Марина.
Она не стала отвечать. Внутри поднялась волна — горячая, опасная. Она знала всё про созависимость и вспышки, видела сотни историй клиентов, читала между строк, умела ставить границы. Но в этот вечер границы казались вырезанными из тонкого льда, и шаг в сторону делал их треск особенно сладким.
Когда они вернулись, шоссе уже гудело ночными фурами. На крыльце Артём задержал её за рукав.
— Я приду завтра, — сказал он. — И послезавтра. Ты скажешь «нет» — уйду. Но если скажешь «да»… я начну жить. Впервые.
Марина закрыла дверь, прислонилась лбом к прохладному дереву и тихо рассмеялась — от нервов, от странного счастья, от того, как легко всё может стать сложным. В пустой кухне тикали часы, пирог уже остыл, а телефон, переведённый в беззвучный режим, вспыхивал сообщениями из города.
Она не посмотрела. Завтра можно будет всё посмотреть. Или не можно. Завтра он снова придёт. И тогда придётся отвечать — не прошлому, а себе.
***
На следующий день Марина проснулась от запаха дыма — печь в кухне работала, хотя она точно помнила, что вечером не топила. Спустившись, увидела Артёма в своей старой фланелевой рубашке.
— Ты как сюда попал? — удивление смешалось с лёгким раздражением.
— Дверь была открыта. Ты же в деревне, тут никто не закрывает, — он поставил на стол кружку с дымящимся чаем. — Я подумал, тебе приятно будет проснуться, когда всё уже горит… в хорошем смысле.
Она закатила глаза, но села напротив. Печь потрескивала, солнце играло на его руках, когда он наливал чай, и это было чертовски неправильно — так тепло с ним.
— А жена твоя? — спросила она, уткнувшись взглядом в пар над кружкой.
— На ярмарке. Продаёт мёд с тестем. Я сказал, что пойду чинить проводку у соседей.
— То есть врёшь ради того, чтобы… попить со мной чаю?
Он не ответил сразу. Только смотрел — прямо, без тени смущения.
— Ради того, чтобы быть там, где хочу быть. Хотя бы час.
Эта фраза резанула. Она отвела глаза, сделала глоток — слишком горячий, но от этого по телу разлилось то же тепло, что и от его слов.
Дни начали складываться в тихий, опасный ритуал. Он приходил «поправить» полку, «подшить» ступеньку, «собрать» обвалившуюся раму окна. Иногда приносил продукты — как-то раз даже целую корзину яблок.
— Сад у тёти Клавы. Она разрешила. Но предупредила — я их тебе не оставлю, пока не пообещаешь сделать шарлотку, — он говорил это так, будто проверял, способна ли она на маленькие обязательства перед ним.
Её телефон звенел в другой комнате, но Марина всё чаще не брала.
Однажды вечером, когда они сидели на крыльце, он вдруг сказал:
— Знаешь, что самое странное? Рядом с тобой я перестаю считать дни. А дома — каждую минуту.
Она хотела ответить колко, но слова не нашли выхода. В тишине деревни всё сказанное звучало громче, чем хотелось бы.
На третей неделе приезда Артём начал говорить о будущем. Не прямо, но намёками.
— Если бы ты осталась, дом ожил бы. Тут места на мастерскую хватит, и на твою студию, и… на всё.
— А жена? — снова вопрос, который она бросала как якорь в каждый их разговор.
— А если якорь держит корабль, который давно сгнил, зачем его сохранять?
Ей стало холодно, хотя вечер был тёплым. Она вдруг почувствовала, как тонка грань, по которой они идут. Это уже не разговоры о детстве — это шаги в сторону, где неизбежно кто-то останется с пустыми руками.
В конце недели он пришёл с конвертом.
— Это адрес в городе. Снимем квартиру, если…
— Если что? — она подняла на него взгляд.
— Если ты скажешь, что готова.
Она не ответила. Только убрала конверт в ящик стола. И всю ночь лежала, глядя в потолок, слушая, как в саду бьётся о стекло одинокая моль.
***
Через пару дней Марина поехала в город на пару часов — нотариус, документы, пара встреч. Она обещала вернуться до вечера. Но цепочка задержек растянулась: один договор забыли подписать, в банке очередь, а такси застряло на ремонтируемом мосту.
Когда она, наконец, свернула на знакомую улицу, за окном уже тянулся густой вечер. Дом стоял тёмный, в саду пахло мокрой травой. Она достала ключ — и замок не повернулся.
— Что за… — Марина попробовала снова. Бесполезно.
— Не ищи. Я изнутри закрыл, — голос Артёма прозвучал откуда-то с крыльца. Он сидел в полутьме, локти на коленях, сигарета тлела красной точкой.
— Ты что творишь? Открой дверь.
— Где ты была?
— Я тебе говорила — в городе.
— В городе. А телефон почему молчал?
— Разрядился. Я же не обязана…
— Обязана! — он встал, и тень от его фигуры легла на весь фасад. — Ты даже не понимаешь, как быстро всё это может исчезнуть. Я думал, мы уже решили. Я тут, ты тут. А ты всё бегаешь туда, в свой мир, который тебя не ждёт.
Она почувствовала, как внутри всё напряглось.
— Артём, у тебя есть жена. У тебя есть своя жизнь. И ты не имеешь права…
— Я имею право, потому что люблю тебя, — перебил он. — Ты думаешь, я ради развлечения брожу сюда каждый день? Я жду, что ты перестанешь метаться. Что перестанешь жить на два берега.
— А я жду, что ты перестанешь ломать чужие двери, — голос сорвался. — Мы взрослые люди, Артём. Это не роман из книжки, а реальная жизнь, в которой за тобой — семья.
— Семья? — он горько усмехнулся. — Семья — это когда ждут. А меня не ждут уже много лет. Я сам себя туда возвращаю только потому, что не знал, что могу иначе. А теперь знаю.
Она посмотрела на него и вдруг поняла: это уже не тот мальчишка, что ронял её портфель в лужу. Это мужчина, который готов ломать замки — и в дверях, и в людях.
— Я открою, если ты скажешь «да».
— И если скажу «нет»?
— Тогда я уйду. Но навсегда.
Воздух между ними был натянут, как струна. Где-то за огородами выла собака, и этот звук казался страшнее, чем его слова.
Марина опустила руку с ключом.
— Открой дверь, Артём.
Он стоял неподвижно.
— Да или нет?
Она чувствовала, как сердце бьётся в горле. В груди — горячая, тяжёлая волна. Всё смешалось: тоска по детству, страх разрушить чью-то жизнь, и странное, запретное чувство, которое только росло.
Она шагнула ближе, так, что могла дотронуться до его плеча.
— Если откроешь — я сама решу, куда идти.
Он закрыл глаза, будто взвешивая что-то на тонких весах. Потом медленно повернул ключ в замке.
Дверь скрипнула, и за этим звуком было всё — и возможность, и опасность, и шаг, от которого не будет возврата.
***
Марина вошла в дом, стараясь не смотреть на Артёма. Пахло дымом и чуть сладкой корицей — видимо, он сам возился на кухне. Она поставила сумку в прихожей и прошла в гостиную.
— Ты голодная? — спросил он за спиной.
— Нет. Я устала.
Он подошёл ближе.
— Я не хочу, чтобы ты снова уезжала. Давай… останемся тут. Вместе.
— А твоя жена? — она повернулась к нему, и в голосе уже не было ни тепла, ни растерянности. — Ты собираешься её бросить? Сказать правду? Или думаешь жить на два дома, пока я не сорвусь?
— Я… разберусь, — он отвёл взгляд.
Марина покачала головой, но он вдруг шагнул вперёд и, прежде чем она успела что-то сказать, накрыл её губы своими. Поцелуй был тёплым, чуть неловким, пахнущим дымом и корицей, и на мгновение всё вокруг перестало существовать. В груди поднималось что-то острое и тянущее, как в юности, когда она впервые смотрела на него у старой липы.
Она ответила ему — едва-едва, словно проверяя, живо ли ещё то прошлое, что они оба прятали. И тут же отстранилась.
— Нет, Артём. — Она выпрямилась, делая голос твёрдым. — Ты не разберёшься. Ты просто хочешь, чтобы я ждала, как твоя жена. А я не жду. Я живу.
Он попытался схватить её за руку, но она подняла ладонь, останавливая его.
— Спасибо за крышу. За озеро. За воспоминания. Но у меня нет места для мужчины, который приходит с закрытым замком и открытым шантажом.
Марина взяла сумку и пошла к двери.
— Марина… — голос у него дрогнул.
— Прощай, — сказала она тихо и закрыла за собой дверь.
На улице пахло мокрой землёй. Где-то за домами шумело шоссе — глухо, равнодушно. Марина пошла по тропинке к остановке, чувствуя, как внутри странным образом становится легче.
Через неделю она сдала дом риэлтору. Вернувшись в город, Марина снова включила рабочий чат — и впервые за долгое время почувствовала, что живёт на одном берегу.
А через месяц Артём всё же позвонил. Но она не ответила.