— Не прикасайся ко мне, Антон. Ты знал и молчал.
— Успокойся. Ты всё неправильно поняла.
— Я поняла письменный вывод хирурга лучше, чем твои сказки.
— Ты всё неправильно поняла.
— Это ровно то. Ты играл в будущего папашу зная прекрасно, что никогда им не будешь!
Лида отступила к окну, держа в руках медицинский документ, который перевернул её мир. Бумага дрожала в пальцах, но голос звучал твёрдо. Антон стоял посреди комнаты, растерянный, словно актёр, забывший текст в решающей сцене.
Тогда, на первом их свидании, он ловко подхватил на руки соседского мальчишку, которого Лида пыталась отвлечь, пока волонтёры заносили коробки с книгами в детскую библиотеку. Антон засмеялся, покрутил мальца, тот визжал от восторга. Лида смотрела, как Антон легко держит детские ладошки, словно всю жизнь только этим и занимался. Он шепнул ей: «Мечтаю о трёх. Дом, суматоха, чтобы на полу всё время валялись машинки и пазлы».
Лида улыбалась, думая, что редкая удача — встретить мужчину, который мечтает о том же, о чём мечтает она. Дети были для неё не просто желанием, а внутренней необходимостью, как дыхание.
— Я серьёзно, — добавил он, провожая её до остановки. — Я хочу большую семью. Я всю жизнь был один. Хочу иначе.
Её сестра Марина пожала плечами: «Слишком гладко говорит». Она всегда подозрительно относилась к красивым словам, предпочитая действия обещаниям. Но Лида упрямилась — что-то в груди откликалось на эти мечты, верило им. Вечером Антон прислал фотографию детских кроссовок, оставленных кем-то на скамейке. «Ещё чуть-чуть — и такие же у нас в прихожей». Лида смеялась до слёз.
***
Через полгода они подписали договор с бригадой ремонтников. В квартире, которую бабушка Лиды завещала ей, одну комнату планировали сделать детской — самую светлую, выходящую во двор с липами. Антон выбрал обои в тончайшую серую полоску и наклеил над будущей кроваткой вырезанную из журнала картинку с китом. Он привёз из Икеи комод, сам собрал, не ругаясь, сложил в нижний ящик смешные звериные тапочки.
Делал он всё это с каким-то отчаянием, словно старался убедить самого себя в правильности происходящего.
Семья Лиды пришла на новоселье: Марина привезла домашнюю шарлотку, мама передала старую коляску «на удачу». Она верила, что такие подарки приближают желанное событие, создают правильную энергию. Свекровь Галина, сухая женщина с упрямо прижатой к груди сумочкой, сдержанно улыбалась, осматривала углы и говорила сыну: «Не разбрасывайся. Ещё успеешь. Ты вон как на работу устаёшь».
Она инстинктивно остерегалась поспешности, помня, как её муж сбежал, едва родился Антон. Сын кивал: «Мама, перестань. Это счастье, слышишь?» Галина отвернулась к окну. Лиде показалось, что в глазах свекрови мелькнуло то ли сомнение, то ли жалость.
С работы Лиду поддерживал Саша — товарищ из отдела. «Сначала поживите для себя, — советовал он. — Но если хотите ребёнка, не тяните». Он считал, что после тридцати каждый год на счету, что откладывать такие решения — преступление перед природой. Саша приносил календарики, где отмечал дни по звездам, шутил: «Вот и всё моё участие в демографии».
Антон делал вид, что ему весело: то приходил домой с плюшевым зайцем «на удачу», то устраивал внезапные поездки за город — «дышать кислородом, чтобы всё получилось». Его друг Игорь привозил на дачу ящики со старыми детскими книгами: «Будущему племяннику». Он по-детски радовался возможности стать дядей, мечтал учить кататься на велосипеде и рассказывать сказки. Они пили пиво у мангала и спорили, обязательно ли ходить на курсы для будущих родителей. Антон кривился: «Всё это ерунда. Мы сами разберёмся».
***
Прошёл год — тесты молчали двумя бледными полосками. Потом второй. Потом Лида перестала считать месяцы, каждый из которых приносил разочарование и тупую боль под рёбрами. Гинеколог вежливо улыбалась: «Вы здоровы. Приходите с мужем. Нужно сдать анализы ему». Антон отводил глаза: «У меня завал. Потом».
Он цеплялся за любую отсрочку, зная, что результаты разрушат всё здание их брака. Он приносил цветы и обещания, уезжал на рыбалку с Игорем, клялся, что «всё будет». Тянул время.
Вечерами Лида прикладывала ладони к животу, словно пыталась разбудить жизнь, которая должна была там поселиться. Марина звонила: «Не оставляй это на одни разговоры. Пусть сдаёт анализы». Она не понимала колебаний сестры, привыкшая решать проблемы в лоб. Лида соглашалась, но в последний момент отступала: «Он устал. Он нервничает. Я не хочу давить». Она боялась, что давление разрушит хрупкое равновесие их отношений. Саша молчал, но через день приносил ей орхидеи, которые умирали на подоконнике.
Однажды Лида увидела у Антона тонкий шрам выше паха. «Это от чего?» — спросила. Он вздрогнул, усмехнулся: «Да ерунда… детская травма. Мы в школе на турнике играли». Он говорил это, застёгивая ремень слишком поспешно. Она запомнила этот момент — первую трещину в стене доверия.
Игнорировать стало невозможно, когда врач, глядя на её папку, повторил: «Нужны анализы мужа. Без них упираемся в стену». Лида записала Антона сама, положила направление в его кошелёк. Она надеялась, что готовое решение избавит их от мучительных разговоров. Он взял бумагу машинально, назавтра вернулся с усталым лицом: «Отнёс всё, что надо. Результаты будут через неделю». На кухонном столе он оставил крошечный чек из лаборатории — слишком чистый, как будто только что напечатанный, и странно не содержащий никаких медицинских кодов, только сумму и печать.
Лида спросила: «Ты точно был?» Антон прижал её к себе: «Ты не доверяешь?» Она стыдливо отступила.
Через несколько дней, когда он сказал, что идёт «к урологу», Лида вышла через пятнадцать минут следом. Что-то в его поведении — слишком быстрый уход, избегание взгляда — заставило её усомниться. Она видела его спину на остановке, как он сел в троллейбус, вышел у сквера. Он шёл не к клинике. Он свернул во двор, потом в бар. Там уже сидел Игорь, стучал пальцами по телефону. Антон кинулся к нему, и они, наклонившись, о чём-то зашептались. Лида стояла под сиренью, осознавая, что её мир трещит по швам.
На следующий день, убирая в коридоре, она нашла в шкафу папку с гарантийными талонами. Между ними — плотный конверт с рваным уголком. «Клиника "А.". Выписка: вазэктомия. Дата…»
Лида онемела, потом лихорадочно полезла в интернет. Статьи объясняли простыми словами: мужская стерилизация, необратимая процедура. Дата ударила по вискам: за полгода до их свадьбы. Подпись — его, мужественная, с заломом.
Мир перевернулся. Она поняла, что протянутые вверх руки мальчишки в детской библиотеке и те кроссовки «на скамейке» были декорацией. Холод проник в каждую клетку. Она села на пол. Вечером она позвонила Марине: «Приходи завтра. И Саше скажи. И свекровь приглашу. Пусть всё услышат. И Игоря тоже».
Марина выругалась: «Готово. Будем». Лида готовилась к последнему акту — к разоблачению, которое положит конец годам лжи.
***
Она накрывала на стол рассеянно, тщательно: тёплая картошка, селёдка, горячий хлеб. Саша пришёл первым, сел на подоконник, взгляд строгий: «Ты уверена?» Он догадывался о серьёзности происходящего, готовился поддержать подругу. Лида кивнула. Марина вошла с разносящимся запахом мандаринов — откуда в июне? — и ловко расставила стаканы. Она мобилизовалась, как всегда в критических ситуациях, готовая защищать сестру. Свекровь пришла последней, в руках — ватрушки, как будто визит к невестке был обычной субботней заботой. Она искренне радовалась возможности увидеть семью сына, ни о чём плохом не подозревая. Игорь нервно теребил кепку. Антон опоздал на пятнадцать минут, входя виновато-праздничным: «Ну что празднуем?» — и развёл руками. Сборище казалось ему безобидным семейным ужином. Лида посмотрела прямо:
— Правду.
— Какая ещё правда? — улыбнулся он натянуто.
Лида положила на стол конверт. Антон застыл, рука его дёрнулась к бумаге, но Лида накрыла документ ладонью. Галина морщила лоб: «Что это?»
— Твоя подпись, — сказала Лида. — И дата. До меня, до «мечтаю о трёх». До наших обоев и пустого ящика для пелёнок. Ты сделал это раньше, а потом пришёл ко мне и красиво говорил.
Антон поймал взгляд Игоря. Друг понимал, что тайна раскрыта, и молчать больше нельзя. Тот отвёл глаза. Мать проговорила глухо:
— Антон?
— Это… — он сглотнул. — Я не хотел никого обидеть. Я вообще… Это была паника. Я много думал. Я не такая порода, чтобы… да и к чему. Надо просто жить ради себя, а не ради пелёнок и кричащего комка. Это можно исправить. Есть процедуры. Мы могли бы… Я хотел тебе сказать, просто ты была такая счастливая, я не мог разбить… Я любил тебя, Лида. Люблю.
В голове Лиды проносились картины: их совместные походы по детским магазинам, её слёзы над отрицательными тестами, его утешения. Весь этот театр разваливался на куски.
— Любовь и ложь, по-твоему, совместимы? — спокойно спросила Марина.
Игорь вдруг хлопнул ладонью по столу:
— Я говорил тебе тогда, — вырвалось у него. — Сидели в машине перед этой чёртовой клиникой. Я говорил: «Скажи хотя бы жене. Не делай из неё сумасшедшую». А ты смеялся и говорил: «Потом. Потом будет удобно». А теперь ты что? Ты до сих пор соврал про анализы, вместо лаборатории мы с тобой пиво пили, помнишь? Хоть сейчас перестань.
Свекровь подняла глаза от тарелки, словно услышав что-то непристойное. Её лицо вытянулось, рот приоткрылся.
— Ты издеваешься? Они что, все были в курсе? Я — нет! Почему я должна узнавать такое за столом? Антон, это правда?
Она привстала, глядя на сына, как на чужого. Двадцать восемь лет она растила его одна, работая в две смены, отказывая себе в новых туфлях ради его университета. И теперь — узнавать о том, что он тайно сделал операцию, лишив себя возможности иметь детей, за семейным ужином от посторонних людей? От друзей невестки?
— Мам, не вмешивайся, — отрезал Антон, не поднимая взгляда. — Я разберусь. И вообще это моя жизнь!
Лида встала из-за стола медленно, каждое движение было чётким, выверенным. Три года брака, три года попыток забеременеть, три года хождений по врачам. А он знал. Всё это время он знал и молчал, наблюдая, как она винит себя в бесплодии.
— Разберёшься — с вещами. Ты уйдёшь сегодня. Без «потом». Без твоих комодов, без твоих китов. Коляска останется у меня. Она всё пережила — переживёт и тебя.
Антон дёрнулся. Он сделал шаг к жене, вытянул руки — в голове билась единственная мысль: если она его выгонит, куда он пойдёт? У матери — однушка, у Игоря — съёмная квартира. Как жить без привычного комфорта, без того дома, который Лида устроила для них двоих?
— Лид, прошу. Это импульс. Ошибка молодости. Я исправлю. Дай мне время. Я продам свою гитару, я… Я пойду на операцию…
— На какую? — Марина улыбнулась, но губы были белыми.
Она знала своего мужа Сашу — он был хирургом. И она знала: то, что сделал Антон, необратимо. Он лгал прямо сейчас, в отчаянии готовый обещать невозможное.
Галина опустилась на стул. Саша встал, отодвинув тарелку:
— Мы поможем Лиде. А ты делай, как знаешь. Но даже «исправление» — это не волшебная палочка. И ты умолчал. Годы. О тех двух полосках на тестах, о больницах, о её бессонных ночах. Ты все эти годы делал вид.
Он говорил так, потому что видел: Лида угасала с каждым месяцем неудач. Марина рассказывала, как сестра рыдает, как покупает витамины и меняет диету, как молится перед походом к гинекологу. А Антон всё это время знал правду и позволял жене мучиться.
— Ладно, — хрипло произнёс Антон, глядя на жену. — Я уйду. Но ты пожалеешь. Без меня ты… Дети это кошмар, ради чего, ради чего...
Он спрашивал это, потому что искренне не понимал. Бессонные ночи, крик, памперсы, постоянные траты — зачем? Он хотел жить для себя, путешествовать, покупать дорогие гаджеты. Дети казались ему препятствием, а не радостью.
— Возьми куртку, Антон. И кепку. Все твои вещи я уже упаковала, они в пакетах в коридоре. Иди.
Лида заранее всё собрала. Она молчала, планируя этот вечер, ожидая подходящего момента для разоблачения.
Игорь поднялся спустя секунду. Он понял: его дружба с Антоном закончилась. Нельзя поддерживать отношения с человеком, способным на такую жестокость. Даже ради старых воспоминаний.
Он заглянул Лиде в глаза:
— Прости, что не сказал раньше. Я думал, он сам. Ошибся.
Антон заглянул в пакет — проверить, не забыла ли Лида что-то важное: старые футболки, бритва, наушники. Безжалостная лёгкость: ничего, кроме мелочей, у Антона в этом доме не было.
На пороге он обернулся, надеясь увидеть её руку или хотя бы взгляд, останавливающий. Лида стояла прямо. Саша рядом, Марина — за её плечом. Мать закрыла глаза. Она не пошла за сыном, потому что впервые за много лет испытала к нему стыд. Игорь отвернулся.
На лестничной площадке Антон принялся ругаться и материться:
— Не поняли они меня! Я же её от рутины спасал! От этих воплей по ночам, от памперсов вонючих! От нищеты этой детской! А они… неблагодарные!
Он тащил пакеты сам — никто не помог, не сказал ни слова. «Друзья называются, — думал Антон. — Лицемеры. Игорь — подлец, столько лет дружили, а он первый от меня отвернулся. И Сашка с Мариной — тоже предатели».
***
Следующие дни Лида прожила в странном состоянии — то наваливалась тишина, как снег, то раздавался рваный смех Марины, которая заставляла её выходить из дома, то упрямо молчал телефон.
Свекровь пришла однажды — неловкая, перевязанная серым шарфом, как забытый пакет. Она поставила на стол варенье и сказала:
— Я не оправдываю. Но он — мой сын. Я думала, он изменится с тобой. Я ошиблась. Ты сильная. Я… если надо — приходи.
Она решилась на этот визит, потому что всю жизнь мечтала о внуках. Антон лишил её этой радости, но Лида оставалась дочерью, которую она полюбила.
Саша на третьей неделе принёс коробку с зайцами из бумаги: «Мы на корпоративе делали». Он насыпал на стол скрепки и сделал вид, что они — солдаты.
Он играл с ней, как с ребёнком, потому что понимал: Лиде нужно вернуть способность смеяться. Материнский инстинкт никуда не делся, и эти игры её питали.
Лида смеялась, и смех не резал горло. Когда Марина предложила: «Давай в субботу в центр, там праздник, привезут батуты», — Лида согласилась.
Она согласилась веселиться, потому что поняла: жизнь не закончилась. Шум, чужие дети странным образом не ранили, а наполняли.
А Антон тем временем кочевал с пакетом. В голове роился вопрос: «Неужели я был так неправ?» Но тут же сам себе отвечал: «Нет, это они не поняли моей заботы».
Игорь пустил его на неделю, но выдержал только один вечер, когда Антон на кухне разглядывал плитку:
— Видишь, неправильный изгиб? А Лида всё «красиво, красиво». Она вообще слишком эмоциональная. Перегнула палку с этим своим желанием детей.
«Боже мой, — подумал Игорь, — он до сих пор не понимает».
Утром он сказал мрачно:
— Уходи. Ты сам всё сделал. И вот это — твой выбор.
Галина пыталась приютить сына. Материнское сердце не могло оставить его на улице, несмотря на всё. Но её однокомнатная с громким телевизором и соседями за стеной стала для Антона тесной.
Он снял комнату у пристани — съехал от матери, потому что она каждый день заводила разговоры о Лиде, о том, какая она хорошая, и это раздражало. С видом на серый канал. По вечерам он сидел на подоконнике и смотрел, как по воде ползут катера, в окнах — чужие кухни, чужие ужины.
Он звонил Лиде по ночам, иногда молчал, иногда говорил:
— Прости. Я… Я боялся. Я не хотел стать, как мой отец, который ушёл, как только родился я. Я думал, если отрежу один путь, другим станет легче. Я ошибся.
Он оправдывал себя искренне, веря в собственные слова. В его логике операция была актом любви — он же остался с ней, не бросил, как отец.
Лида слушала и клала трубку. Она не разговаривала с ним, потому что поняла: он до сих пор считает себя правым. Раскаяние касалось только последствий, не поступка.
Он писал длинные сообщения Игорю, Марине, Гале. Марина отвечала коротко: «Поздно». Игорь один раз прислал: «Поговори с психотерапевтом, а не со мной». Мать молчала, а когда они встретились у её подъезда, она неожиданно сказала:
— Ты не ребёнок, Антон. Решил жить без детей — живи, но не ной, если от тебя отвернулись.
Она говорила так, потому что устала от его жалоб. Он хотел принять решение за двоих, а нести ответственность только за себя.
Он сел на ступеньку и слушал, как что-то в груди ныло пустотой.
***
Лида вынесла комод с зелёными ручками в коридор. Она позвала соседскую девочку:
— Спроси у мамы, нужен ли вам.
Мама девочки чуть не заплакала:
— Вы… спасибо. Мы как раз…
Лида решилась отдать детский комод, потому что наконец приняла реальность. Дети у неё будут — но не с Антоном.
— Ты уверена? — тихо спросил Саша, зайдя вечером и увидев пустой угол.
— Уверена. Пусть вещи живут, пока в моём доме отмирает воздух. Но я не откажусь от своего, — Лида подняла плечи. — Я знаю теперь, чего хочу и чего нет. И главное — с кем.
Она так сказала, потому что впервые за долгое время увидела себя ясно: без иллюзий, без чужих желаний, навязанных как собственные.
Марина принесла конверт с фотографиями: Лида, смеющаяся, в куртке цвета слив, рядом — мальчик с размазанным по щеке мороженым.
— Смотри, — сказала Марина. — Жизнь влезает без спроса. И держится.
Она имела в виду: счастье не всегда приходит по плану, но оно обязательно приходит.
***
Лида поднялась по лестнице медленно, считая ступени. Сорок пять. Всегда сорок пять — до третьего этажа, до двери с облупившейся краской, до дома, который перестал быть их домом и стал просто её домом.
Ключ повернулся легко. В прихожей витал запах сушёных апельсинов — Саша развесил их на нитках после новогодних праздников, и теперь они источали терпкий, чуть горьковатый аромат. Странно, как быстро привыкаешь к отсутствию. К тому, что никто не бросает ботинки посреди коридора, не оставляет мокрое полотенце на полу, не включает телевизор в семь утра.
Она сняла туфли, поставила их ровно у стены. Прошла через гостиную, где на диване лежал плед, аккуратно сложенный Сашей. Остановилась у большого окна, выходящего во двор. Там, внизу, горели жёлтые фонари, освещая пустые дорожки между домами.
Телефон завибрировал в сумке. На экране светилось: «Антон». Она смотрела, как мигает зелёная кнопка, как имя появляется и исчезает. Потом просто выключила звук.
Утром — или это был уже другой день? — она открыла шкаф. Там, на верхней полке, в коробке из-под обуви лежали остатки их совместной жизни. Чужие носки, которые она стирала два года. Зарядка от телефона. Книга с загнутыми страницами — «Сто лет одиночества», которую он так и не дочитал. Бритва. Дешёвый одеколон в пластиковом флаконе.
Она взяла коробку и вышла во двор. У подъезда стояла деревянная конструкция с надписью «Для соседских нужд» — кто-то из жильцов соорудил её прошлой весной. Люди оставляли там ненужные вещи: детскую одежду, из которой выросли дети, посуду, книги, игрушки.
Лида поставила коробку рядом с вязаной шапкой и пакетом с журналами. Не оглянулась.
Телефон мигнул — пришла эсэмэска от Галины Семёновны, бывшей свекрови: «Пусть у тебя всё будет хорошо, Лидочка. Сестре привет».
Лида положила телефон на стол — на чистый, свободный стол, где не валялись чужие документы, чужие ручки, чужие недоеденные бутерброды. И тут её осенило: развод — это короткое слово, но за ним прячется что-то длинное и сложное. Расплетение. Вот как это называется. Они расплелись, как две нити, которые долго держались вместе, а потом разошлись в разные стороны. И дышать стало проще.
***
В ту же ночь Антон сидел на широком подоконнике в съёмной квартире. Окно выходило на канал — узкую речку, которая текла через весь город. Уличные фонари отражались в тёмной воде неровными полосками света, словно кто-то резал водную гладь ножом.
В телефоне — ничего. Игорь, лучший друг с института, видимо, внёс его номер в чёрный список. Понятно: жена Игоря дружила с Лидой, и теперь Антон автоматически стал врагом. Так всегда бывает при разводах — друзья делятся, как имущество.
Марина её сестра, тоже перестала отвечать на звонки по вечерам. Раньше они могли проговорить до полуночи, обсуждая родителей, работу, всякую ерунду. Теперь после восьми вечера она не поднимала трубку. Наверное, делала вид, что спит.
На стуле висела его куртка — старая, потёртая на локтях. Она пропитана запахами чужих квартир, где он бывал последние месяцы как риэлтор: кто-то жарил рыбу, кто-то курил на балконе, кто-то держал кота. В кармане лежали визитки, чеки, обрывки чужих историй.
В углу комнаты стояли синие пакеты с вещами, которые собрала Лида. Аккуратно, без злости — просто сложила его жизнь в пакеты. Он открыл один из них, достал свитер. Серый, растянутый на груди, с затяжкой на рукаве. Когда-то Лида покупала ему этот свитер на день рождения. Сейчас он пах старостью и забвением — как вещи, которые старики достают из сундуков на чердаке.
Антон усмехнулся, но беззвучно — так усмехаются, когда понимают что-то важное слишком поздно. Когда исправить уже ничего нельзя.
***
А в квартире на третьем этаже, где когда-то над детской кроваткой висел кит, теперь шуршали мандариновые корки. Саша чистил фрукты, складывая кожуру в пакет для мусора. Сбоку, через занавеску, пробирался солнечный луч и ложился на пол золотой дорожкой.
Лида поставила на подоконник небольшой горшок с орхидеей. Белая, с розовыми прожилками. В прошлый раз орхидея засохла — Лида забывала её поливать, а Антон говорил, что это выброшенные деньги, что она не умеет ухаживать за цветами.
Теперь орхидея стояла на своём месте, и Лида точно знала, что будет поливать её каждые три дня. Будет разговаривать с ней по утрам. Будет радоваться новым бутонам.
Это и есть начало. Не грандиозное, не со взрывами и фейерверками. Просто — орхидея на подоконнике, которая приживётся на этот раз.
Автор: Владимир Шорохов © Книги автора на ЛитРес