Река времени 14, 15. Люди и стены Адмиралтейства.

Юрий Бахарев

Предыдущие главы:

14. Люди и стены Адмиралтейства

В то время на электротехническом факультете было 3 кафедры.
Кафедра электроэнергетических систем, имеющая номер 21, располагалась в том же коридоре, что и наш 211-й класс. Начальником кафедры был капитан 1-го ранга, к.т.н., доцент Никитин В.Ф., перешедший к нам с соответствующей кафедры Военно-морской Академии.

 Специальности 21-й кафедры нам читались на старших курсах.
Основным лектором по нашей профильной дисциплине  «Электроэнергетические системы ПЛ» был к.т.н., доцент Дмитрий Васильевич Жуковский, стройный, подтянутый капитан 3-го ранга, прекрасно владеющий материалом и умеющий заинтересовать аудиторию.

 Про него говорили, что он отлично знает три иностранных языка, и, судя по его интеллигентному виду и отлично поставленной речи, это  было похоже на правду. К моменту, когда я вернулся  в училище, поступив в адъюнктуру, он уже демобилизовался и перешел на работу научным сотрудником  в  Музей связи.

Мясников Петр Степанович и Баранов Александр Потапович вели у нас курсовой проект и проводили практические и лабораторные занятия.
Мясников Петр Степанович ушел на фронт с первого курса Дзержинки,  даже не начав учиться. Участник штурма Берлина. В 1946 году  вернулся в училище бравым старшиной, с  медалью «За взятие Берлина» на груди.

Будучи курсантом, одержал еще одну победу:  женился на девушке Ане, преподающей в его группе английский язык (Анна Елисеевна Мясникова). Окончил училище в 1951 году. Многие из этого выпуска стали, как и он, нашими преподавателями: Бураков Б.А., Дрычкин В.Д., Зайцев П.И., , Константинов К.К., Магомаев Л.Д....  Уже после нашего выпуска Мясникова назначат начальником кафедры электрических машин, а после демобилизации он останется там работать доцентом.

С 1984 по 1992 год, когда я был его начальником, и позже, когда мы были в одинаковой должности - гражданские доценты - у меня всегда было к нему самое уважительное отношение, как к учителю и добросовестному человеку.
Привожу стихи, которые я написал к его юбилею.

П.С. Мясникову в день семидесятилетия


Немало у нас педагогов приличных,
читающих курсы “Основ” и “Начал”,
имеющих груды трудов своих личных,
но только один среди них воевал.

Достаточно есть и капразов запаса,
и каждый второй здесь начальником стал,
с послужными списками высшего класса,
но только один среди них воевал.

Не много, но есть мужики настоящие,
что свалят ударом быка наповал,
хоть изредка пьющие, но не курящие,
а только один среди них воевал.

Он знал и любовь, и семейное счастье,
и много раз видел он смерти оскал.
В счастливые дни и в годины ненастья
он крепко держался. Ведь он воевал.

У капитана 3-го ранга  Баранова я занимался в кружке научного общества курсантов, где  принимал участие в создании действующего макета МГД-генератора с ртутью в качестве рабочего тела. Он же руководил моим дипломным  проектом, в котором я рассчитывал  МГД- генератор ядерной энергетической установки с жидкометаллическим теплоносителем.

Позже Александр Потапович защитил докторскую диссертацию по новым источникам электроэнергии, стал профессором, заслуженным деятелем науки СССР. После демобилизации в 1972 году он 25 лет был начальником кафедры судовых автоматизированных электроэнергетических систем Государственной морской академии им. адмирала С. О. Макарова.

 В настоящее время всех его званий сразу и не перечислить. Он действительный член Российской академии транспорта, почетный академик Российской академии электротехнических наук, заслуженный деятель науки и техники РФ, почетный работник морского флота, почетный работник транспорта РФ, член Научного совета РАН по комплексной проблеме «Методы прямого преобразования видов энергии».

Не знаю, повлияла ли тема моего диплома на мою дальнейшую службу, но после защиты меня вызвал капитан 1-го ранга Никитин, и спросил, согласен ли я получить назначение на ПЛ  705-го проекта, где ядерный реактор был спроектирован с жидкометаллическим теплоносителем. Если я согласен, то  буду назначен на головную лодку этого проекта. Я согласился, и назначение состоялось.

Напротив преподавательской кафедры 21 находилась лаборатория магнитных полей и размагничивания кораблей. Этими вопросами с нами занимался строгий и придирчивый  капитан 3-го ранга с лицом остзейского немца, к.т.н., доцент Константинов Константин Константинович, окончивший училище с Золотой медалью.

Основная лаборатория кафедры находилась на первом этаже западного крыла Адмиралтейства (4-й корпус). Окна светлого коридора с идеальным паркетом выходили во двор, а помещения с тренажерами имели окна, смотрящие на Медный Всадник. Правда, из соображений конспирации нижние  стекла окон были закрашены белой краской.

Павел Иосифович Зайцев читал у нас курс электрических аккумуляторов. Занятия проходили в аудитории  на первом этаже лабораторного корпуса, где располагалась еще одна лаборатория кафедры КЭЭ.

С Павлом Иосифовичем Зайцевым судьба меня свела, когда я после окончания адъюнктуры был назначен преподавателем на 21-ую кафедру. Мы с ним подружились, когда два раза подряд ездили  с курсантами на стажировку на АПЛ в Гремиху. Он был человек увлекающийся. В то время многие педагоги экспериментировали в применении нетрадиционных методов обучения, и он считался в училище одним из ведущих. Мне, как начинающему преподавателю, было это интересно, и он находил во мне благодарного слушателя при изложении им своих инновационных  предложений.

Помещения 22-й кафедры располагались в трех местах. Преподавательская, кабинет начальника и лаборатория электроприводов находились на первом этаже первого учебного корпуса. Начальником кафедры в наше время был доктор технических наук, профессор Тихонов В.В. Он был в училище первым, защитившим после войны докторскую диссертацию.

Владимир Васильевич, как крупный специалист в области электропривода, создатель научной школы, пользовался непререкаемым авторитетом. Весь профессорско-преподавательский состав кафедры называл его уважительно Учителем. Действительно, это был исключительно доброжелательный и коммуникабельный человек, сумевший составить особую, творческую атмосферу на 22-й кафедре, которая сохранялась и с его уходом.

 После демобилизации  он работал заведующим кафедрой в Ленинградском институте водного транспорта. При этом неформальные связи со своими бывшими подчиненными и учениками он сохранял до самой смерти. Последний раз, уже в очень преклонном возрасте, он присутствовал на торжественном мероприятии по случаю юбилея кафедры.

 Ореол учителя он передал другому замечательному человеку, заслуженному деятелю науки и техники СССР, д.т.н., профессору Мурату Сафербековичу Туганову. И через много лет Мурата Сафербековича, так же как Тихонова, его ученики называли Учителем. Кроме них нашими преподавателями были Кожин Виктор Александрович и Лабзин Михаил Александрович.

Виктор Александрович, бравый капитан 2-го ранга, двухметрового роста, читал нам лекции по теории электропривода. Из-за  выправки, ему было поручено в 1943 году  принять боевое  знамя училища  и  выполнять почетную обязанность знаменосца. После  выпуска в  1946 году он служил на надводных кораблях, а в пятидесятых годах пришел  на преподавательскую работу.

 Мы занимались по его только что вышедшему учебнику.  После нашего выпуска он был назначен на должность начальника 2-го факультета, а после демобилизации Тихонова В.В. занял его должность начальника кафедры электроприводов.

 Когда я пришел в адъюнктуру, он стал моим официальным научным руководителем. Интересно отметить, что как-то, разбирая архив кафедры, я нашел положительное заключение на диссертационную работу адъюнкта Кожина, написанное рукой известного русского электротехника, одного из основателей советской школы электрических машин, Костенко Михаила Полиектовича. Демобилизовался Виктор Александрович в 1978 году и, имея ученое звание профессора, до конца 90-х годов работал по вольному найму.

Интересной личностью был и Михаил Александрович Лабзин. Он много и плодотворно занимался шаговыми двигателями. В одном из всесоюзных изданий вышла его монография на эту тему. Он охотно привлекал курсантов в НОК, и они у него не столько теоретизировали, сколько паяли и собирали конкретные действующие механизмы.

Но читать лекции он не любил, и обычно, определив материл на самостоятельное изучение, проводил беседы на интересующие его технические темы. На кафедре об этом знали и не поддерживали его в этих новациях. Поэтому отношения с остальными педагогами были у него не самые лучшие.

 В те годы, когда мы начали изучение дисциплин 22-й кафедры, у Михаила Александровича были какие-то проблемы в семейной жизни. И, по-видимому, настолько серьезные, что он переселился жить на кафедру. Мои однокашники, плотно работающие под руководством Лабзина по теме шаговых двигателей, рассказывали, что частенько  приходилось им «помогать» Михаилу Дмитриевичу дойти от его черной Волги, на которой ему позволяли заезжать на территорию училища, до кожаного дивана в кабинете 22-й кафедры.

 Но, несмотря ни на что, подопечные Лабзина его уважали и, пока мы учились, эта его слабость до высокого начальства не доходила.
Начальником  лаборатории электроприводов в наше время был старший лейтенант Протченко Валентин Михайлович, а адъюнктом кафедры Кулешов Вадим Ильич. Оба они,  медалисты-нахимовцы, окончили Дзержинку в 1959 году с золотыми медалями.

 Вадим Ильич Кулешов был моим фактическим научным руководителем, когда я учился в адъюнктуре на кафедре 22. Впоследствии он окончил докторантуру, успешно защитил докторскую диссертацию, получил звание профессора, возглавил кафедру, но обидно рано ушел из жизни. Это действительно был замечательный человек, о котором с признательностью вспоминают его ученики.

 Протченко В.М. прошел все ступени карьерной лестницы на кафедрах электротехнического факультета. С Валентином Михайловичем мы многие годы служили на кафедре электрических машин. Сначала я был его заместителем, а после демобилизации он сдал кафедру мне и остался у нас гражданским доцентом.
 Мы до сих пор сохранили прекрасные отношения и вместе работаем на кафедре электротехники в Балтийском государственном университете «Военмех».

Лаборатория внутрикорабельных технических средств связи (ВКТСС) находилась на втором этаже Первого учебного корпуса. Это была вотчина капитана 3-го ранга Ратнера Натана Израилевича, невысокого, рыжего, доброжелательного человека, читающего у нас курс ВКТСС.

Самый интересный объект кафедры располагался в большом и светлом помещении под шпилем Главного адмиралтейства.  Можно сказать, что в этом месте находится центр нашего прекрасного города. Там располагались учебный класс и Лаборатория коммутационных аппаратов. Во время учебы в адъюнктуре у меня там стоял рабочий стол.
Лабораторные занятия там проводили не часто и в высоком, светлом помещении, напоминающем храм, почти в абсолютной тишине, работать было очень удобно.

Хочется вспомнить еще одного из старейших работников 22-й кафедры, бывшего мичмана, а в то время лаборанта, Михаила Спиридоновича Прохожева. Это был исключительно трудолюбивый и обязательный человек, который в лаборатории все знал и все умел. С его сыном, Борей Прохожевым, мы вместе учились в адъюнктуре.

Кафедра ТОЭ и электрических машин (№23)  располагалась  на втором этаже Лабораторного корпуса, на одной лестничной площадке с кафедрой химии. Начальником кафедры 23 был перешедший в училище преподаватель Военно-Морской Академии Смирнов В.А.

Лекции по дисциплине ТОЭ, которую мы изучали в течении 3-х семестров, нам читал замечательный человек, кандидат технических наук, доцент Богословский Алексей  Сергеевич, он же вел у нас курс электрических измерений. Практические занятия по решению задач и лабораторные работы помогала проводить ему к.т.н., доцент Важнова Г.С.

Курс электрических  машин постоянного тока читал нам известный специалист по электрическим машинам, уже в то время очень пожилой, профессор Зимин Владимир Иванович.
Эти три преподавателя были гражданскими людьми, выпускниками Ленинградского Политехнического института.

Особенно мне дорога память об Алексее Сергеевиче Богословском, которого я считаю своим Учителем. И не столько потому, что я учился у него, будучи курсантом, сколько потому, что он сам считал меня продолжателем его трудов. Мне он передал свои наборы задач для проведения контрольных работ, которыми я до сих пор пользуюсь.

 Вручил, сопроводив дарственной надписью, что он верит в меня, итог своей многолетней работы - пятитомник ТОЭ и соответствующий сборник задач с решениями.  Он кропотливо работал со мной, когда я взялся оформить свой курс лекций по ТОЭ в виде учебного пособия. К сожалению, мне удалось его издать только после смерти Алексея Сергеевича.

 И хотя наша совместная работа на кафедре проходила, когда я уже был его официальным начальником, я до самого последнего дня чувствовал его профессиональное превосходство и не боялся в этом ему признаваться. На что он всегда деликатно отвечал: « У нас с вами просто разные педагогические подходы, вы предпочитаете учить, идя от общего к частному, а я наоборот. Это просто разные типы мышления».

Во время зарождения электротехники как науки в России развивались две независимые электротехнические школы: Петербургская и Московская. Во главе Московской школы стоял профессор Круг, а Петербургскую возглавлял профессор Нейман.
Богословский был аспирантом у профессора Неймана. Поэтому я считаю себя  естественным продолжателем Петербургской школы. Позволю себе привести стихотворение, написанное мною к юбилею профессора.

Алексею Сергеевичу Богословскому
В день семидесятилетия

Так давно, в пятьдесят пятом,
В век, когда еще в народе
Ни про космос, ни про атом
И не слыхивали вроде,

Появился в век былинный
И почти что допетровский
Здесь, на кафедре машинной,
Наш профессор Богословский

И цикл ТОЭ, хоть не сразу,
Но стал жить его трудами:
Вышли книги, встала база,
Та, что строится годами.

А курсантов впечатляет
Тот подход, простой, отцовский,
Что к курсантам проявляет
Наш профессор Богословский

И не только лишь в науке,               
Но и в буйстве горных троп -
Знают дети, знают внуки -
Он не только морщит лоб:

Столько групп провел он ими   
Ленинградских и московских,
Что считает их своими
Наш профессор Богословский.

И когда со всех экранов
Славу Брежневу трубили,
И когда, по-русски, рьяно               
Диамат в предмет вводили,

Странности мирских иллюзий
Принимал он философски -
Лучший лектор в нашем ВУЗе
Наш профессор Богословский.


Вспомним пасквиль юдофобский:
Коськин – главный сионист, -
Дранкин, Стас и Богословский,
Плюс Агнесса-террорист.

В жизни видит стержень самый,
А не фактик ерундовский.
Честен и самоотвержен
Наш профессор Богословский.

Горбачев с идеей новой
и Собчак вошли во власть.
У метро и на Дворцовой
кипит ненависть и страсть.

Но, не веря, что болтает
Этот митинг теософский,
Так же лекции читает
Наш профессор Богословский.

Флаги на Кремле меняют,
Шеварнадзе стал Георгий,
И уже не удивляют
Нас бесстыдства телеоргий.

Хазбулатова уводят
И болтает Жириновский,
Но все так же в класс приходит
Наш профессор Богословский.

И пускай, проходят годы,
Но над ним не властно время.
В солнце, зной и непогоду
Сеет знания он семя.

И для нас всегда примером
Его подвиг хлеборобский
Вместе с истиной и верой
Наш профессор Богословский.
15.01.1994 г.

P.S.: Пояснение по поводу «пасквиля юдофобского».
В начале 70 годов, Коськин Юрий Павлович защитил докторскую диссертацию, и у начальника кафедры Смирнова В.А. закрались подозрения, не захочет ли командование поставить на его должность нового доктора наук, а его отправить на заслуженный отдых. И он решил действовать.

Напечатал на пишущей машинке анонимку, что на факультете действует сионистское подполье. Почему он зачислил Богословского с его церковной фамилией в сионисты, трудно сказать. Так же, как не имели отношения к сионистам и остальные «фигуранты», в том числе добрейшая Агнесса Евсеевна, секретарь канцелярии факультета. 

К счастью, «органы» быстро определили, с какой машинки отправлено письмо, и кто его мог отправить. Разгорелся жуткий скандал, Смирнова уволили со службы. Юрий Павлович сам не захотел оставаться, и на кафедру для усиления назначили начальником Мясникова П.С., а его заместителем Константинова К.К.

Но это произошло уже после нашего выпуска, а нам Юрий Павлович с блеском читал лекции по электрическим машинам переменного тока. До этого мы прослушали курс электрических машин постоянного тока, который нам читал профессор Зимин. Хотя, как специалист по электрическим машинам, он на то время  был один из лучших в стране и по его учебникам учились во многих ВУЗах, но как лектор он был, на мой взгляд, не на высоте.

Он не очень следил за тем, успевают ли курсанты за полетом его мысли или нет. Читал Владимир Иванович довольно точно по своему учебнику, и меня на его лекциях всегда преследовала мысль: почему бы ему не дать  учащимся возможность разбирать материал по учебнику, оставив за собой роль консультанта по непонятным фрагментам текста?

Он  же вел у нас курсовой проект по электрическим машинам постоянного тока, и чувствовалось, что вопросы проектирования - это его конек. Огромный опыт работы в НИИ «Электросила» сделал из него специалиста экстра-класса. Только взглянув на полученные расчеты, он сразу говорил, что нужно сделать, чтобы выйти на оптимальный результат.

Во время работы с нами он был уже очень пожилой человек, невысокого роста, довольно полный и совершенно седой. В зимнее время носил он ботинки с галошами, и  мне случилось услышать такой диалог в конце проводимой консультации: « Стюхин, посмотри, в галошах я или нет»?!

Стюхин, безуспешно пытавшийся подписать чертеж, бросается на колени и кричит: «Так точно, товарищ профессор! В галошах». «Ну хорошо»,- говорит Владимир Иванович, - «Придется за усердие подписать твой чертеж»!

Коськин Юрий Павлович после демобилизации долгие годы работал заведующим кафедры в ЛЭТИ. Стал заслуженным деятелем науки и техники СССР, ведущим специалистом в области электромеханотроники. Когда мы учились в училище, он мне казался сухарем и педантом. По строгости подхода к организации службы из всех, стоящих дежурными по училищу, с ним мог поспорить разве только профессор Муру.

Но уже после окончания училища мне не раз пришлось с ним встречаться, и я уверенно свидетельствую, что это не только умнейший и принципиальнейший ученый, но и человек редких душевных качеств.

Лабораторные занятия по электрическим машинам проводил у нас еще один замечательный человек, Дрычкин Виталий Дмитриевич. Он был из когорты офицеров, первыми освоивших атомные подводные лодки. В 1961 году, после окончания с отличием ВМА, он был назначен командиром дивизиона на К-181, которая, единственная из всех подводных лодок, смогла всплыть точно в точке географического Северного полюса.

 Командир АПЛ был удостоен звания Героя СССР, а Виталия Дмитриевича наградили орденом Красной Звезды. Мы с ним долгие годы прослужили на  одной кафедре и до сих пор, как и с Юрием Павловичем Коськиным, периодически перезваниваемся. Привожу стихотворение, которое я написал ему к юбилею.

Зубру-подводнику, Виталию Дмитриевичу Дрычкину,
в честь семидесятилетия.

Годы бегут, промелькнуло уж двести
разных - и славных, и будничных лет,
как под шпилем здесь, для славы и чести,
морских офицеров выводят во свет.

Всю глубину временного потока
трудно объять и понять с непривычки,
но служит здесь четверть от этого срока
Виталий Дмитриевич Дрычкин.

Есть зубры у нас, кто последних полвека
связан с родною Дзержинкой,
но вряд ли средь них кто найдет человека,
что б с гирей играл, как с пушинкой.

Средь них есть и те, кто, спросите любого,
остался подводник на веки,
но, вряд ли средь них вы найдете такого,
чье имя - на бронзе в отсеке.

Подводники-зубры все дружат с искусством
и могут развеять поэзией грусть,
но вряд ли сумеют так, с подлинным чувством,
“Онегина” вам прочитать наизусть.

И с музою зубра найдете иного:
кто пишет картины, кто книгу цитат,
но вряд ли средь них вы найдете такого,
кто был бы на собственной Музе женат.

Пусть годы летят, но душой не стареет
Виталий Дмитриевич Дрычкин,
все так же по кафедре смех его реет,
и добрые те же привычки.

Так пусть же всегда, и при всякой погоде
в здоровье и счастье  он будет,
и пусть даже в старости помнит о флоте
а флот, - он его не забудет.

Адъюнктом на кафедре электрических машин был лейтенант Аполлонский Станислав Михайлович, упомянутый мной в связи с «сионистским делом» как Стас.
Он был однокашник Кулешова В.И. и Протченко В.М. Училище окончил с отличием, получил красный диплом. После адъюнктуры защитил кандидатскую диссертацию и был оставлен преподавателем.

  В середине 80-х годов я вернулся из длительной загранкомандировки и был назначен заместителем начальника на  кафедру, которой тогда командовал В.М. Протченко.  Прибыл я как раз к началу партийного собрания, на котором рассматривалось персональное дело к.т.н., доцента Аполлонского С.М.

Ни для кого не секрет, что абсолютное большинство офицеров были членами КПСС и что «органы» наблюдали за теми из них, кто потенциально мог иметь связь с заграницей. А так как Аполлонский позволил себе публиковать свои не секретные  научные статьи в технических журналах США, то за ним приглядывали очень пристально. И как только он выходил на защиту докторской диссертации, тут же возникали обстоятельства, требующие разбора его моральных качеств.

Один раз его остановили при туристическом путешествии по Чукотке, мол, он зашел в погранзону, второй раз нашлись доброхоты, обвинившие его, якобы, в плагиате. Всякий раз при разбирательстве на партийном собрании ничего серьезного не находили, но сроки защиты срывались.

В последний раз на него написал донос курсант Якушенко, у которого Аполлонский был научным руководителем. Основное обвинение было, что Станислав Михайлович  в разговоре с ним неуважительно назвал В.И. Ленина «Вовкой –морковкой». На собрании Аполлонскому объявили выговор, чтобы он не распускал язык. Срок защиты был опять сорван. Но по существу, партийное собрание защитило члена своей организации.

 Через некоторое время Аполлонский успешно защитился. Стал профессором, действительным членом МАНЭБ и Нью-йоркской академии наук, главным редактором журнала "Электромагнитная совместимость". После достижения пенсионного возраста он благополучно  демобилизовался, продолжая работать по специальности на должности профессора.

Если бы не «перестройка» и наступившее время абсолютной безыдейности, то у курсанта, написавшего донос на своего научного руководителя, не было бы шансов оказаться среди преподавателей нашего ВУЗа. Ибо мнение партийной организации в советское время значило очень много. Абсолютное большинство членов кафедральных партийных организаций были офицеры, прошедшие службу на боевых кораблях и атомных подводных лодках, и подлости не прощали. Его бы отсеяли, самое позднее, на стадии адъюнктуры.

Но наступило новое время, когда безыдейность возведена в принцип. Партийные организации ликвидированы. Несмотря на громко звучащие лозунги о возрождении духовности и росте демократизации, какие либо влияния коллективов кафедр на кадровые решения начальников теперь исключены.
А стукач стал истово исповедовать самые последние идеологические установки власти.

И, уже в постсоветское время, Якушенко становится адъюнктом, потом последовательно преподавателем,  начальником кафедры, заместителем начальника ВУЗа по учебной и научной работе, а сейчас, поговаривают, что его назначат начальником Военно-морского инженерного института.
Но это происходит уже в 21 веке, а в шестидесятых годах двадцатого века мы всего этого не знали.

Если подняться по Восточной лестнице шпиля на третий этаж, то можно было попасть в самый длинный в Ленинграде коридор, о котором я уже писал.
В этот коридор выходили двери секретного отдела и кафедры математики. Лекции по высшей математике нам читал заведующий кафедрой, доцент  Виграненко Т.И. Занятия проводил заинтересованно, стараясь, чтобы  курсанты не упустили мысль, излагаемую с кафедры.

 Основным учебником был двухтомник Пискунова. Виграненко  одновременно с названием изучаемой темы всегда приводил номера страниц по учебнику. Записывать лекции за ним было легко, так как он фрагментировал излагаемый материал и давал под запись наиболее важные положения.

 На втором курсе он предложил желающим прослушать главы теории функций комплексной переменной, и не только нашлись желающие посещать факультатив, но и занятия были успешно завершены. Лекции читались в удобной «Наклонной аудитории» на втором этаже Первого корпуса.

Практические занятия по решению задач проводились в учебных классах. У нас практику вел  Рейзнер Л.В., пришедший в училище  после  тяжелого ранения на войне. Ходил он, приволакивая ногу, одна рука была парализована, но занятия проводил  мастерски, привлекая мнемонические правила запоминания необходимых вещей.

Голос у него был громоподобный, и лентяям он спуску не давал. Чувствовалось, что работа была его жизнью. Несмотря на большую строгость, курсанты его любили и никогда не позволяли себе даже тени насмешки над его контузией.

В этот же длинный коридор Второго корпуса выходили двери кафедры иностранных языков.  В наше время заведующей кафедрой иностранных языков была  пожилая женщина, доцент Чарыкова Т.Н. Она же вела занятия в моей группе. Обратив как-то внимание на ее крупный, старинной работы, перстень с вензелем в виде буквы Ч,  я спросил ее:  "Татьяна Николаевна, Николай Чарыков, товарищ министра иностранных дел А.Извольского, вам не родственник»?

 Татьяна Николаевна внимательно посмотрела на меня и коротко ответила: «Нет». Почувствовав, что совершил бестактность, я извинился. До сих пор я не уверен, что она мне сказала правду. Кроме группы Татьяны Николаевны в нашем классе были еще две группы.

Одну группу вела Анна Елисеевна Мясникова, жена Петра Степановича Мясникова.  А  в другой  группе  преподавала очень яркая, красивая  женщина, А.Н. Валова, которую за глаза звали «Кармен». Когда мы были на 3 курсе, она вышла замуж за курсанта 4 курса Баранова, пришедшего в училище со сверхсрочной службы, и пользующегося правами слушателя.

 Когда через десять лет после окончания училища пришел в адъюнктуру, она была все также хороша. Значительно эффектнее своей молоденькой дочки, которая некоторое время работала в нашей санчасти.

Коридор третьего этажа восточного крыла заканчивался дверью, из которой можно было попасть на антресоли Парадной лестницы Главного Адмиралтейства. Но в наше время эта дверь была заперта, так как там находились помещения, принадлежащие структурам Старшего морского начальника, командира Ленинградской военно-морской базы. До революции там располагалось Морское Ведомство и квартира Морского министра.

Самый длинный  коридор имел две винтовые, «черные» лестницы. Они, как и все переходы в коридоры, активно использовались, что было  удобно в холодное время, а главное, сокращало переходы между учебными корпусами. К сожалению, с приходом новых начальников ни проходы, ни черные лестницы не используются. И на переход, занимающий пару минут,  сейчас тратится в несколько раз больше времени. Это одна из причин, по которым опоздание классов на занятия перестало быть исключительным явлением.

Черная лестница восточного крыла выходила в прихожую с  дверями  в  караульное помещение, магазин  и парикмахерскую.
Оттуда можно было выйти на Парадный двор. Лестница западного крыла  выходила в коридор первого этажа клуба, а оттуда на лабораторный двор. С Лабораторного двора, обогнув слева Лабораторный корпус, можно было подойти к входным дверям лестницы ведущей на кафедру № 23 и на кафедру химии.

Входная дверь на кафедру химии была на одной лестничной площадке с кафедрой ТОЭ и электрических машин. Из коридора, на стенах которого были укреплены демонстрационные стенды, пройдя прямо, можно было попасть в светлую аудиторию. Налево располагалась хорошо оборудованная химическая лаборатория, направо находились кабинеты и преподавательская.

 В то время заведующим кафедрой химии был д.т.н., профессор Кесарев В.В., ранее служивший начальником кафедры корабельных средств радиационной безопасности и регенерации воздуха Военно-морской академии. Он же читал нам лекции.

Если пройти Лабораторный и Парадный двор и повернуть на Восточный двор, то в центральной части восточного крыла Адмиралтейства (3-й корпус) можно было подойти к подъезду, лестница которого вела в помещения фундаментальной библиотеки и на кафедры физики и общественных наук.

Физику нам читал заведующий кафедрой, доктор физико-математических наук, профессор Сена Лев Аронович, крупный ученый в области физики атомных столкновений. С конца двадцатых годов он был дружен с великими физиками Харитоном, братьями Кикоиными, Александровым, сотрудничал с П.Капицей и Курчатовым.

 Как я узнал много позднее, Лев Ароныч был человеком нелегкой судьбы. Он перенес блокаду, работая, как специалист по ртутным выпрямителям, над восстановлением трамвайного движения. Во время войны возобновил научную и педагогическую деятельность, работая заведующим кафедрой физики Ленинградского института инженеров железнодорожного транспорта, где 1 октября 1943 года прочитал первую в ВУЗах блокадного города лекцию.

 Во времена «борьбы с космополитизмом» его и двоих его друзей-физиков, альпинистов и любителей авторской песни, осудили на 10 лет по сфабрикованной статье. Одним из пунктов обвинения были «…шутовские маскарады с разыгрыванием сцен подражания буржуазной культуры и пошлых кинофильмов "…

В заключении Л.А.Сена работал «на шарашке» — в тюремном КБ ракетной техники в Москве. В 1953 году приговор отменили, но на постоянное место работы, заведующим кафедрой в наше училище, он устроился только в 1955 году. О своих драматических приключениях он нам не рассказывал, был всегда весел, доброжелателен. Хорошо помню его шутку про «досадную очепатку», незамеченную редактором.

 Как-то на лекции, заметив, что мы устали, он сказал, отклоняясь от темы, что главным открытием своей жизни он считает не свою классическую монографию «Столкновения электронов и ионов с атомами газа», ставшую основой  научного открытия —  эффекта Сены,  -  а другое открытие....

 Работая в конце 30-х годов в институте физической химии, он выделил, по задаваемым вопросам, пришедшего к ним на экскурсию лаборанта из  института Механообр. И, как потом шутил сам Зельдович, Сена выменял его на вакуумный насос.

 Вот это Лев Аронович и называл своим главным открытием, открытием Зельдовича, впоследствии академика, трижды Героя социалистического труда, одного из творцов советской водородной бомбы.

 Лекционные и лабораторные занятия по физике проходили на втором этаже восточного крыла Адмиралтейства, в помещениях кафедры, с окнами, выходящими на Зимний Дворец. На лестничной площадки второго этажа противоположный вход вел в коридор, куда выходили двери кафедры начертательной геометрии и кафедр общественных дисциплин.

Начертательную геометрию нам читал  доцент  Карташов А.И., всегда элегантно одетый и аккуратно причесанный. Материал излагал строго по своему учебнику, но творчески, призывая нас привлекать пространственное воображение при усвоении материала. Для этого, например, он, используя стены и потолок аудитории, показывал, как будет выглядеть проекция отрезка (указка) на три ортогональные плоскости.

 Мне эта его придумка пришлась по душе, и помню, как стоя на посту у Знамени, я мысленно решал задачки на определение недостающей проекции. Через 13 лет, уже в адъюнктуре, я без труда помогал по начертательной геометрии своему племяннику Стасу Москвичу, который в это время учился на первом курсе.

Напротив кафедры начертательной геометрии, выходящей окнами на Восточный двор, располагались светлые и просторные аудитории кафедр общественных дисциплин, с окнами на Зимний дворец. Почти все преподаватели этих кафедр были офицерами. Историю КПCC нам читал кандидат исторических наук, полковник Капырин, основы научного коммунизма  - кандидат исторических наук, полковник Синенко В.С., политэкономию - кандидат экономических наук, доцент,  Борисенко В.Я., философию - кандидат философских наук, полковник Пугачев И.П.

Судя по выписке из диплома, были еще две идеологические дисциплины - «Партийно-политическая работа в Советской Армии и ВМФ» и «Основы педагогики и психологии» с зачетами в конце, но кто их вел, я не помню. Вполне понятно, что все, что  говорили на лекциях по общественно-политическим дисциплинам, было строго идеологизировано.

 Но хотя зачастую вопросы, задаваемые курсантами во время занятий, были достаточно острыми,  наши педагоги не заводили «списки неблагонадежных». Старались, по возможности, аргументировано  отвечать. Например, мы нередко обсуждали такие скользкие для того времени темы, как выборы без выборов, почему работают «глушилки», зачем заставляют сеять кукурузу там, где она не растет, правомерны ли  неофициальные ограничения для евреев.

 Ну, а вопросы о репрессиях 30 годов в то время уже острыми не считались.
За кафедрами общественных дисциплин начинались помещения фундаментальной библиотеки. Главное и самое красивое, из них - читальный зал. Он был расположен сразу на двух этажах. На втором этаже, в помещении длиной около 50 метров и шириной во все крыло здания, стояли ряды крытых зеленым сукном старинных столов с резными ножками и настольными лампами.

Между высоких окон, заполняя все простенки, располагались застекленные, резные книжные шкафы с наиболее ценными фолиантами. На третьем этаже вдоль всего зала проходили балконы, опирающиеся на мраморные колоны, увенчанные коринфскими капителями. Колоннады отделяли ряды столов от книжных шкафов. Балконы тоже были заставлены книжными шкафами.

 Но главное книгохранилище и зал абонемента находились на третьем этаже, над общественно-политическими кафедрами. В наше время читальный зал активно работал и в вечерние часы, во время самоподготовки, был полон. А в сессию там было трудно найти свободное место.

 К великому сожалению, за время т.н. «перестройки» и последующего «возрождения духовности» все это великолепие пришло в состояние полной разрухи, и думаю, что уже не восстановится никогда. Уже объявлено, что курсантов переведут в Кронштадт, а в Адмиралтействе будет расположен Главный Штаб ВМФ. Чего в этом решении больше, глупости, замешанной на некомпетентности, или вредительства на базе корысти, трудно сказать. Надеюсь, история  рассудит.

В этом же корпусе, на первом этаже, с нами проводили занятия по военным дисциплинам. Здесь мы изучали историю военно-морского искусства, боевые средства флота и основы тактики ВМФ, военную администрацию и основы военного законодательства, морскую практику.

Одной из самых колоритных фигур был начальник кафедры морской практики, капитан 1-го ранга Прибавин А.В. Он был добрейший человек, но порой в педагогическом азарте не брезговал флотским соленым юмором. Идет пятый час занятий, он видит, что курсанты ослабляют внимание, и чтобы расшевелить аудиторию, неожиданно поднимает Саню Игнатова и задает вопрос: «Какие огни вы видите, наблюдая точно по курсу удаляющейся корабль»?

 « Белый огонь - топовый, правый - зеленый и левый - красный», - следует неуверенный ответ. Прибавин в притворном возмущении переходит на крик: « Бортовые  огни не видны»! И добавляет для убедительности:  «Когда дама раком стоит, ты сиськи видишь»!?

Дружный хохот аудитории приводит всех в рабочее состояние.
Интересным человеком был полковник Малышев, в 1968 году возглавивший вновь созданную кафедру морской пехоты. Он в морской пехоте прошел всю войну и много и интересно, отступая от темы лекции,  рассказывал нам о пережитом.  В это время появились первые магнитофоны и самыми популярными у нас были песни Высоцкого о войне.

Помню, как однажды, во время  очередной беседы, его спросили, вспоминая известную песню, правда ли, что «расстреливать два раза уставы не велят»? «Нет», - ответил он своим окающим говорком, - «Контрольный выстрел в голову всегда делали»!

Общеинженерные дисциплины нам преподавали в аудиториях и лабораториях Лабораторного корпуса. На первом курсе это была технология металлов. Кафедра с лабораторией располагалась на первом этаже и была довольно хорошо оснащена современным оборудованием. Заведующим кафедрой был доцент Цвилинев А.Н., а лекции нам читал к.т.н., доцент Васильев А.Н. , аккуратист и педант, но с любовью и увлечением относящийся к своим педагогическим обязанностям, за что его курсанты искренне уважали.

На втором этаже по этому же подъезду располагалась кафедры теоретической механики,  теории механизмов и машин, сопротивления материалов. Кафедру теоретической механики возглавлял к.т.н., доцент Автухов М.А. Лекции нам читал капитан 1-го ранга в отставке, доцент Кришен Владимир Федорович, он же проводил с нами практические занятия.

 Много времени уделялось решению задач. Мне вспоминается, что многие курсанты боялись его экзаменов, так как он требовал не только показать знание, но и продемонстрировать умение решать задачи. Когда я пришел на 22-ю кафедру в адъюнктуру, то там служил лаборантом довольно толковый мичман Завьялов, который, учась в училище, так и не смог сдать экзамен по сопромату, и был отчислен по неуспеваемости.

Заведующим кафедрой сопротивления материалов был д.т.н., профессор Грубин А.Н., известный специалист в своей области, пришедший к нам в училище из Куйбышевского технического университета, где он пять лет возглавлял кафедру. Лекции нам читала женщина, работавшая раньше в КБ у Туполева.

Заведующим кафедрой механизмов и машин был к.т.н., доцент Александр Л.М., но лекции нам читал не он , а очень пожилой доцент Ефимович. Курсанты его звали за глаза Конявка, потому, что он так своеобразно выговаривал слово "канавка".  Он же вел у нас курсовой проект по деталям машин.

Нам казалось, что из-за своего преклонного возраста он не замечает тех маленьких  хитростей, которые позволяли себе его ученики, чтобы  быстрее «столкнуть» курсовой. Обязательным условием курсового проекта был чертеж на ватмане с изображением проектируемой детали.

 Самым простым способом заполучить такой чертеж, было подобрать из набора чертежей прошлых лет, хранящихся на кафедре, уже изготовленный, и заменить подпись. Но поскольку мы в этих шалостях были не первыми, то место штампа было частенько затерто чуть ли не до дыр.

И вот, однажды, с таким шедевром инженерной мысли пришел защищать проект  Валера Буйников.
Преподаватель просмотрел расчеты и предложил Валере развернуть чертеж. Задав несколько вопросов, Конявка взглянул на затертый штамп и произнес своим старческим голосом : «Это старое полковое знамя требует стирки, но я думаю, что стирка уже не поможет, придется заказать новое»!

Валера, озадаченно почесал в затылке и отошел от Конявки, чуть слышно бурча про себя: «  Так ведь расформируют полк из-за утраты знамени»!

Курс теоретических основ теплотехники нам читали в Наклонной аудитории Первого корпуса, а практические занятия проводили в классе.  Начальником кафедры теплотехники  был  пожилой, седовласый капитан 1-го ранга, д.т.н., профессор  Жуковский В.С.. Лекции нам читал доцент Мадишевский.

Курс был небольшой и завершался зачетом, но я помню практические занятия  по решению задач с  использованием таблицы средней удельной теплоемкости перегретого водяного пара и тепловой диаграммы  пара в осях энтропия - теплосодержание. Хотя, признаться, в дальнейшем эти знания использовать не приходилось.

Заведующим  кафедрой гидромеханики был известный ученый, заслуженный деятель науки и техники РСФСР, полковник профессор Патрашев А.Н.  Школа магнитной гидродинамики, которую он создал в стенах нашего училища, пользовалась заслуженным авторитетом в стране и за рубежом. Это был исключительно доброжелательный и  мудрый человек, уже очень пожилой человек, одинаково вежливый и с командованием ВМФ и с курсантами, которые  за глаза, уважительно называли его Дед.

Напротив восточного крыла главного Адмиралтейства, в Восточном дворе  располагался корпус, в котором на первом этаже размещалась типография Училища, а на втором и третьем жилые и учебные помещения кораблестроительного факультета. Преподаватели этого факультета читали на всех факультетах  теорию  корабля. У нас занятия проводились в Наклонной аудитории первого корпуса. Лекции по теории и устройству подводной лодки нам читал начальник кафедры теории корабля, заслуженный деятель науки и техники РСФСР, д.т.н., профессор, капитан 1-го ранга Зараев А.И., выпускник 1947 года.

Капитан 1 ранга, д.т.н., профессор Муру Николай Петрович, один из самых заметных ученых кораблестроительного факультета, был исключительно требовательный офицер, и когда он заступал дежурным по училищу, вся вахта знала, что служба будет тяжелой. Он, окончивший в 1944 года училище с золотой медалью, считался самым крупным специалист в нашей стране по судоподъему. Впоследствии он стал заслуженным деятелем науки и техники РСФСР.

Чтобы пройти от помещений третьего факультета, до входа на первый факультет надо было обойти всю территорию училища от Восточного двора, через Парадный и Лабораторный, до Западного двора. Если вход на второй и третий факультеты был свободным, то для посещения первого факультета надо было иметь специальный пропуск.

Вход на  него был через низкий тамбур, постоянно охраняемый военизированной охраной. Пропуск на факультет мы получили только, когда нам стали читать лекции преподаватели специальных кафедр первого факультета. Командование и спальные помещения факультета находились на втором этаже Западного крыла Адмиралтейства, и из их окон открывался прекрасный вид  с Медным Всадником  на фоне здания Сената и Синода.

Преподаватели первого факультета проводили с нами занятия по теоретической и ядерной физике, основам автоматического регулирования и электронике, по вспомогательным механизмам и системам ПЛ, живучести и управлению ПЛ. По этим предметам мы сдавали экзамены. Кроме того, с нами изучали дисциплины, заканчивающиеся зачетом: двигатели внутреннего сгорания, электронно-вычислительные машины.

Изучение специальных дисциплин факультета мы начали с двигателей внутреннего сгорания и паровых турбин. Двигатели внутреннего сгорания нам преподавал капитан 1-го ранга к.т.н.  Бурмистров. Лекции по турбинам нам читал капитан 3-го ранга, к.т.н., доцент Магомаев Л.Д., двоюродный брат известного певца Муслима Магомаева, пользующегося в те годы особой популярностью.

  Их общий дед — Муслим Магомаев, известный азербайджанский композитор, чье имя носит Азербайджанская филармония. Певцу М. Магомаеву дали имя в честь деда-композитора. Естественно, что мы расспрашивали своего преподавателя о его  знаменитых родственниках, и он находил время рассказать о них. Впоследствии он защитил докторскую диссертацию, стал профессором.

Начальником кафедры ядерных реакторов был выпускник 1946 года, капитан 1-го ранга  Гусев Б.Н. Он перед войной окончил спецшколу юнг, поступил в Училище и воевал под Нарвой и Кингисеппом  в сформированном из курсантов училища истребительном батальоне. В наше время это был маститый ученый, д.т.н, профессор, основатель научной школы. Позже, с его сыном Леней Гусевым, окончившим в 1972 году училище с золотой медалью, мы  учились в адъюнктуре.

Лекции по  ядерной физике и практические занятия по решению задач проводил  с нами капитан 3-го ранга Путилин М.А. - из когорты офицеров, первыми осваивавших атомные подводные лодки. Бережно храню фотографию, на которой я снят в процессе защиты у него  расчетно-графического задания.

Начальником кафедры автоматики был капитан 1-го ранга, заслуженный деятель науки и техники РСФСР, д.т.н., профессор Алешин Б.И. Лекции по основам автоматического регулирования и электроники нам читал  капитан 3-го ранга, к.т.н., доцент Кротов. Читал лекции он мастерски, не позволяя себе заглядывать в план занятия, но в тоже время безукоризненно зачитывая пункты и подпункты излагаемого материала, всегда успевая закончить чтение, точно за пять минут до звонка, оставляя эти пять минут  для ответов на вопросы.

 Он же читал нам небольшой, только что введенный курс ЭВМ.
Лекции по живучести и управлению ПЛ нам читал капитан 1-го ранга, к.т.н., доцент Дорощук Ю.И. Как и Гусев Б.А., он воевал в истребительном батальоне, сформированном из курсантов училища, и окончил училище в 1946 году. В наше время он считался одним из лучших методистов.  Действительно, он порой делал  из лекции целое представление, оживляя текст риторическими вопросами, примерами из корабельной жизни, и цитируя античных авторов.

Начальником кафедры живучести устройства и управления подводной лодкой был капитан 1-го ранга, к.т.н., доцент Шаповалов М.И., активный сторонник внедрения в учебный процесс тренажеров.
За время нашей учебы был введен в действие и использовался в нашем обучении тренажер по борьбе за живучесть, находящийся на первом этаже Лабораторного корпуса, непосредственно под кабинетом начальника кафедры 22.

 На последней странице нашего выпускного альбома есть фотография, на которой я и Коля Банников позируем, выглядывая из рубочного люка, сразу после тренировки по борьбе с поступлением воды внутрь прочного корпуса.

Интересные занятия проводились  на введенном в 1967 году  комплексном тренажере по управлению движением подводной лодки «Кузов», расположенном на первом этаже, под учебными классами 1-го факультета. Тренажер представлял собой движущую платформу, имитирующую центральный отсек подводной лодки.

В зависимости от действий тренируемого, нарастали крен и дифферент, имитировались звуковые эффекты, сопровождающие продувание балластных цистерн, изменялись показания приборов управления лодкой.   Запомнились занятия по выходу из аварийной ПЛ через торпедные аппараты - на тренажере, оборудованном в Западной башне Адмиралтейства и позволяющем отрабатывать выход в легководолазном снаряжении с глубины 10 метров по буйрепу или методом свободного всплытия.

Последнему занятию по выходу из торпедного аппарата «мокрым» способом предшествовало теоретическое обучение и тренировки по выходу через «сухой» торпедный аппарат.
Однако, все равно не обошлось без происшествия.

 Выходили  по трое. Одетые в гидрокостюмы, включившись в индивидуальный дыхательный аппарат (ИДА), курсанты залезали в трубу торпедного аппарата и стуком подавали сигнал на закрытие задней крышки. Торпедный аппарат заполнялся водой, и курсанты снова подавали сигнал - о готовности выходить. Открывалась передняя крышка аппарата и водолазы по одному, подав стуком сигнал, должны были выходить из торпедного аппарата методом свободного всплытия.

 Я был в первой тройке. До этого мы уже отработали выход мокрым способом по буйрепу. Самую  сложную часть  упражнения -  пробираться в неудобном гидрокостюме,  включенном в ИДА - я уже один раз успешно проделал.
Поэтому никакого волнения не испытывал.

И у меня, действительно,  все прошло благополучно. Но выходящему в последней тройке Вале Мурчикову не повезло. Он шел вторым и когда выходящий перед ним Саня Игнатов успешно всплыл,  Валя стал лихорадочным стуком подавать сигнал тревоги. Проводящий тренировку преподаватель не растерялся, срочно закрыл переднюю крышку и аварийным способом спустил воду из торпедного аппарата.

 Когда открыли переднюю крышку и вытащили шедшего следом за Мурчиковым Игоря Морозова, то оказалось, что Валя сам двигаться по торпедному аппарату не может. Его ИДА стравливал воздух в гидрокостюм, который  раздулся до стенок торпедного аппарата. И худощавый Валя болтался в костюме, как чайная ложка в стакане.

 Даже переключить ИДА на дыхание из атмосферы он не мог, так как рукава и перчатки костюма тоже раздуло. Лишь после того, как обеспечивающий занятия мичман смог  снять давление с гидрокостюма, испуганного Валю благополучно достали из торпедного аппарата.

Уже на пятом курсе комплексную дисциплину "Энергетические установки и их боевое использование" нам читал капитан 1-го ранга О. Л. Нагорских, служивший  командиром БЧ-5 на  К-27, первой подводной лодке, имеющей реактор с жидкометаллическим теплоносителем. За успешное испытание  подводной лодки он был награжден орденом Ленина.

 Хотя Нагорских совсем недавно пришел на преподавательскую работу, но лекции его были самого высокого качества. Я до сих пор считаю, что он был одним из лучших лекторов, читающих военно-специальные дисциплины. Он же был у меня консультантом по дипломному проекту. Уже после нашего выпуска Нагорских стал профессором, заместителем начальника училища по учебно-научной работе.  А позже -  контр-адмиралом, начальником факультета Военно-морской Академии, обогнав в звании своего командира АПЛ К-27, Героя Советского Союза, капитана 1-го ранга  Гуляева И.И.

Иван Иванович Гуляев служил  к этому времени заместителем  командира бригады новостроящихся кораблей, к которой была приписана наша строящаяся на Адмиралтейском заводе АПЛ  К-64.
Но это будет через восемь лет после начала нашей учебы на первом курсе ВВМИОЛУ им. Дзержинского.

15. Как нас воспитывали

Учеба в военном ВУЗе, кроме изучения тех же дисциплин, что и в соответствующем гражданском институте, предполагала и привитие неких особых навыков, которые  или вовсе не нужны или не очень нужны выпускникам гражданских ВУЗов. Прежде всего, это воспитание навыков профессионального военного. Значительная часть этого воспитания обеспечивалась за счет казарменного содержания в течение 5 лет обучения.

Казарменное содержание  позволяло элементы военного обучения встраивать в быт.  Подъемы и отбои строго по сигналу, переходы строем, подготовки к парадам и строевые занятия, несение караульной службы в училище и на гарнизонной гауптвахте  – все это только часть того, что позволяет предложить для военного воспитания казарменное содержание.

 Даже в увольнении нельзя  было забывать, кто ты. Рядовой курсант,  теоретически,  должен первым  отдавать честь всем людям в форме, встречающимся на его пути. Этим простым способом  прививается уважение к военной иерархии. Обычно курсанты старшинам и сержантам в городе честь не отдавали. Но всякий первокурсник твердо знал, что он это делать, вообще-то, обязан.

 А самый простой способ принести замечание из увольнения - «не заметить» старшего по званию. Находясь в городе, надо было все время  быть начеку: нельзя курить на ходу, нельзя держать руки в карманах, нельзя расстегнуть пуговицу или ослабить ремень шинели. Много чего нельзя, о чем студент просто не догадывается. Таким образом, воспитывается собранность, внимательность к деталям, субординация.

 Существенное значение в воспитании военного человека было отведено привитию навыков правовой культуры. В учебном плане были две дисциплины, которые  обеспечивали правовое воспитание. Это курс «Военная администрация и основы советского военного законодательства», по которому мы сдавали зачет, и  «Воинские уставы», изучение которых заканчивалось экзаменом.

 Уставы полностью регламентируют службу и быт военного человека, живущего на казарменном положении. Они же определяют правила взаимоотношений в коллективе, поведение на службе и в  увольнении.

 Юмористический стишок «О, воин, службою живущий, читай устав на сон грядущий, и снова, ото сна восстав, читай устав!» казался не таким уж  потешным, когда вводили организационный период, добиваясь буквального выполнения положений уставов. Чтобы сократить количество замечаний (а вообще без замечаний не обойтись), приходится открывать  устав и приводить в соответствие с ним все оговоренные в нем требования. 

Для  курсанта они начинаются с маркировки собственного обмундирования и порядка его содержания и заканчиваются заучиванием наизусть статей,  определяющих обязанности при несении разного рода служб. Естественно, что все учебные занятия, собрания и другие мероприятия должны начинаться и заканчиваться именно так, как это определяет устав внутренней службы. Это же касается и всех бытовых вопросов: приема пищи, хождения в баню, проведения приборок, содержания мест общего пользования....

 Регламентация всех сторон жизни при службе на казарменном положении сильно дисциплинирует человека. Есть люди, которые генетически не способны выносить такое внешнее давление. Они отчисляются от училища, обычно, еще на младших курсах. И это правильно. Потому что специфика военной службы все равно не позволит им быть успешными военными. Как не станет профессиональным музыкантом,  даже учась в консерватории, человек, не имеющий слуха.

Поскольку знание уставов проверялось не только на семестровых экзаменах, но и на строевых занятиях, разводах суточного наряда, строевых смотрах, то, в конечном итоге, мы уставы знали довольно хорошо.

 Для стимулирования «жизни по уставу» была  предусмотрена система наказаний нарушающим установленные правила: наряды на службу вне очереди, отказ в очередных увольнениях, и, в случае серьезных нарушений, арест с содержанием на гарнизонной гауптвахте. Для курсантов, имеющих старшинское звание, арест, как правило, сопровождался разжалованием. 

В случае незначительных нарушений или более серьезных нарушений, но случившихся впервые, использовались мягкие наказания чисто морального свойства: замечание, выговор, строгий выговор. Для тех курсантов, которые служили и учились успешно, применялись поощрения в виде благодарности. И поощрения и наказания объявлялись обычно на утреннем осмотре, вечерней поверке, торжественном построении или собрании.

 Отличившийся курсант вызывался  из строя и командир, применяющий « меру дисциплинарного воздействия», объявлял перед строем свой вердикт. В случае поощрения надо было ответить: «Служу Советскому Союзу!», а в случае наказания в словесной форме принять наказание : «Есть один наряд на службу вне очереди»!

 Курсанта могли наказывать и поощрять его начальники, командир отделения (комот), заместитель командира взвода (ЗКВ), старшина роты  и все офицеры училища. Чем выше должность начальника, применившего «дисциплинарное воздействие», тем весомее оно считалось.

 На каждого военнослужащего заводилась специальная карточка, на одну сторону которой заносились взыскания, а на другую поощрения. Уже после первого семестра обучения по карточкам взысканий и поощрений можно было определить формальные достоинства курсанта: как он учится, склонность препираться с начальниками, отношение у к выполнению служебных обязанностей.

У одних курсантов, (Славик Пономаренко, Гена Шатаев) в карточке были одни поощрения, у других (Саша Игнатов, Валера Петцгольд) - одни взыскания. Большинство наказаний было связано с опозданием на построение или строевое мероприятие, с хождением в дневное время по территории училища вне строя.

 За отставания в учебе, как правило, не наказывали. Более серьезные наказания применялись при нарушении правил несения службы, за замечания, полученные во время увольнения, за опоздание из отпуска, за самовольные отлучки и обнаруженные факты употребления спиртных напитков. При этом, за любое из этих нарушений, в зависимости от ситуации, можно было получить от наряда на службу до ареста.

 Арест считался крайней мерой дисциплинарного воздействия. В особо тяжелых случаях он сопровождался отчислением от училища. За время нашего обучения было отчислено два десятка курсантов - все, как правило, предварительно подверглись аресту.

Из 51 человека успешно окончивших училище, 19 курсантов, пока шло их обучение, в разное время были наказаны арестом. Абсолютным чемпионом по количеству взысканий был мой ближайший приятель Саша Игнатов, которого  выпустили из училища младшим лейтенантом. Но учился он неплохо, да и большинство замечаний у него были мелкие, поэтому об отчислении его вопрос ни разу не стоял.

 У меня небольшие проблемы с воинской дисциплиной были, но так как я учился отлично, а одним из показателей успешности подразделения был процент отличников, то, наказав меня,  взыскание вскоре снимали. Поэтому я все семестры обучения считался «отличником учебы и воинской дисциплины».

 Но надо отметить, что по мере перехода с курса на курс количество взысканий у меня уменьшалось, а в последний год обучения не было вообще. Тогда, на пятом курсе, мой фотопортрет был вывешен в день ВМФ в ЦПКО имени Кирова среди других портретов лучших военнослужащих Ленинградской военно-морской базы.

 Одновременно вывесили такой же портрет, с копией моей служебной карточки, которую я  позже оставил себе на память, на  факультете. Естественно, в карточке, на стороне взысканий, стоял прочерк, а на стороне поощрений - 15 записей, из которых более половины - от Начальника училища. Такой перебор в сторону высокого начальника объясняется тем, что большинство поощрений от начальников других уровней заключалось в снятии ранее наложенного взыскания.

Человек, собирающийся стать профессиональным военным, должен быть убежденным в справедливости идей, к защите которых его.  До Первой мировой войны такие идеи выражались лозунгом: «За веру, царя и отечество»! В Великую Отечественную войну - «За нашу советскую Родину, за Сталина»!  У меня нет желания критиковать эти призывы,  каждому времени – свои песни.

Нас же воспитывали на других  лозунгах. И воспитывали успешно. Как это делалось и почему мы в эти лозунги верили, я хочу  рассказать.

Основных направлений в воспитании убежденности в справедливости официальной политики государства было два. Первое - сам процесс обучения, в который были встроены идеологические элементы. Второе, тесно с ним связанное - партийно-политическая работа, имеющая свои особенности на каждом иерархическом  уровне училища.

Главную роль в идеологическом воспитании играли  так называемые «общественно-политические дисциплины»: "История КПСС", "Марксистско-ленинская философия", "Основы научного коммунизма", "Политическая экономия", "Партийно-политическая работа в СА и ВМФ".
Но и остальные изучаемые дисциплины должны были нести идеологическую нагрузку. Особенно это касалось вводных лекций, с которых начиналось изучение соответствующей дисциплины.

В них в обязательном порядке, наряду с изложением основного содержания, истории становления, целей изучения курса, следовали фразы примерно такого типа: «Эпоха строительства социализма в нашей стране и перехода от социализма к коммунизму характеризуется беспримерным развитием  науки и техники. Победа Великой Октябрьской социалистической революции создала условия для …» .

Дальше, в зависимости от вида дисциплины, следовало:  «химизации всей страны», или «широкой электрификации народного хозяйства», или « военного и гражданского судостроения», или «бурного развития фундаментальных наук» и т.д. Обязательными, почти ритуальными фразами во вводных лекциях было упоминание задач, поставленных  очередным пленумом или съездом КПСС. Например: «Выполнение величественных задач, намеченных в решениях 21-го съезда, требует развития новых направлений  в …» и далее называлась соответствующая дисциплина.

Большинство слушателей начинали задремывать под ставшей привычной, риторикой. Но особого отторжения эти пассажи не вызывали. Мы видели, как на протяжении нашей, тогда еще недолгой, жизни страна поднялась из руин войны и к моменту, когда мы слушали эти лекции, осваивала самые современные космические технологии, давала впечатляющие приросты развития экономики и повышала уровень жизни людей.  Поэтому у нас не было оснований  сомневаться, что развитие страны, в целом, идёт по верному пути.

Как правило, лекторы общенаучных и специальных дисциплин не злоупотребляли идеологической риторикой. А за пределами вводных лекций бережно относились к отведенным на дисциплину часам.
При этом, чем  квалифицированней был лектор, чем менее заметной была идеологическая составляющая, которую мы, курсанты, видели прежде всего в избыточном повторении фраз, высказанных на последнем пленуме или съезде КПСС, типа: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме» или «Возрастает роль и значения КПСС, которая стала  партией всего советского народа».

Наши педагоги были достаточно квалифицированны, чтобы  в своей воспитательной работе использовать не сами лозунги, а подобрать факты, убеждающие в справедливости  лозунгов.  Такими были и преподаватели общественно-политических дисциплин.

Идет лекция по Истории КПСС. Полковник Капырин рассказывает о положении рабочего класса в царское время.  Для подтверждения высказанного достает том  Л.Н.Толстого. Открывает статью «Рабство нашего времени» и  зачитывает: «  Грузчики  на Московско-Казанской железной дороге работали по 37 часов подряд…  Приходят они поутру, работают день и ночь на выгрузке и тотчас же, по окончанию ночи, снова на работу.  Зарабатывают они на такой работе, на своих харчах, менее рубля в сутки. Работают постоянно, без праздников».

Полковник смотрит на нашу реакцию и добавляет: «Пенсий для них не было».
«А что можно было купить тогда на рубль?» - интересуется Толя Будкин.
Преподаватель достает записную книжку и зачитывает: «В 1913 году продуктовый набор из 1 килограмма хлеба, 1 килограмма картофеля, 0,5 килограмма курицы,  0,5 килограмм вермишели, стакана сметаны и 50 грамм сахара стоил 1 рубль. 4 бутылки пива тоже стоили 1 рубль».

И тут же начинает противопоставление: «В СССР еще в 1956 году введена 42 часов рабочая неделя. Тогда же  был принят  закон о пенсиях, один из самых лучшим в мире. С  самым низким пенсионным возрастом и высоким отношением средней пенсии к средней зарплате».

Обучение общественно-политическим дисциплинам не ограничивалось лекциями и семинарами. В начале семестра в класс выдавался перечень тем, которые предназначались для разработки в научном обществе курсантов (НОК). Я помню, что на первом курсе полковник Капырин для кружка НОК предложил целый набор тем - по всему курсу Истории КПСС.

 Я выбрал тему «Экономическое положение наемных работников Российской империи  в 1913 году. Цены и заработная плата».
Капырин посоветовал мне посмотреть ряд изданий, из которых в училищной библиотеке я нашел только «Десять дней, которые потрясли мир» Джона Рида, а за остальными пришлось ходить в Центральную военно-морскую библиотеку (ЦВМБ), размещающуюся в Инженерном замке.

 Согласно моим исследованием получилось, что уровень цен на продовольственные товары был в 1,1 - 2 раза ниже, чем в наше время, а заработки работников были меньше нынешних в 5-7 раз и начинались с пяти рублей. На одном из семинаров я доложил полученный результат.

Сашка Игнатов взялся прокомментировать моё выступление и сказал, что от бабушки знает, что раньше на пять рублей можно было купить корову. Полковник Капырин внимательно выслушал его аргументы, а потом достал свою записную книжку, полистал  и сказал: « Не знаю, в каком году и какую корову покупала ваша бабушка, а в 1914 году хороший конь стоил 150 рублей, лошадь для повозки 100 рублей, дойная корова от 60 рублей».

Эрудицию всегда уважают, особенно, когда сказано к месту.
Обязательным для всех курсантов было конспектирование «первоисточников», которых оказывалось по каждой изучаемой теме довольно много. Помню, что среди рекомендованных классиков марксизма в списке конспектируемых авторов был Мао-Цзе -Дун, хотя к тому времени, отношение между СССР и КНР уже оставляли желать лучшего.

Осенью 1961 года состоялся 22 съезд КПСС и все мы должны были законспектировать Материалы съезда, включая «Моральный кодекс строителей коммунизма».
Кодекс, к тому же, мы должны были знать наизусть:

1. Преданность делу коммунизма, любовь к социалистической Родине, к странам социализма.
2. Добросовестный труд на благо общества: кто не работает, тот не ест.
3. Забота каждого о сохранении и умножении общественного достояния.
4. Высокое сознание общественного долга, нетерпимость к нарушениям общественных интересов.
5. Коллективизм и товарищеская взаимопомощь: каждый за всех, все за одного.
6. Гуманные отношения и взаимное уважение между людьми: человек человеку друг, товарищ и брат.
7. Честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни.
8. Взаимное уважение в семье забота о воспитании детей.
9. Непримиримость к несправедливости, тунеядству, нечестности, карьеризму, стяжательству.
10. Дружба и братство всех народов СССР, нетерпимость к национальной и расовой неприязни.
11. Нетерпимость к врагам коммунизма, дела мира и свободы народов.
12. Братская солидарность с трудящимися всех стран, со всеми народами.

Идеологическое воспитание на основе морального кодекса строителей коммунизма, в своей общечеловеческой сущности, не отличалось от заповедей религий библейской традиции. Более того, ряд библейских заповедей усилен.
Если библейские заповеди призывают оказывать уважение отцу и матери и не изменять жене, то моральный кодекс требует взаимного уважения между всеми членами семьи.

Если в заповедях запрет убийства и воровства относится к области морали, то моральный кодекс, относя такие деяния к области права, где они запрещены законом, выдвигает более жесткие требования: честности, правдивости, нравственной чистоты, простоты и скромности.

Часть  заповедей Библии говорит о взаимоотношении человека и Бога, а первая заповедь, утверждающая единобожие и любовь к Богу, является главной.
Аналогично,  в моральном кодексе главной статьей является первая статья  о преданность государственной идеологии и любви к родине, и имеется  шесть статей, устанавливающих отношение человека с  идеологией СССР (2,3,4,10,11,12).

Можно видеть, что ничего предосудительного в этих коммунистических статьях кодекса нет, особенно, если под коммунизмом понимать то же, что понимали под ним основоположники  марксизма.

Существует два понимания слова коммунизм: 1) Общество социальной справедливости, равенства и уверенности в завтрашнем дне, и идеология, основанная на данных принципах. 2) Эта же идеология, а также методы построения такого общества: упразднение частного предпринимательства, отмена частной собственности на средства производства, создание системы плановой экономики. И на ее базе построение бесклассового общества.

 Сейчас даже руководители РКП говорят, что ни первому, ни второму определению «реальный социализм» не соответствует. Но тогда мы были убеждены, что страна идет в правильном направлении. А вся система идеологической подготовки воспитывала нас в верности второй трактовке.

После Двадцатого съезда партии стало возможно открыто критиковать те извращения  «реального социализма», которые были в нашей стране.
Естественно, что тема незаконных  репрессий довольно часто поднималась  среди нас, в том числе, и на занятиях по общественным дисциплинам.

В начале шестидесятых годов многим из нас стало ясно, что социализм имеет тенденцию - дрейфовать в сторону «культа личности».  Но причину этого мы тогда  вряд ли смогли сформулировать.
Тем более понять, что неэффективной оказалась замена рынка, как саморегулирующегося процесса экономического развития, планированием, то есть сознательным руководством.

И это объяснимо. Нам постоянно напоминали об успехах страны. В 60-е годы СССР занимал передовые позиции в здравоохранении.  В стране  выросла обеспеченность населения больницами, школами, дошкольными детскими учреждениями. За семилетку было построено жилья столько, сколько за все предшествующие годы Советской власти.

 Мы знали, что в 1960 г. СССР занимал по числу строящихся квартир  на 1 тыс. жителей первое место в мире, причем, в отличие от прошлых лет, строилось благоустроенное жилье - с водопроводом, канализацией, ванной.
Поэтому мы верили, что ликвидированная частная собственность, плановая экономика, социалистический способ ведения хозяйства обеспечат нам и дальнейший неуклонный рост уровня жизни. И  воспитывались в преданности делу коммунизма.

Вторым  направлением нашего идеологического воспитания была партийно-политическая работа, проводимая через политический аппарат училища.
В своих воспоминаниях  д.т.н., профессор Худяков, мой школьный одноклассник, назвал нас «непуганым поколением». Мы не застали массовых репрессий. Значительная часть нашей учебы в школе и ВУЗе прошла во времена т.н. «оттепели».

Видимо, оттепелью объяснялось, что  во время нашего обучения в училище организацией партийно-политической работы занимался не политотдел, как до 1960  и после 1967 годов, а партийный комитет училища, для руководителей которого предполагалась выборность. На факультетах работали подчиненные парткому Училища факультетские партийные комитеты, возглавляемые освобожденными секретарями, выполняющими функции заместителей начальников факультета по партийно-политической и воспитательной работе.

Помощниками секретарей парткома были освобожденные секретари комсомольских комитетов факультета. В каждой роте  формировались соответствующие партийная и комсомольская организации во главе с секретарем.

 Партийные организации роты включали в себя командира роты, прикрепленных к партийной организации роты вольнонаемных служащих, и, конечно, курсантов - кандидатов и членов партии. На первом курсе это  были  Саша Сысоев и Коля Тихомиров. На третьем курсе членами парии была почти треть нашего класса. К окончанию училища большая часть выпускников была в КПСС.

  Вся  иерархическая система  партийного аппарата предназначалась для идеологического и воинского воспитания курсантов. На каждом уровне иерархии составлялись и велись свои документы, и проводились соответствующие «мероприятия».

На первом, организационном, комсомольском собрании мы избрали комсомольское бюро 21-й роты в количестве 5 человек, которые из своей среды выбрали секретарем Валеру Богданова. Остальные поделили между собой должности ответственных за секторы учебы, досуга, спорта и «настенной прессы», выпускающей «Боевой листок».

 Все это - и ход собрания, и проведение комсомольского  бюро - обязательно документально оформлялось в соответствующей тетради протоколов. Кроме этого необходимо было вести журнал планов работы комсомольской организации и журнал уплаты членских взносов (две копейки в месяц). Как знак власти секретаря ему вручались штамп «Уплачено ВЛКСМ» и штемпельная подушечка.

 Комсомольские собрания должны были проводиться не реже раза в месяц, а также, по указанию парткома, - для рассмотрения «актуальных» вопросов. Темы задавались без особых затей, например:  «Отличной учебой и образцовой воинской дисциплиной встретим   22-й съезд КПСС!»

Как правило, доклад по таким внушительным темам делал куратор класса. Куратор класса назначался политотделом из офицеров факультетских кафедр. Для кураторов это было партийное поручение, за которое они отчитывались на партийных собраниях своих партийных организаций.

 Наиболее рьяные кураторы, такие, как капитан 3-го ранга Константинов, следили за положением дел в подшефном классе  регулярно, и у них «фактура» для доклада была всегда наготове. Менее самоотверженные, такие, как капитан 2-го ранга Лабзин, «фактуру» добывали из классных журналов, где отражалась не только текущая успеваемость курсантов, но и замечания, записываемые преподавателями.

 По случаю «актуального вопроса» выпускался «Боевой листок». Бланки «Боевых листков», украшенных флагами и кораблями, выдавались секретарю по счету. А тот уже напрягал своего заместителя по настенной прессе, который должен был в срок  организовать не слишком смешной текст с фамилией передовиков и отстающих. На такое ответственное комсомольское собрание заранее являлся командир роты М.А. Беспяткин, он читал текст Боевого листка и интересовался у секретаря, кто намечен к выступлению в прениях.

Обычно такие собрания проходили гладко. Иногда, для контроля над ходом политического процесса, на собрание являлся назначенный офицер из парткома училища. Тут уж должен был волноваться докладчик, так как проверяющий все брал «на карандаш», и если доклад не понравился по нехватке «фактуры» или недостаточной идейной нагрузке, то материал ложился на стол секретаря парткома училища со всеми вытекающими последствиями.

 Такого рода «мероприятия» очень быстро учили, что можно говорить вслух на собрании, а чего нельзя. И озвучивая свое выступление на собрании, мы были значительно более сдержаны в высказываниях, чем в беседах на семинарах с преподавателями общественных дисциплин. Проверяющие офицеры из парткома училища обычно были людьми без юмора и все воспринимали всерьез.

Комсомольские собрания, не нагруженные «актуальным вопросом», проводились значительно более формально, без речей и долгих выступлений. Но как-то так получалось, что большинство собраний приходилось проводить по заданной парткомом повестке дня, и выливалась они в не менее, чем часовую «говорильню».

Обязательной нагрузкой к «актуальному вопросу» были вопросы успеваемости и дисциплины. Они могли выноситься отдельно или быть увязаны с «актуальным» вопросом, но на всех собраниях и всегда о учебе и воинской дисциплине говорили.
Факультетские комсомольские и, особенно, партийные собрания проводили в значительно более торжественной обстановке, но и бывали они не каждый месяц. На них обязательно присутствовали офицеры парткома Училища, а то и представители из Ленинградской военно-морской базы.

Еще более серьезными мероприятиями были обще училищные конференции, к которой долго готовились и проводили в клубе Училища. На конференцию являлись не все, а только по пригласительным билетам, которые вручали только нескольким, избранным, курсантам роты. На все такого рода мероприятия надо было приходить в парадной форме.

 Естественно, что все выступления в прениях заранее готовились. Но, даже если тебе поручили выступить по некой теме, еще не факт, что до тебя дойдет очередь. Хотя партийные конференции планировались на целый рабочий день, но, ораторов,  запланированных к выступлению, было столько, что за один день управиться было нельзя.

И к концу рабочего дня секретарь парткома говорил сакральную фразу: «Товарищи, нам надо посоветоваться. Записалось в прениях 30 человек, выступило 20, есть предложение дать слово товарищу Иванову Ивану Ивановичу и закончить прение. Не выступившим сдать тезисы предполагаемого выступления в секретариат конференции». Все с готовностью голосуют за долгожданное предложение.

 Доклад, который обычно, делал секретарь парткома, и выступления в прениях протоколировались. По окончанию конференции создавали перечень замечаний, высказанных коммунистами на конференции, и определяли порядок их устранения. Так как этот  перечень  шел в вышестоящую инстанцию, то руководитель конференции был заинтересован в контроле над предполагаемыми замечаниями.

Поэтому  полагалось текст или тезисы  выступления согласовать с офицерами, готовящими конференцию.  Но, несмотря на  жесткий контроль болезненные вопросы службы, которые  иной раз, начальники хотели бы замять, имели возможность быть озвученными. А когда они попадали в список замечаний, то замолчать их было уже нельзя. Таким вопросом, например, был вопрос большого отрыва курсантов от учебы на  мероприятия и большое количество нарядов.

 Командованием парткома эта проблема воспринималась только после подачи снизу, однако, раз вопрос поставлен, то задача решалась. Предпринимались организационные меры, позволяющие упорядочить отрыв. И в шестидесятые годы, когда мы учились, отрыв курсантов от занятий был значительно меньший, чем последнее время, когда исчезла возможность с трибуны объявить проблему.

 Аналогичным вопросом был вопросы протекционизма при поступлении в училище, и процентомании, постановка  которых в любые годы  не нравилась начальником, но  которые на конференциях и собраниях поднимались, и ограничивали явление. В последние же годы эти проблемы расцвели пышным цветом.

Уже не считается ни чем исключительным требование аннулировать результаты экзаменационной ведомости, и провести экзамен  с другим составом педагогов, готовых поставить те оценки, которые больше устроит командование ВУЗа.

Участие курсантов в комсомольских и партийных собраниях, на мой взгляд, помогало формировать активность  человека в общественной жизни, чувствовать причастность к делу класса, факультета, училища, страны. Не маловажное значение имело приобретение ораторских навыков, умение облачить  свою мысль в слова и успешно донести до слушателей.

Одним из направлений комсомольской  работы было организация досуга. Чем ниже иерархический уровень организации, чем большее внимание уделялось этой стороне нашей курсантской жизни. Возможности, которые предоставлял нам наш прекрасный город, мы активно использовали. Это, прежде всего, посещение театров и концертных залов и музеев Ленинграда.

 В коллективных походах в театры или музеи мы участвовали достаточно редко, только когда соответствующие посещения планировалось сверху. Это были, как правило, политизированные мероприятия в виде похода в музей Октябрьской революции, музея Истории Ленинграда или посещение выступления ансамбля Александрова.

 Посещения дворца Кшесинской, и дома Румянцева где полковник Капырин проводил с нами плановые занятие по Истории КПСС, были интересными, но,  больше всего запомнился, как настоящий фейерверк музыки, цвета, песен и плясок,  концерт ансамбля Александрова. 

 Значительно чаще мы ходили в театры индивидуальном порядке, обычно со своими девушками. Большим уважением у нас пользовались  Товстоноговский  БДТ имени Горького, Театра Комедии, который, хотя еще не был академическим, но под руководством  Николая Акимова переживал свои лучшие дни, но и, конечно, театр оперы и балета имени Кирова.

Иногда билеты получали по линии шефских связей, через партком,  бесплатно, но обычно покупали билеты прямо в училища, куда их приносила пожилая женщина распространитель билетов, работающая при нашем клубе. Она приносила билеты по нашему заказу, и  умела квалифицированно помочь выбрать спектакль.

«Вот возьмите есть два билета к Товстоногову на «Горе от ума», Чацкого играет Юрский, а Молчалина Кирилл Лавров. Есть недорогие билеты на «Три сестры» с Басилашвили в роли Андрея Прозорова. Рекомендую, сходите к в театр Комедии. Акимов поставил еще одну пьесу Шварца «Дракон», не пожалеете»!- уговаривала она курсантов.

И мы охотно брали билеты и на «Тень», и на «Дракон» и на «Дон-Жуан». Даже на балетные и оперные спектакли в Маринку можно было взять билеты всего  за 30 копеек . Мы брали, и слушали  с третьего яруса «Кармен» и «Евгений Онегин», смотрели в театральный бинокль балетные спектакли Константина Сергеева «Лебединое озеро» и «Спящая красавица».

Большое место в нашей общественной жизни занимал клуб училища, где по субботам и воскресеньям, обычно проводились танцевальные вечера. В дни увольнения, если не было танцев, демонстрировали кинофильмы, которые  были для нас  бесплатными. Курсантам вход на танцевальные вечера был, тоже, естественно,  бесплатным, а все остальные должны были покупать билеты.

Надо сказать, что «все остальные» - это почти исключительно представительницы прекрасного пола. Хотя вход на танцевальные вечера не был заказан ни кому.  На танцевальный вечер можно было войти и со двора училища, не имея увольнительной записки. Но выйти в город через главный вход в клуб, расположенный под портиком западного крыла основного корпуса Адмиралтейства, без увольнительной записки было нельзя.

Часто курсанты, стоящие в суточном наряде  дежурными по ротам на полу законных основаниях проходили в танцевальный зал, предварительно сняв повязку дежурного.  А курсанты из дежурного взвода и подсменные дневальные, не стоящие в данный момент на вахте, с разрешения дежурного офицера могли посещать танцевальные вечера.

И нередко, в разгар танцев звучала команда: «Дежурному взводу построиться перед рубкой дежурного по училищу»! Или : «Дневальным 21 роты прибыть к дежурному по факультету»! Обычно танцевальный зал клуба наполнялся публикой к моменту выхода на сцену джазового оркестра, примерно через час после начала вечера. До прихода оркестра, и в перерывах между отделениями, танцевальная музыка давалась в магнитофонной записи, через мощные усилительные колонки.

Иногда, в перерывах между отделениями, показывали мультфильмы. Девушек на вечерах было, как правило, не меньше чем курсантов. Приходили и совсем молоденькие девчонки, школьницы из 9-11 классов, и уже вполне солидные дамы лет 30. Некоторые из них запомнили уже не один выпуск молодых лейтенантов, но все еще рассчитывали найти себе достойную пару.

 И надо сказать, что многим искательницам это удавалось. Мне нравились наши танцевальные вечера, и только изредка, обычно по объективным причинам, я изменял родному танцевальному залу. Нравилась  радостная атмосфера, оживленного  возбуждения среди нарядных, в большинстве своем молодых и симпатичных, таких же, оживленных, ожидающих приглашения девчонок.

Среди обычных, танцевальных вечеров выделялись так называемые «курсовые вечера», когда подготовку и проведение мероприятия отдавались на  откуп, организующему вечер курсу. К курсовому вечеру тщательно, и задолго до него, готовились. На это время клуб отдавался в распоряжение организаторов, которые сами определяли порядок прохода на вечер.

Обычно оформляли пригласительные билеты и приглашали своих самых любимых подруг. Художественное оформление и иллюминация зала также выполнялась инициаторами вечера.
 Обязательным составляющим курсового вечера всегда считался музыкальный   «капустник».

На четвертом курсе сценарий капустника, режиссерскую работу и функцию ведущего выполнял я. Игорь Морозов занимался иллюминацией зала. Ребята с первого факультета рисовали пригласительный билет с бригантиной, русалкой и Нептуном и  делали фотокопии с него, так как принтеров тогда не было.

Начинался капустник при закрытом занавесе. И я читал заставку:

Когда «система» за спиной, и ты
Порога кубрика её не переступишь,
Когда курсантских радостей, простых
Ни за какие деньги ты не купишь,

Когда тебе вернуться не дано
На старые училищные плацы,
Когда тебе впервые всё равно
Который час и скоро ли двенадцать,

Когда «система» окнами вослед
 Тебе шепнет прощально, будь уверен,
Что в жизни, даже через много лет,
Ты снова возвратишься к этим стенам

          Открывается занавес и начинается показ нашей курсантской жизни с самого утра:

                Рота построена, как на картинке
                И ловит старшинское слово-олово:
                «Живи по уставу, наденешь ботинки
                Утром на свежую голову».

           Сцены меняются как в калейдоскопе: зарядка, приборка, завтрак, учеба. На каждую сценку, с шутками и прибаутками - не больше 2-3 минут, и вот главное: встроенный в текст капустника концерт художественной самодеятельности, изображающий курсантский досуг.

Гена Шатаев играет  соло на саксофоне,  Лёша Боровский и Толя Попов исполняют песни под гитару, Дима Скороходов поет русские романсы, Мурат Темиров вышел с огненной пляской. По моему замыслу, «капустник» не должен длиться больше чем  сорок минут, а концерт - не больше двадцати. А Мурат только разошелся. Даю занавес.

На мой взгляд, получилось все динамично и гармонично. Но Мурат обиделся, что  опустили занавес до окончания его номера. Если бы  я знал, что он, единственный из нашего выпуска, дослужится до вице-адмирала - непременно, дал бы ему дотанцевать.

Продолжение:

Предыдущая часть:

Другие рассказы автора на канале:

Авиационные рассказы:

ВМФ рассказы:

Юмор на канале: