Предыдущая глава:
Лиепая. Зима-Весна 1961г.
В феврале 1961 года на нашей подводной лодке начались ответственные работы по замене носовой группы аккумуляторной батареи. Такого рода работы проводятся как авральные, с привлечением всего экипажа. Но, конечно, самая ответственная часть работы выполнялась личным составом БЧ-5.
Для выгрузки батареи надо было отдавать болты и вскрывать в прочном корпусе люк, специально предназначенный для этих целей.
В это время электрики под руководством мичмана Красикова, лежа на передвижных тележках в аккумуляторной яме, отвинчивали специальными обрезиненными ключами клеммные болты, снимая токопроводящие шины. Аккумуляторные баки готовили к выгрузке.
На бак, предназначенный к выгрузке первым, а это тот, который расположен непосредственно под люком, крепили болтами специальное приспособление, позволяющее закрепить трос подъемного крана и извлечь бак сначала из аккумуляторной ямы, а потом и из отсека подводной лодки.
Болты подъемного приспособления вкручиваются в резьбовое отверстие внутри свинцовых клемм, и ошибка в правильности закрепления может грозить падением поднимаемого бака. Автолюбители, имеющие дело c автомобильными аккумуляторами, знают какие они тяжелые. А лодочный аккумулятор больше и тяжелее автомобильного во много десятков раз.
При подъеме краном через люк ямы, люк в прочном корпусе и надстройку легкого корпуса весьма вероятны непредвиденные наваливания бака на выступающие кромки. В тяжелых случаях это может привести к повреждению стенок бака и выливанию электролита – серной кислоты. А так как по всему пути движения бака стоят люди, то потенциальная опасность процедуры очевидна.
Вынутый из недр подводной лодки аккумулятор грузится на автомобиль для отправки на утилизацию или временно устанавливается на пирсе. В это время внутри аккумуляторной ямы удаляют распорки, отделяющие элементы один от другого, и с помощью специальных талей подтягивают очередной аккумулятор под створ люка. Далее операция повторяется. Так как в яме 112 аккумуляторов, то одна только выгрузка затягивается на много часов.
После удаления последнего элемента необходимо тщательно вымыть и очистить внутренние поверхности ямы, высушить и покрасить кислотоупорной краской поврежденные места.
Установка новой аккумуляторной батареи происходит в обратном порядке: погрузка нового элемента краном в яму, перемещение с помощью талей на определенное ему место, дистанционирование от стен и друг от друга специальными изолированными клиньями. После того, как всю батарею загрузили в яму, начинается работа по ошиновке батареи.
Нам очень важно было не допустить случайного падения инструмента или крепежа в пространство между баками, поэтому перед началом этих работ
командир БЧ-5 и Красиков подробно инструктировали нас. Еще одной памятной подробностью был инструктаж о работе со спиртом.
В процессе установки батареи, чтобы сопротивление изоляции было в пределах нормы, необходимо протирать ветошью и обрабатывать спиртом («шилом») поверхности бака. Спирта для этих целей полагается много, но так как на флоте «шило» – своеобразная валюта, то на всех этапах, от получения на складе береговой базы до последнего исполнителя работ, идет его естественная усушка-утруска.
Начальники разного уровня понимают, что надо предотвратить «не целевое» использование спирта матросами, но, как правило, это плохо удается. Проводя инструктаж своих подчиненных, Красиков не только взывал к совести, но и рассказывал разные байки на тему «шило на подводной лодке».
Мне запомнилась одна такая история. Старшина команды выдал командиру отделения очередную порцию спирта, отлив его в специальную прорезиненную банку, в которую макают ветошь при протирке в аккумуляторной яме. Командир отделения до начала работ, от греха подальше, поставил банку в сейф старшинской каюты и отлучился на пару минут. Когда же, решая начать работу, открыл сейф, в банке спирта осталось чуть на донышке.
Похитителя «шила» не нашли, и только через год, перед демобилизацией, один из матросов сознался Красикову, что высосал спирт из банки с помощью простейших приспособлений – резиновой груши для забора кислоты из бака и тонкой трубочки системы механического перемешивания электролита, которую он исхитрился засунуть в банку через замочную скважину сейфа.
Через неделю после замены носовой группы аккумуляторной батареи я принял участие еще в одном аврале, но уже более приятном. Перед выходом в море надо было загрузить продовольствие. Я сейчас не помню точно, кто осуществлял общее руководство этого важного и щепетильного дела, но непосредственно на пирсе у машины, подвезшей продукты, суетился лейтенант медицинской службы – экипажный врач, а принимал добро в провизионки ( кладовые для хранения продуктов) наш кок - матрос по второму году службы.
Обязанностью носильщиков, расписанных на погрузке, было перенести соответствующий груз из машины и сдать коку. Пока грузили мясо, картофель, овощи, банки с сухарями, все шло гладко. Даже ящики с вином «Каберне» и коробки с шоколадками благополучно нашли свое место на полках. Но когда дело дошло до фруктовых и овощных консервов, банок с колбасой и сыром, добро стало таять на глазах.
Когда погрузка закончилась, прибывший с ревизией старпом обнаружил серьезную недостачу.
Пришлось ему собрать всех, участвующих в погрузке и в популярной форме, включающей и не нормативную лексику, объяснить, что мы - недоумки. Через полчаса из разных «шхер» стали появляться пропавшие продукты. Первыми полностью вернулись банки с колбасой и сыром.
Но наибольшей популярностью у «недоумков» пользовались литровые банки китайских маринованных огурцов и болгарского абрикосового компота, они шли к своим полкам особенно неохотно. Но в конце концов сдались и они. Восстановив попранную справедливость, старпом разрешил участникам работ взять по одной банке на двоих полюбившегося лакомства. До сих пор могу с уверенностью сказать, что ничего вкуснее тех огурцов и ароматнее того компота я в жизни не пробовал.
Через пару дней после этих событий ПЛ С-116 вышла в море «для выполнения боевой задачи». Что это была за задача и в каком районе Балтийского моря мы ее выполняли, я сейчас не помню - скорее всего потому, что для матроса, находящегося внутри прочного корпуса, это и не очень существенно.
Были в море мы дней 20, в основном, под водой или под РДП. Не помню, чтобы во время всплытия я выходил на мостик. Я был некурящий, а особенно рвались на мостик курящие моряки. Количество одновременно выпускаемых на мостик ограниченно, поэтому у «молодого», еще не несущего самостоятельно вахту, должно быть довольно много нахальства, чтобы составлять конкуренцию кадрам.
Я нес вахту дублером, вместе с Пилипенко. Его основная обязанность – управлять по команде с ГКП электродвигателями ПГ-101 при движении в подводном положении. А при переходе на режим повышенной скрытности переходить на управление двигателями эконом-хода ПГ-103.
Конструкцию этих типов электродвигателей я представлял хорошо, так как их делали в 51 цехе на «Электросиле», где я работал, но управлять ими во время похода мне так и не довелось. Даже несмотря на то, что у пирса я не единожды показывал и Красикову, и Пилипенко, что я знаю, как это делается, в море мне электродвигатели не доверили. Да, наверное, это и правильно. Нужен навык, а не просто знание.
Когда неожиданно зазвенит над ухом телеграф управления, можно запросто врубить «полный вперед» вместо «полный назад». Когда лодка шла в надводном положении или под РДП, вахта у главных электродвигателей была попроще, но и то только в тех случаях, когда одновременно не было зарядки АБ.
Когда же ПЛ шла под дизелями и не «били зарядку», боевой номер 5-6-1 (то есть, я) мог позволить себе немного расслабиться. После часов вахты можно было поспать в свободной койке, а если такой не оказывалось (своей дублеру не положено), то я выискивал местечко, где придется.
Припоминаю, что несколько раз устраивался в пятом отсеке, рядом с дизелями. Шум от них был такой, что даже если кричишь в ухо, ничего не слышно. Но, помню, уснуть это не мешало. Кроме вахты, которая для меня была, по сказанной причине, не очень обременительной, я регулярно лазил в аккумуляторную яму для производства замеров, наводил чистоту в отсеке и трюмах, учился снаряжать РДУ (регенеративная дыхательная установка).
В подводном положении, когда естественная вентиляция невозможна, уничтожение излишков углекислого газа и пополнение запасов кислорода в воздухе отсека осуществлялось химическим способом.
Специальные пластины регенерации поглощают углекислый газ, а выделяют кислород. По виду они похожи на вафли, но изготовлены из надперекиси калия. На открытом воздухе они разогреваются, поэтому их хранят в специальных запаянных банках без доступа воздуха. При повышении содержания углекислого газа банку вскрывают и перекладывают пластины в РДУ ("снаряжают РДУ").
Так как пластины выделяют кислород, то при попадании на них органических веществ возникает возгорание. А если это масло или солярка, то возгорание идет в форме взрыва. Поэтому все манипуляции с регенерацией надо проводить крайне осторожно.
При работе РДУ необходимо контролировать содержание кислорода в воздухе отсека, так как при повышенной температуре, (а при работающем электрооборудовании в отсеке всегда жарко), пластины регенерации сильнее выделяют кислород, что может служить побудительной причиной пожара.
Обед, ужин и завтрак у матросов и старшин 6 отсека были всегда на одном и том же месте – в районе станций управления двигателями эконом-хода. Там, вдоль прохода, были слева и справа две покрытые дерматином стационарные скамеечки. Это и была наша "кают-компания".
Пищу из камбуза четвертого отсека приносил «бачковой», назначаемый в очередь командиром отсека. В обед на каждого полагалось 50 грамм сухого вина, но, обычно, все по-очереди, отдавали свои порции кому-то одному, чтобы набралось хотя бы грамм 250. Еще на обед полагалась маленькая шоколадка. Их наиболее бережливые собирали «на отпуск».
В те годы морякам срочной службы раз в 4 года полагался месячный отпуск, и многие стремились, приехав к себе на родину, показать, что они истинные подводники, которых Держава шоколадом кормит.
Обычно, к моменту объявления приема пищи есть не хотелось. Мы пеняли на то, что кок у нас еще не достаточно опытный и готовит не очень вкусно. И первое, и второе всегда были, на мой взгляд, излишне жирными, с большими кусками сала. Чтобы не возиться с картошкой, кок чаще пускал на гарнир макароны или кашу. Правда, компоты были всегда хороши. Кроме сухофруктов и сахара, кок, не скупясь, добавлял баночные компоты.
Но главную роль в отсутствии аппетита играли недостаток свежего воздуха и малоподвижный образ жизни. Особо неприятные воспоминания оставили последние сутки, когда мы в надводном положении возвращались с полигона боевой подготовки. Сильно качало, и на еду даже смотреть было противно.
Или командир решил лишний раз отработать маневр, или он пожалел наши желтые лица, но объявил срочное погружение, и последние три часа до подхода к Либаве мы шли в подводном положении. Уже через 15 минут после погружения, когда перестало качать, вместе с естественной благодарностью к заботливому командиру пришло и улучшение самочувствия.
После возвращения с моря я в первый раз был записан на увольнение и в очередное воскресение, после обеда, стоял в строю увольняемых. Прослушав обычный в таких случаях инструктаж дежурного и получив заветную увольнительную до 24 часов, отправился в город.
В группе уволенных с нашей ПЛ самым старшим был наш боцман, Петр Андреев. И его не малая для меня должность, и редкое для моряка срочной службы звание не могли не вызывать у меня к такому «годку» двойное уважение. Был он невысокого роста, коренастый, веселый, разбитной парень.
Как я уже слышал от нескольких наших матросов второго года службы, не дурак выпить за счет «молодых». Поэтому когда он уже за КПП подошел ко мне и стал намекать, что первое увольнение надо бы обмыть, я особо не удивился. Но денег на выпивку у меня с собой не было, и я сказал, что на мели, но в следующее увольнение, после получки, обязательно «обмою».
Андреев без всяких амбиций похлопал меня по плечу и сказал: «Я вижу, ты парень нормальный, в следующий раз обмоем, а сейчас пойдем, пропустим по кружечке пива - я угощаю»!
Мы зашли в первую попавшуюся столовую, Петр заказал две бутылки «Рижского» пива, достал воблу, одну из тех, что нам «для аппетита» давали на ужин в море, и мы с удовольствием выпили.
После столовой мы расстались - он пошел по своим делам, а я решил посетить Лиепайский художественный музей, а к вечеру пойти в парк Райниса на танцы. Вход в музей для матросов был бесплатным, чему я обрадовался, так как не знал, хватит ли моих денег, чтобы купить билет на танцы.
В раздевалке музея скучала пожилая латышка, предложившая мне самому повесить шинель. В залах музея народа почти не было, и я подумал, что ни в Русском музее, ни в Эрмитаже так не бывает. Конечно, и музей был классом пониже, но посмотреть было что. Была и русская классика, и неизвестные мне латышские художники. Я с удовольствием и обстоятельностью обошел все открытые залы и пожалел только, что нет денег, чтобы купить проспект музея.
Вышел из музея я около пяти, мартовское солнце успело растопить проталины вокруг деревьев бульвара, на крышах и асфальте снега уже не было, а голубизна неба ясно свидетельствовала, что скоро настоящая весна. А там и конец стажировки, сулящий совсем другую, веселую и интересную, курсантскую жизнь в Ленинграде.
Денег на билет мне хватило, и вскоре я уже стоял в танцевальном зале, недалеко от входа, заинтересованно разглядывая присутствующих девушек. Не в пример клубу, где матросов обычно было в несколько раз больше, чем девчонок, и где нереально было пробиться к любой юбке, если ты не «годок» со всеми регалиями или не голливудский красавчик, здесь сохранялся относительный паритет.
А главное, симпатичных молодых девчонок было немало. Мне понравилась одна высокая стройная блондинка, стоящая справа от оркестра. Некоторое время я наблюдал за ней. Она отказала пригласившему ее чернявому худенькому пареньку, а вскоре пошла танцевать со знакомым мне матросом из соседнего экипажа. Видно было, что парень стеснительный и, танцуя, даже не пытается с девушкой заговорить. Она тоже танцевала с достаточно постным лицом.
На следующий танец - заиграли мою любимую мелодию «Брызги шампанского» - и я пошел приглашать. Девушка согласилась и улыбнулась в ответ на мою улыбку. «У вас хорошо получается», - сказал я - «Наверное, ходили в танцевальный кружок»? «Нет, я специально не училась, но танцевать люблю», - ответила девушка с заметным латышским акцентом.
Мы разговорились и, когда закончился танец, я, подведя ее туда, где она стояла, спросил: « Если мы здесь продолжим разговор, это вас не стеснит»?
«Нет», - сказала девушка просто и добавила: «Меня зовут Лайма».
«Извините, что, не успев познакомиться, уже провинился, не сказав первым, как меня зовут! Я – Юра Бахарев». «И обязательно называть с фамилией»? - тут же подкусила Лайма. «Да нет же, конечно, это я от смущения, что провинился»!
Следующим объявили белый танец, и Лайма пригласила меня. Мы танцевали танго под какую-то незнакомую мне мелодию, и девушка сказала, что это музыка латышского композитора. В ответ я рассказал, что сегодня я первый раз в городе и успел сходить в местный музей. Лайма спросила, как мне там понравилось.
Я ответил, потом стал рассказывать о себе: что я из Ленинграда, здесь на стажировке, а с первого сентября начну учиться в Военно-морском инженерном училище, что интересуюсь живописью и у меня хорошая коллекция открыток французских и русских художников. Лайма рассказала, что в этом году оканчивает школу, и хочет поступать в педагогический институт.
Разговаривая и танцуя, мы непринужденно перешли на "ты" и около 22-х часов Лайма сказала, что ей пора уходить, так как родители не разрешают ей возвращаться позднее 23-х. Я попросил разрешения ее проводить и уже через пятнадцать минут мы шли тротуару, по знакомой мне дороге в сторону музея.
Девушка мне определенно понравилась, и в уме я прикидывал, когда смогу в очередной раз пойти в увольнение. Получалось, что никак не раньше второго воскресенья апреля. На этот день мы и договорились встретиться в семь вечера на танцплощадке. Мы подошли к ее дому и скромно попрощались.
Я своевременно и без замечаний прибыл из увольнения, о чем с достоинством доложил мичману Красикову, дежурившему по казарме.
«Судя по возвращению - после 23-х часов и вполне трезвым - были долгие проводы! Понравились туземки»? – беззлобно посмеиваясь, спросил мичман.
«Всё-то, Вы товарищ мичман, с лету рубите! От Вас ни чего не скроешь»! - Подхалимски ответил я, - « А вот если вы меня на апрель запишите на увольнение во второе воскресенье, то я на сто процентов буду уверен, что начальник не только мудрый, но и заботливый» .
Красиков вытащил из кармана кителя записную книжку с вложенным карандашиком и что–то пометил там. «Ну, а почему нет! Тем более, может статься, что ты еще вернешься через пяток лет сюда моим начальником!»- пошутил он привычно.
На следующей неделе я узнал, что в мае лодку предполагают поставить в док для подготовки к автономному походу, который намечают на лето, и в ближайшие недели выходов в море не будет. Значит, с учетом обещаний Красикова, предстоящее свидание превращается из моего желания во вполне достижимую реальность.
Две недели до второго воскресенья апреля прошли незаметно
И вот, после обеда, я снова стою в строю увольняемых. Возглавляет группу, как и прошлый раз, теперь почти уже «кореш», боцман Андреев.
«До назначенной с Лаймой встречи еще много времени ! Еще успею «проставиться» боцману, раз уж так тут заведено. Тем более, он прошлый раз меня угощал», - думаю я.
Петр, как будто слышит мои мысли, и подмигивает мне. «Сегодня деньги у меня есть, была получка, да и Люда прислала небольшой перевод. Гуляем»! - продолжаю я начатые мысли. Выходим за КПП и я сразу подхожу к боцману: « Если ты не возражаешь, давай обмоем мое первое увольнение, оно прошло отлично, наверное, и
потому, что ты не дал начаться ему по сухому».
«Что ж, правильное решение, я сразу понял, что ты наш человек! - весело говорит Андреев, - « Я знаю тут хорошее местечко, где можно с
комфортом посидеть. На два пузыря у тебя будет»? - добавляет он деловым тоном.
«На два будет, но не много ли нам»? - несмело пытаюсь я протестовать.
«В самый раз, мы же идем к людям в гости! Не будем же мы пить водку в столовой! Сходу патруль накроет», - резонно отвечает он.
«Кого-кого, а патрулей в городе хватает! Это я уже заметил», - думаю я про себя.
Осторожно оглядываясь, заходим в магазин, и я выбиваю чек на две бутылки водки «Кристалл». «Давай чек - возьму я, с твоими погонами могут водку не отпустить; и возьми еще пару пива»! - говорит он мне, забирая чек. Пока я выбиваю чек на пиво, он успевает взять водку и ловко спрятать ее в карманы брюк под шинель. «Учись»! - говорит он назидательно, помогая мне таким же образом спрятать у себя пиво.
Через полчаса мы стоим в подъезде двухэтажного дома, в ста метрах от знакомого мне парка Райниса. На двойной звонок Петра дверь открывает
женщина лет 28, довольно симпатичная, но, как мне показалось, слегка выпившая. «О, Петя, привет! Проходи»! - говорит она прокуренным голосом, не обращая на меня внимания.
«Это мой сослуживец, Юра», - представляет меня Петр. «Ну что же, проходи с Юрой, только ты же знаешь, я девушка честная и двоих сразу не принимаю», - весело отвечает женщина. «Конечно, Аллочка, знаю! Он только выпьет с нами и тут же уйдет, у него свои дела», - вторит ей боцман. Мы входим в темный, пропахший табачным дымом коридор, заставленный разным барахлом, и направляемся к полуоткрытой двери, очевидно, принадлежащей хозяйке.
Комната довольно светлая, но чувствуется, что в ней давно не убирались. Круглый стол, покрытый несвежим ватманом, с немытыми тарелками и стаканами, между которыми сиротливо стоит пустая бутылка водки, пепельница, полная окурков.
У дальней стены расстеленная кровать, из которой, по-видимому, поднял спавшую женщину двойной звонок Петра. Вокруг стола четыре венских стула. В углу у двери вешалка для верхней одежды. С другой стороны старинный шкаф, похоже, красного дерева. Мы раздеваемся, одновременно выставляя на стол принесенные бутылки.
Вид бутылок определенно произвел на женщину впечатление. Она засуетилась и, первым делом, засунула пустую бутылку за шкаф. Там звякнуло - сиротка была не первой. Вынесла пепельницу и грязную посуду на кухню. Вернулась с тремя чистыми стаканами и вымытой пепельницей. Смахнула со стола крошки и поставила принесенные предметы.
«Я сегодня еще не ходила в магазин, так что на закуску у нас только два плавленых сырка и соленые огурчики», - доложила нам диспозицию Алла и снова ушла на кухню. Вернулась она с тремя блюдцами и двумя тарелками. Блюдца поставила рядом со стаканами, уже готовыми к началу банкета, а на тарелки нарезала плавленые сырки и огурцы, которые достала из расположенного под подоконником ящика, служившего ей холодильником.
Очень довольная получившимся натюрмортом, хозяйка села за стол и жестом пригласила сесть нас. Петр открыл бутылки и разлил водку по стаканам, наполовину разбавляя пивом. «Первый тост - за хозяйку дома!» - сказал боцман и легко осушил свой стакан. Алла поморщилась и тоже выпила до конца.
Мне ничего не оставалось делать, как поддержать компанию. Напиток пробежал на удивление легко и неприятные предчувствия от всего увиденного постепенно покинули меня.
«Между первой и второй, перерывчик не большой!»- продекламировала Алла и мы снова выпили. Я взял кусочек огурчика на закуску, а Алла и Петр закурили сигареты «Друг», которые боцман картинно достал из за пазухи форменки.
«Третий тост, за тех в море, на вахте и на гауптвахте»! - выкрикнул Петр через несколько минут, когда в голове у меня уже изрядно кружилось.
Алла с энтузиазмом поддержала приятеля. А мне уже не хотелось пить. Увидев, что я только пригубил стакан, Алла возмутилась: «Ты что не пьешь! Петя, скажи ему! Он что, думает меня пьяную трахнуть?! Знаю я таких ухарей»!
«Юра, выпей и уходи, видишь, девушка созрела, пора ее успокаивать», - шепнул мне боцман. «Хочешь, можешь и ты отваливать, скажи, какой успокоитель нашелся, я же сразу сказала, что я баба честная»! - буянила Алла.
Я с испугу выпил свой стакан до конца и стал надевать шинель. Алла сразу успокоилась и сказала, икнув: «Ладно, можешь остаться, только двоим я все равно не дам».
Но я уже понял, что отсюда лучше побыстрее убраться. И примирительно махнув рукой, вышел из комнаты. К счастью, с квартирной дверью проблем не было, замок был на простой защелке и я с радостью, что хорошо отделался, захлопнул за собою дверь.
Когда я вышел на улицу, в голове у меня изрядно шумело, но я чувствовал, что контролирую ситуацию, и пошел, стараясь не шататься, в сторону парка.
До назначенной встречи с Лаймой было более полутора часов, и я рассчитывал, что за это время хмель выветрится.
Весна в городе уже развернулась в полную силу. Солнце сияло во все небо, а в шинели и зимней шапке мне, разгоряченному выпитым, было жарко. Я вошел в парк и сел на скамейку недалеко от танцевального зала. Мне показалось, что все проходящие мимо люди, были сегодня, как-то особенно доброжелательно настроены.
Как я заснул, сидя на скамейке, я не заметил. Но когда меня обнаружил патруль, я сидел с распахнутым воротом шинели, а шапка лежала на скамейке.
В таком расхристанном виде меня, совсем тепленького, погрузили на патрульную машину и без всяких разбирательств отвезли прямо в комендатуру. К этому времени меня развезло окончательно, и я смутно помню, как меня грузили и выгружали.
Очнулся я без ремня и шапки, лежащий на высоком помосте в одиночной камере. Помню, что в углу камеры, на уровне моей головы, была узкая щель, через которую была видна соседняя камера, в которой сидели два матроса. Чтобы понять, где я нахожусь, я начал переговоры с сидельцами из соседней камеры, а когда они мне сказали, что они подводники со 116-й, подумал на том ли я свете.
Правда, вскоре разобрался, что они с «зажигалки» с бортовым номером 116. Беседа продолжалась до тех пор, пока к 10 часам утра за мной не прибыл командир БЧ-5.
Он вежливо сказал все, что он обо мне думает, добавив, что про училище Дзержинского я могу забыть. И что в день, когда в Космос полетел наш соотечественник и мой тезка, майор Юрий Гагарин, позорить такое имя особенно неприлично.
За мою долгую жизнь, вполне естественно, были у меня разные жизненные неприятности, в которых я мог винить только себя. Но самые тяжелые переживания о невозвратности совершенного я испытал в то апрельское утро.
По прибытии в часть меня сдали на руки Красикову, уже ожидавшему меня. Воспитывать меня он не стал, а только завел в Ленинскую комнату и сухо потребовал, чтобы я в письменном виде изложил все свои воскресные приключения, начиная с прохода через КПП.
Я долго мучился над текстом и, наконец, у меня родился такой документ:
"Старшине команды электриков мичману Красикову А.И.
От матроса Бахарева Ю.И.
Объяснительная записка
Настоящим докладываю, что 12 апреля 1961 года я получил увольнительную записку, действительную до 24 часов указанных суток, и в 14.30 убыл в увольнение в г.Лиепаю. Я планировал посетить Художественный музей, а потом пойти на танцевальный вечер, который должен был начаться в 18 часов.
В музей я пришел в 15.20 и там услышал по радиотрансляции, что Советский Союз запустил в космос баллистическую ракету с человеком на борту. Из окон музея я видел, как местные жители шли в сторону парка Райниса. Я решил, что там собирается митинг по поводу радостного события и, покинув музей, присоединился к ликующей толпе.
В парке незнакомые люди обнимались и поздравляли друг друга с этим великим событием. Несколько молодых латышей, празднующих покорение Космоса, пригласили меня выпить с ними. Мне было неудобно отказаться, чтобы они не подумали, что я не понимаю, что это подвиг всего нашего многонационального советского народа.
Поднимали тосты за Родину, Коммунистическую партию и Юрия Гагарина. В такой ситуации я не мог оказаться и три раза выпил с ними. После этого я пошел к танцевальному залу, и сел на лавочку, дожидаясь открытия. На солнцепеке я, видимо, задремал и меня обнаружил патруль, проходящий мимо.
Офицер патруля решил, что я не совсем трезв, и вызвал патрульную машину, на которой меня доставили в комендатуру, где поместили в камеру. В камере я, мучаясь угрызениями совести, пробыл до утра 13 апреля 1961г. Из комендатуры в казарму меня привел командир БЧ-5, который по дороге гневно осуждал мой поступок, в котором я сам искренне раскаиваюсь.
Обещаю, что ничего подобного со мной больше не повторится. А я дальнейшей безупречной службой постараюсь смягчить свою вину.
12.05. Понедельник 13 апреля 1961 г. Матрос Бахарев Ю.И."
Красиков прочитал мое сочинение, хмыкнул и сказал, что теперь он возьмется за мое воспитание по-настоящему.
Вот это все, что я помню о ближних последствиях моего проступка. Точно знаю, что на гауптвахту меня не отправили, а объявили строгий выговор с занесением в личное дело. А вот было ли комсомольское собрание – не помню.
Наверное, если и было, то не слишком меня пинали, тем более, что
боцмана я не «заложил» - в то время «годки» о нашем с ним банкете, скорее всего, знали.
Но меня тревожило не наказание, которое мне могли вынести на экипаже, а то, что Шведов подтвердил слова командира БЧ-5. Правда, он сказал не так определенно: «Боюсь, что, исходя из нынешнего положения вещей и учитывая неснятое взыскание, я не смогу Вас рекомендовать к поступлению в училище».
Хватаясь, как за соломинку, за эту слабую неопределенность, я решил сделать все возможное, чтобы «положение вещей» изменилось. Более того, я себе дал клятву, что если меня в училище возьмут, то я буду учиться, а не валять дурака. И эту клятву я выполнил: все семестры обучения с первого по пятый курс я заканчивал «отличником учебы».
А когда наша ПЛ стала в док, появилась возможность «отличиться».
Одной из работ, которые должны быть выполнены силами экипажа, была покраска внутренних поверхностей цистерн главного балласта. Эта работа
обычно выполняется силами боцманской команды, но с привлечением матросов и из других подразделений.
Боцман, видимо чувствуя некую долю вины за инцидент со мной, подошел с предложением, чтобы я вызвался добровольцем на эти неприятные работы. А он обещает, что замолвит за меня слово по их окончании. Я без колебания согласился.
Работа была действительно тяжелая и вредная. Пространство цистерны между цилиндрами легкого и прочного корпусов очень узкое. С трудом не только пролезаешь в технологический люк на легком корпусе, но и там, внутри, тяжело даже развернуться. А надо не просто ползать между ржавыми стенками, а работать.
Сначала металлическими щетками, а потом малярным валиком или кистью. Был май, стояла вполне теплая, солнечная погода, и внутри цистерны было не просто жарко, а очень жарко. Работать при покраске следовало в противогазе, так как сурик, разведенный растворителем, имел сильный, раздражающий запах.
Так как из-за жары долго было не выдержать даже в противогазе, то я чаще всего залезал в цистерну без противогаза - на более короткие промежутки времени. Хотя и приходилось чаще залезать и вылезать, чтобы отдышаться, но без противогаза работа шла быстрее.
Боцман видел мое рвение, похваливал и не забывал говорить об этом моим начальникам. А в конце работ написал рапорт о моем поощрении за ударную работу. Поощрением оказалось снятие ранее наложенного взыскания. Но неопределенность в моем положении оставалась до прибытия из училища офицера, который должен был нас сопровождать в Ленинград.
Этим офицером оказался знакомый мне капитан 3 ранга Бураков, с
которым, как я уже писал, с прошлого лета у меня были хорошие отношения. Он поговорил со Шведовым, и Шведов согласился написать на меня рекомендацию. Более того, в мое личное дело мой, уже снятый, выговор не занесли.
Так что я и с чистой совестью, и с хорошим уроком на будущее убыл в Ленинград, сохранив наилучшие воспоминания и о командире ПЛ, капитане 3 ранга Шведове, и о старшине команды электриков мичмане Красикове, и о командире отделения Сахе Пилипенко.
13. Стены и Люди Адмиралтейства
Всех нас, проходивших стажировку на флотах, в июне 1961 года собрали в здании Главного Адмиралтейства. Нашу группу «балтийцев» разделили на две части. Большую часть распределили на электротехнический (второй) факультет, где сформировали два класса.
Первый класс, с номером 211, предназначался для подготовки на атомные подводные лодки, а второй, 212-й - на надводные корабли. Первая цифра означала номер факультета, вторая курс обучения и третья - порядковый номер на курсе факультета.
Я оказался в классе «подводников». Кроме меня в 211-й класс попали Валера Богданов, Валера Буйников, Витя Волобуев, Володя Дорожинский, Валя Жуков, Саша Игнатов, Юра Иванцов, Миша Левиев, Валера Липатов, Слава Пономаренко, Валера Петтцгольд.
В 212-й класс зачислили Толю Будкина, Валеру Вичкапова, Валю Мурчикова, Юру Новикова, Толю Рыбина, Петю Смагина, Васю Ступина, Сашу Стюхина, Володю Федорова, Гену Шатаева, Валеру Шишкина, Ивана Шиманского.
Нескольких «балтийцев» отправили на кораблестроительный факультет, где был сформирован небольшой 311-й класс. Кроме «стажёров»( Алексеева, Уткина, Хоменко) туда включили двух выпускников Нахимовского училища (Пищенкова и Волкова ), и несколько поступивших этим летом военнослужащих (Мешкова, Ковалева, Грохольского, Тарасова, Григорьева).
Впоследствии класс корабелов слушал лекции по общенаучным дисциплинам вместе с нами электриками; понятно, что мы их знали лучше, чем курсантов с первого (атомного) факультета.
Также, как у корабелов, на первый курс электротехнического факультета, кроме нас, были зачислены военнослужащие, успешно сдавшие экзамены летом 1961 года. С удовольствием вспомню их: Валя Березин, Толя Вишняков, Боря Гужов, Витя Молодожён, Игорь Морозов, Витя Рудой, Саша Сысоев, Миша Туровец.
Их зачислили в наш 211-й класс. Юра Гладилин, Боря Семенюта , Саша Сторожев, Толя Иванов, Коля Тихомиров, Новичков, Володя Порхидько пополнили 212-й класс.
К моменту нашего прибытия ВВМИОЛУ им Дзержинского занимало большую часть здания Главного Адмиралтейства и корпусов, находящихся внутри его дворов. Командование и учебные классы электротехнического помещения располагались в первом корпусе, на втором и третьем этажах западной части Адмиралтейства, выходящих в Александровский сад и Адмиралтейский проезд.
В этом же корпусе находился клуб училища, переделанный после революции из домовой церкви, кабинеты командования училища и партийного комитета.
На первом этаже первого корпуса размещались кафедры 1-го и 2-го факультетов, вещевой склад, фойе клуба и музей училища.
В восточном (втором) корпусе Главного здания Адмиралтейства, ближе к Дворцовой площади, находились помещения Ленинградской военно-морской базы. За ними, ближе к шпилю, на третьем и втором этажах, размещались лаборатории и кафедры. На первом этаже второго корпуса кроме лабораторий училища размещались столовая офицеров и вольнонаемных, парикмахерская и магазин военторга со всякой военной мелочью.
Из тамбура столовой охраняемая часовым дверь вела на площадку парадной лестницы Старшего Морского Начальника. Еще одна недоступная курсантам дверь первого этажа второго корпуса вела в помещения службы наблюдения и связи Ленинградской военно-морской базы.
В примыкающем к первому корпусу, западном крыле Адмиралтейства (четвертый корпус), в основном, располагались жилые и учебные помещения и кабинеты первого факультета. В помещениях башни западного крыла находились спортивные залы и лаборатория легководолазной подготовки.
В восточном крыле Адмиралтейства (третий корпус) располагались учебные помещения кафедры физики, общественных наук, фундаментальной библиотеки, учебные и проблемные научно-исследовательские лаборатории. В помещениях башни восточного крыла находилась кафедра физической подготовки.
Корпуса зданий, находящиеся внутри адмиралтейского комплекса повторяли по форме расположение корпусов Главного Адмиралтейства. Напротив первого корпуса главного здания располагался лабораторный корпус. В лабораторном корпусе размещались учебные мастерские, лаборатории и установка «Борт», представляющая собой действующую энергетическую установку АПЛ первого поколения.
Двор между корпусами назывался Лабораторным. Напротив второго корпуса главного здания расположены были спальные помещения второго и третьего факультетов, а на первом этаже находилась картографическая фабрика военно-морского флота. Двор между этими корпусами использовался для построений училища и назывался Парадным.
Напротив западного крыла Главного Адмиралтейства был расположен корпус, в котором в наше время располагалась курсантская столовая и кухня (камбуз). В этом же здании располагались учебные лаборатории и кафедры училища. Двор между этими корпусами назывался Западным двором. Он выходил на Неву Западными воротами.
Напротив восточного крыла Адмиралтейства располагались спальные и учебные помещения третьего факультета, а на первом этаже – типография училища. Двор между этими зданиями назывался Восточным. Из Восточного двора через Восточные ворота можно было выехать на набережную Невы.
И Западные и Восточные ворота были всегда закрыты и опечатаны. Что не мешало их использовать, как лестницу, при самовольных отлучках. Иногда, для этих целей использовали трехметровую глухую стену, тянущуюся от столовой до спальных помещений третьего факультета и отделяющую комплекс зданий Главного Адмиралтейства от домов, стоящих по набережной Невы.
В некоторых местах к этой стене примыкали отдельные здания санчасти, финансовой части, и вспомогательные постройки так называемого Хозяйственного двора, образованного этой стеной и лабораторным и казарменным корпусами.
Нашу роту нового набора принял капитан 3-го ранга Беспяткин Михаил Александрович, как потом мы смогли убедиться, исключительно порядочный, выдержанный и ответственный офицер. Во время Великой Отечественной войны он служил старшим помощником на эскадренном миноносце, а впоследствии получил назначение в наше училище.
К нашему появлению он успел сделать несколько выпусков, и все, кто его знал, относились к нему с самым большим уважением. Нашу роту он вел только до третьего курса, а позже был назначен старшим преподавателем на кафедру морской практики. После демобилизации он долго работал научным сотрудником в Центральном военно-морском музее.
Распределение по классам «подводников» и «надводников» Михаил Александрович произвел самым простым способом: «В одну шеренгу, по ранжиру, становись! Равняйся! Смирно! На первый – второй рассчитайся»! Мы все исполнили, рассчитались, не понимая замысла. Новая команда: «Первая шеренга - два шага вперед, марш! Кругом»!
Прошелся между шеренгами, взад и вперед, внимательно вглядываясь в лица, и объявил зычным голосом: «Первая шеренга - 211-й класс, вторая шеренга - 212-й класс! По результатам учебы будут возможны переходы». И сразу все стало ясно. Фактическая специализация откладывается до времени, когда будем изучать специальные предметы. Нет нужды просить о назначении: если хочешь изменить профиль подготовки – учись.
Забегая вперед, скажу, что часть курсантов из наших двух классов, по разным причинам, была отчислена (Сторожев, Молодожён, Новичков, Буйников, Порхидько, Ступин, Пецгольд). Часть «надводников» перешла в класс «подводников», и наоборот. Все переходы проходили без выкручивания рук, по доброй воле.
Командиры и начальники
Поселили нашу 21-ю роту (первая цифра - номер факультета, вторая – курс) в казарменное помещение второго факультета, на третий этаж здания, расположенного между Парадным и Хозяйственными дворами Адмиралтейского комплекса. Входы на лестничные клетки были со стороны Хозяйственного двора. Вся рота располагалась в одном кубрике.
На этом же этаже располагались спальные помещения остальных рот нашего факультет. 22-й ротой командовал капитан 3-го ранга Зенин, 23-й и 24-й ротой - капитан 3-го ранга Александров и 25-й ротой – капитан-лейтенант Носов.
Из состава четвертого курса были назначены к нам младшие командиры, курсанты 241-го и 242-го классов.
Старшиной 21-й роты стал старшина Алексеев Гена, командиром 1-го взвода (211-й класс) был назначен старшина 1-й статьи Комнатный Семен. Командиром 2 взвода (212 класс) – старшина 1-й статьи Ефимович Володя. Командиром первого отделения, (в котором мы с Сашей Игнатовым оказались вместе) определили старшину 2-й статьи Коновалова Витю.
С Семеном Комнатным меня пересекла судьба в начале семидесятых годов, когда я был откомандирован на выход в море на АПЛ, где он служил командиром второго дивизиона. В этот поход произошли события, во время которых Семен проявил себя с самой хорошей стороны.
В середине ночи, когда АПЛ маневрировала в подводном положении, возник пожар в навешенном генераторе левого борта. Я в момент аварийной тревоги находился в соседнем отсеке и на всю жизнь запомнил, как матрос-электрик, застигнутый аварийной тревогой в этом отсеке, требовал от командира, герметизирующего отсек, пропустить его в аварийный отсек со словами: «Там мои кореша погибают»!
Благодаря решительным и грамотным действиям Семена, пожар был ликвидирован и никто не пострадал. При выяснении причины возгорания мы обнаружили, что круговой огонь по коллектору и возникшая электрическая дуга на вал якоря, как электросваркой, прожгли сквозное отверстие в пять сантиметров шириной. Если учесть, что в непосредственной близости от места возгорания находились банки с регенерацией, то последствия от своевременно не локализованной аварии могли быть катастрофическими.
Позже бывший командир 24-й роты Юрий Михайлович Александров стал начальником строевого отдела и посодействовал переходу своих питомцев на службу в Дзержинку. Перешли в училище бывший старшина роты Юра Зима и Володя Ефимович, через некоторое время назначенный преподавателем на кафедру электрических машин.
Его я позднее сменил в аппарате генерал-полковника Кончица на Кубе. Поступили в адъюнктуру на 23 кафедру Комнатный Семен и Коновалов Витя. Оба они в срок не защитили диссертации, но обошлись с ними по-разному. Семена назначили преподавателем, а Вите не повезло, его определили в начальники лаборатории.
Он, суворовец и службист, был очень расстроен, что служба у него не пошла. Когда я, после трёхлетней командировки на Кубе, пришел на кафедру, он уже без всякого энтузиазма тянул свою служебную лямку и вскоре демобилизовался в звании капитана 3 ранга.
С Семеном на кафедре мне послужить не пришлось, но Богословский А.С. говорил мне, что преподавательская работа давалась ему нелегко. Правда, вскоре он получил назначение в Москву, в Управление Военно-учебных заведений, и мы с ним встречались только, когда он приезжал в училище в звании капитана 1-го ранга с инспекционными поездками.
Также, как Юрий Михайлович Александров, ходатайствовал за своих питомцев Михаил Павлович Сафонов. Вадим Ильич Кулешов, Валентин Михайлович Протченко, Станислав Михайлович Аполлонский, Швалев Евгений Борисович были в свое время его подчиненными и получили назначения в Училище не без его рекомендаций.
И Михаил Александрович Беспяткин, и Юрий Михайлович Александров, и Михаил Павлович Сафонов были настоящими отцами-командирами, каждый со своим особым педагогическим талантом. Михаил Александрович был одним из самых опытных и знающих специалистов морского дела, организатор и руководителем дальних шлюпочных походов на веслах и под парусом.
Юрий Михайлович Александров, красавец-мужчина, был настоящий профессор строевой подготовки, техника которой была доведена у него до уровня балета. Про Михаила Павловича профессор Туганов М.С. вспоминал: «В курсантском фольклоре особо выделяли тех офицеров, которые своими действиями, высказываниями, манерой поведения отличались от привычных норм.
Очень ценили тех командиров, которые умели за дело красиво, по-флотски, «раздолбать» курсанта. Такие истории передавались от старших курсов младшим, постепенно обрастали все более яркими подробностями и, в конце концов, становились литературным достоянием факультета, а то и всего училища».
После ухода на третьем курсе от нас Михаила Александровича Беспяткина мы некоторое время походили и под командованием Александрова и Сафронова, пока нам окончательно не определили в командиры капитан-лейтенанта Кабанова. И вот только тогда мы поняли, что есть Командир и есть командир. Никаких отчетливых воспоминаний Кабанов у меня не оставил. Разве что запись в моем личном деле: «Работает много, но, в основном, на себя».
На собеседовании при поступлении в адъюнктуру начальник училища спросил у меня: «Что это значит»? Я только удивленно пожал плечами. Впрочем, это было уже через пятнадцать лет после описываемого мной первого курса.
Койки в кубрике стояли по отделениям: сначала - командира отделения, за ним - его подчиненных. Старшина роты и заместители командиров взводов спали чуть в стороне. Кровати были одноярусные. Между двумя кроватями одна тумбочка. Верхняя полка для одного курсанта, нижняя – для другого. Мы с Сашей Игнатовым спали на соседних кроватях с общей тумбочкой.
Двери кубриков всех рот выходили в коридор, покрытый кафелем. Из коридора было два выхода через тамбуры на лестничные клетки. Перед дверями в тамбуры располагались тумбочки дневальных с круглосуточной вахтой. Вдоль стен коридора стояли пирамиды с автоматами АК, закрепленные за каждым курсантом факультета. Пирамиды запирались на ключ и опломбировались. Ключи от пирамид роты хранились у дежурного по роте.
В конце коридора большой умывальник, один на все роты факультета, и один многоместный ватер-клозет без кабинок и унитазов. Напротив «толчков» на стене был установлен ряд писсуаров, которые именовались «дучками».
Ежедневная уборка туалета, умывальника и длинного коридора доверялась, конечно, первому курсу. Наш старшина роты, Гена Алексеев, оказался опытным и грамотным начальником, лично контролирующим не только качество проведенной приборки в местах общего пользования, но и наличие нарезанной бумаги, предназначенной для гигиенических целей.
Поэтому я не помню, чтобы в наше время были такие проблемы с забитыми унитазами, какие постоянно наблюдались через 10 лет, когда я вернулся в училище адъюнктом.
Кроме спального помещения, за каждой ротой была закреплена «баталерка», в которой, среди прочего, хранились личные вещи и одежда с обувью «первого срока», предназначенные для выхода в город.
Там же хранился и уборочный инструмент. На факультете предусматривались штаты баталеров, получающих и сдающих постельное белье и имущество курсантов. Нашим баталером была пожилая женщина Марья Григорьевна Вепфер, член КПСС, приписанная к партийной организации роты.
На втором этаже, под нашими помещениями, располагались такие же спальные помещения 3-го факультета.
Классные помещения 211-го и 212-го классов находились на третьем этаже западного крыла Первого корпуса Главного Адмиралтейства. Окна этих помещений выходят в Александровский сад в районе памятника Н.М. Пржевальскому.
В классах стояли удобные, большие конторки с откидными крышками, накрывающими объемистые ящики для книг и учебных принадлежностей. Конторки были рассчитаны на три человека. Моими соседями стали Саша Игнатов (Рыжий) и Славик Пономаренко (Сынок). За мной, по понятным причинам, закрепилось кличка Бах.
Кроме классной доски и стола преподавателя, в помещении был большой, встроенный в стену, шкаф для общей литературу. Полки шкафа были настолько велики, что на них, чуть согнув ноги, вполне мог уместиться человек. Шкаф закрывали широкие не застекленные двери. Поэтому, случалось, какой-нибудь любитель поспать устраивался в нем на пару часов. Зачастую и во время занятий.
В этом же коридоре находились учебные классы второго и третьего курса нашего электротехнического факультета. Пол коридора устилал отличный старинный паркет, который еженедельно покрывали мастикой и ежедневно натирали до блеска. Уже после нашего выпуска, очередному начальнику училища, захотелось, чтобы паркет стал светлым.
Его стали «отмывать» с помощью пластин регенерации. До конца отмыть не смогли. Светлым он, конечно, не стал, но когда в 1976 году я пришел в адъюнктуру, то полы уже представляли жалкое зрелище. Такая же участь выпала конторкам.
Начальник приказал поменять их на лакированные столы из ДСП на металлической арматуре. Конторки выставили на лабораторный двор, где они благополучно сгнили. Новая мебель, сделанная руками заключенных, начала сыпаться уже в год установки.
Нам с начальником училища повезло. Выпускник нашего училища, 1931 года выпуска, инженер-вице-адмирал Миляшкин Иван Георгиевич командовал училищем с 1953 года до января 1966 года. Он был, на мой взгляд, образцовым начальником.
Не реже раза в неделю, обычно вечером, во время самоподготовки курсантов, он один, без «свиты», обходил все помещения Училища, заходил в классы, беседовал с курсантами, расспрашивая обо всех проблемах. Несмотря на внешнюю суровость, а он был человек государственного уровня (работал заместителем министра судостроительной промышленности, заместителем Военно-морского министра Кузнецова Н.Г.), Иван Георгиевич никогда не опускался до публичного разноса своих подчиненных.
Всегда был вежлив, доброжелателен. Никогда не изображал из себя Большого Человека, хотя был таким на самом деле. У меня до сих пор стоит в памяти, как он заходил к нам в класс. Естественно, его приветствовали командой «смирно» и вставанием. Он же, действуя строго по уставу, позволял нам чувствовать себя свободно в его присутствии, расспрашивал, отвечал на вопросы, шутил.
Я, отслужив 10 лет на АПЛ, почти все остальное время служил в родном училище Дзержинского на разных должностях, от адъюнкта до начальника кафедры, и могу с уверенностью утверждать, что лучше всего учебный процесс был налажен, когда училищем командовал адмирал Миляшкин.
Его кабинет с приемной, в которой в рабочее время дежурил адъютант, был расположен на втором этаже западного крыла главного корпуса. Вход в приемную был из Адмиральского коридора, украшенного оригиналами больших полотен кисти Айвазовского и Боголюбова. Рядом располагались кабинеты его заместителей.
Первым заместителем в наше время был контр-адмирал Арванов, служивший на К-21 командиром БЧ-2 у Героя Советского Союза Лунина, атаковавшего линкор "Тирпиц". Про него говорили, что это он ввел обычай салютовать при входе в базу в знак потопления вражеского корабля. Мы все такие подробности из жизни наших начальников знали и активно обсуждали.
Кстати сказать, в год нашего выпуска на должность заместителя начальника училища был назначен капитан 1-го ранга Коваленко Я.С., служивший во время войны командиром БЧ-5 у легендарного подводника Маринеско, послужившего прототипом «командира счастливой щуки» из одноименного фильма.
Заместителем начальника училища по учебно-научной работе был капитан 1-го ранга Проклятиков. Заместителем начальника училища по организационно-строевой части был капитан 1-го ранга Востриков, которого курсанты очень уважали, несмотря на строгость, к которой обязывала его должность.
В этот же коридор выходила дверь конференц-зала, а рядом располагалось знамя училища, возле которого был организован круглосуточный пост. Если идти по лестнице Адмиральского коридора, то с площадок второго и третьего этажа можно было попасть на Специальный (первый) факультет, расположенный в Западном корпусе Главного Адмиралтейства. Из окон классов и аудиторий факультета можно было видеть Александровский сад в окрестности «Медного всадника».
Когда мы пришли в Училище, начальником 1-го факультета был капитан 1-го ранга Браман, во время войны служивший командиром БЧ-5 на К-21, у Героя Советского Союза Лунина.
С этой же площадки Западной лестницы другая дверь ведет в самый длинный в Ленинграде, как нам говорили, коридор. Действительно, анфилада помещений и коридоров по третьему этажу тянется вдоль всего здания Главного Адмиралтейства. Сразу возле площадки начинается коридор, куда выходили двери парткома училища, незадолго до нашего прибытия переформированного из политотдела.
Секретарем парткома с 1960 по 1962 год был капитан 1-го ранга Немов М.Г. Его сменил капитан 1-го ранга Трегубов А.А., а с 1963г. руководил
парткомом капитан 1-го ранга Артамонов И.М.
Из этого же коридора можно было попасть в тамбур учебного отдела.
Начальником учебного отдела, во время нашей учебы, был капитан 1-го ранга Норов Т.П., наш выпускник 1935 года, а его заместителем капитан 1-го ранга Евсиков, выпускник 1949 года.
Этот коридор заканчивался дверью, ведущей на хоры клуба. С хоров через небольшое помещение можно было пройти в коридор, где располагались наши классы.
Под самым шпилем Адмиралтейства, с площадки лестницы электротехнического факультета, можно было, спустившись по пяти ступеням, пройти по короткому тамбуру, и вновь подняться на площадку лестницы, ведущей в коридор третьего этажа восточного крыла Адмиралтейства.
Командование электротехнического факультета размещалось на втором этаже Западного (первого) корпуса. Коридор, в который выходили двери кабинетов начальников и классы старших курсов, в наше время имел большую и светлую рекреацию. Позднее ее отгородили от коридора стенкой, и там помещалась сначала кафедра корабельной энергетики, куда я был назначен преподавателем после адъюнктуры.
Лет 10 назад в ней установили ЦВМ, которая до сих пор находится там, без всякого толку по причине морального износа. Из коридора первого корпуса можно было попасть на сцену клуба, но дверь, ведущая туда, чаще всего была на замке.
Вторым факультетом командовал капитан 1-го ранга Чопикашвили, который, к этому времени уже успел покомандовать и 1 и 3 факультетами.
Запомнился наш начальник факультета своим чудовищным грузинским акцентом, из-за которого возникали комичные ситуации, похожие на анекдот.
Например, обходит вместе с нашим командиром и старшиной роты шеренгу курсантов, построившихся на увольнение, останавливается напротив курсанта Стюхина, с подозрением рассматривает его и вдруг гневным голосом выдает тираду: «Почему бешмет обстрикан»?! Саня молчит, с испугу ничего не понимая. Командир роты переводит: «Стюхин, почему обрезали полы шинели»?
Саня, действительно, переборщил с нашей тогдашней курсантской модой, требующей, чтобы полы шинели не были слишком длинными. Стюхин невысокого роста, а полученная им шинель была ему явно велика. Вот он и отрезал лишнее, да перестарался. Теперь шинель чуть прикрывает колени. Бедного Саню торжественно выводят из строя, отстраняя от увольнения. Проверка строя продолжается.
Чопикашвили подходит к следующему курсанту и требует показать увольнительную. Славик Пономаренко торопливо расстегивает крючок шинели, из внутреннего кармана достает военный билет и извлекает из него увольнительную. Чопикашвили внимательно разглядывает документ и, поворачиваясь к старшине роты, кричит: «Почему пез даты»? Гена Алексеев «не врубается» и с достоинством отвечает: « Старшина 21-й роты главный старшина Алексеев!»
Положение опять спасает Михаил Александрович : « Да, Вы главный старшина, но почему увольнительная записка без даты выдачи»?
Но надо сказать, что, будучи требовательным, зловредным начальник факультета не был. Во всяком случае, он Сынка увольнения не лишает, а собственноручно вписывает недостающую дату. И разбор упущений начальников, выдавших увольнительную с не проставленной датой, на месте не устраивает.
Заместителем начальника второго факультета был капитан 2-го ранга Ермаков, которого все курсанты уважали за корректность, заботливость и дружелюбное отношение к подчиненным. Уже после нашего выпуска его перевели на должность старшего преподавателя кафедры электрических машин, значительно менее хлопотливую, чем заместитель начальника факультета.
Но, как мне рассказывали преподаватели кафедры, он сожалел о переходе.
Заместителем начальника факультета по политической части был капитан 1-го ранга Зиновьев.
Продолжение: