Предыдущая глава:
9. Курс молодого бойца в Таллине
Пребывание в Адмиралтействе после лагеря было недолгим, и в конце августа весь новый набор 1960 года отправился на десятимесячную стажировку.
Первый факультет отправлялся на Северный флот, а электрики и корабелы на Балтику. Ехали в своей гражданской одежде, ибо переодевать в форму и принимать присягу мы должны были уже на флотах. Мы с корабелами уезжали с Балтийского вокзала и местом прибытия должен быть Таллинн.
Это был год резкого обострения отношений с Албанией, о чем мы конечно не знали, и когда увидели на вокзале курсантов в морской форме ( а это были срочно высылаемые из Союза албанцы, обучавшиеся в наших морских училищах), то естественно, начали расспрашивать их, куда они едут. Но тут
подоспели и с той, и с другой стороны сопровождающие офицеры и не дали нам пообщаться.
Поездка до Таллинна занимала всего несколько часов и в середине следующего дня мы прибыли к месту назначения. У вокзала всех построили в колонну по три, и повели в военный городок, где три месяца мы должны были проходить «курс молодого бойца». Так как мы практически из военного городка не выходили, то о Таллинне у меня осталось мало впечатлений.
Помню только, что вели колонну по зеленым улицам с двух и трехэтажными, каменными, невзрачными домами. Помню также сильный запах сгоревшего сланца, который в то время использовали для отопления домов.
Военный городок представлял собой несколько казарм старинной постройки с плацем для строевых занятий, столовой и спортивными площадками. Все это было обнесено каменным двухметровым забором, обсаженным вокруг липами и дубами.
В трехэтажных казармах были расположены спальные и учебные помещения с высокими потолками и асфальтовыми полами.
В спальных помещениях стояли одноярусные (уже хорошо!) кровати, тумбочки и табуреты типа «гей славяне». Вся мебель была покрашена шаровой (серой) краской и имела неистребимо казенный вид. На стенах - «наглядная агитация» с неизбежными лозунгами вида «Слава КПСС», сентенциями типа «В армии служить – по уставу жить!», текстами Военной присяги и Государственного гимна.
Пока нас не поставили на довольствие, кормить всю нашу братию не могли, поэтому обед для нас пролетел. Чтобы мы не скучали без дела, нам выдали наматрасники и наволочки, которые надо было набить соломой из сарая на территории городка.
Даже такое несложное дело, как сооружение соломенных тюфяков и подушек, требует известного навыка. Оказывается, нельзя слишком переполнять наматрасники. Для того, чтобы койка имела надлежащий вид, требовалось хорошо потрудиться. Заправленный простынями и одеялом матрас должен иметь вид правильного прямоугольного параллелепипеда. А набитый соломой наматрасник похож скорее на эллипсоид.
Под руководством старшин учебного отряда, военнослужащих третьего года срочной службы, мы пару часов занимались этим интересным занятием, добиваясь уставного
единообразия. Конечно же, с первого раза не получилось. Но тут же выявились передовики. Витя Волобуев догадался прошить швы на наматрасниках, создающих грани параллелепипеда. Получилось очень прилично, но работа потребовала большой усидчивости, бездны времени и много ниток.
Мы с Сашкой Игнатовым поселились рядом, взяв общую тумбочку.
На ужин, как и положено, в столовую, находящуюся за пределом нашей казармы, мы шли строем под командованием старшин. Через плац надо было двигаться строевым шагом, о чем нам сразу объявили при построении. По этому, когда вступили на плац, то, по команде «Строевым!», достаточно дружно затопали, показывая, что мы готовы начать службу.
Перед входом строй не распустили, а дали команду: «В колонну по одному в столовую шагом марш»! Но мы были уже этому научены в лагере, так что местные старшины даже удивились, что мы не просто заняли места за столами, а ещё и остались стоять, дожидаясь разрешающей команды «Сесть».
Ужин оказался более чем скромным: немного макарон, сдобренных маргарином, и стакан чая с кусочком сахара. Так что весь хлеб, что был на столе, съели без остатка. Да и известной команды «Остатки пищи – в бачек» не понадобилось. Все миски были опустошены до дна.
Следующий день был весь занят получением форменного обмундирования и организацией почтовых посылок в домашний адрес нашей гражданской одежды. Выдали нам по две пары рабочего платья из жесткой белой парусиновой ткани. Тельняшки - с длинными рукавами и в виде майки, черные сатиновые трусы и синие хлопчатобумажные носки.
Брюки с клапаном, без ширинки, с зеленым парусиновым ремнем и рубахой навыпуск. К ним полагалась пара грубых ботинок из кирзы, имеющая флотское название «гады», и синий нарядный воротник с полосками –«гюйс». Кроме рабочего платья нас оделили новенькой парадной флотской формой, состоящей из темно-синей «суконки» с большим отложным воротником, черных брюк, к которым полагался черный кожаный ремень с бляхой, и хромовые ботинки.
Этот комплект назывался «первым сроком» и его полагалось носить только по торжественным случаям или в увольнении. Слова «первый срок» означали, что мы его получили первыми, и его никто до нас не носил. Кроме «первого срока» нам выдали еще и second hand, «второй срок», предназначенный для повседневной носки. Брюки, и фланелевую рубаху, которую, как и «суконку», полагалось носить
под брюки с черным ремнем.
И к «первому сроку», и ко «второму», как и к рабочему платью, выдавали по комплекту погон с буквами БФ. Из головных уборов выдали довольно неказистую черную шапку-ушанку, белую и черную бескозырки, на лентах которых было написано: «Краснознаменный Балтийский флот».
На осень в качестве верхней одежды полагался довольно симпатичный черный суконный бушлат с золотистыми латунными пуговицами в два ряда и, так называемый, галстук – изделие из такой же суконной ткани, выполняющее функции кашне. На зиму выдали шинель из грубого ворсистого сукна, которую тоже полагалось носить с галстуком.
Сверх всего этого «богатства» нам выдали по нелепому зеленому вещевому мешку, в котором разместить все выданное обмундирование не было никакой возможности. Как заплечный мешок его можно было использовать, если не упаковывать в него две трети выданного.
Приставленные к нам старшины объяснили нам, что все обмундирование следует самостоятельно подогнать по себе, и сразу же на все форменные рубахи надо пришить погоны, а к галстукам – белые подворотнички.
И работа закипела. К счастью, у меня с собой были иголки и катушки с белыми и черными нитками, а, главное, вся выданная форма оказалась моего размера и не требовала подгонки.
Правда, брюки рабочего платья оказались немного короче необходимого, но запаса в них не было и мне позволили оставить все как есть. Ну а ребятам невысокого роста, таким как Славик Пономаренко, Валера Шишкин или Саша Игнатов, пришлось изрядно попотеть, подшивая брюки и рукава рубах рабочего платья. Это надо было сделать в первую очередь, так как на следующий день уже начинались строевые занятия.
В закреплении погон тоже были свои тонкости. Если их помещаешь в естественный угол между швами рубахи на плече, то они оказываются хотя и симметрично пришитыми, но несколько сдвинутыми вперед. Для того, чтобы погоны смотрелись лихо, как у настоящих «мариманов», их следовало слегка сдвигать на шов, при этом оказывалось достаточно трудно добиться полной симметрии.
А симметрия, как и единообразие, во флотской эстетике - главное условие, и не желательное, а обязательное. Кроме того, следовало пришивать погон так, чтобы не был виден шов. Об этом я не сразу догадался, так что, пока добился желаемого, пришлось изрядно повозиться с иголкой. Парусина робы жесткая, особенно на шве, и я переломал почти все иголки, взятые из дома. К счастью, в нашем военном городке был ларек со всякими необходимыми в быту вещами, так что вытачивать иголку из пружины кровати не пришлось.
Забегая немного вперед, скажу, что Саша Игнатов, пристроившись «внештатным сапожником», выточил из куска пружины шило для своих сапожных дел. Строевыми занятиями мы занимались несколько часов в день, и уже через пару недель в роте обнаружились проблемы с обувью.
Саша понял, что используя свои гражданские навыки, он может «сакануть» от строевых, и вместо того, чтобы часами, и в дождь, и в слякоть, отрабатывать строевые приемы, он сидел в тепле и уюте «баталерки», подбивая деревянными гвоздиками, сделанными из спичек, прохудившуюся обувь «второго срока» матросов и старшин роты. По причине своей сапожной квалификации, он был освобожден старшинами и от хозяйственных дел и «приборки», которыми остальные, неквалифицированные, постоянно занимались.
Хозяйственные дела были, чаще всего, связаны с обслуживанием столовой: мойка посуды, чистка картошки, накрывание столов и неквалифицированная помощь штатным работникам пищеблока. Кроме того, нас периодически привлекали к разгрузке разных грузов, приходящих в городок, и мелким малярным работам в части. Обычно эти работы мы осуществляли в вечерние часы или в воскресенье.
Утро у нас начиналось в шесть часов с истошного крика дневального: «Подъем»! Надо было отбросить одеяло и верхнюю простыню на заднюю спинку кровати и, не медля, вскочить с постели. Несколько минут отводилось на естественные надобности, и следовала команда: «На физзарядке быть:брюки, голый торс»!
Мы должны были сбежать вниз по лестнице и построиться в колонну по три. Последними выходили старшины, наблюдающие за нашими действиями, и отдавали новую команду: «По кругу! Вокруг плаца! Бегом марш»!
Позволив нам сделать несколько кругов и окончательно растерять остатки сна, старшины останавливали строй, и, перестроив в две шеренги, разводили подчиненных друг от друга на расстояние вытянутых рук для проведения комплекса гимнастических упражнений.
Комплекс состоял из десяти – двенадцати последовательных движений, выполняемых в определенном порядке и в такт. Первые дни, пока мы не освоили последовательность и правильность необходимых телодвижений, наш строй выглядел довольно забавно, но, по мере освоения комплекса, наши действия стали выглядеть вполне прилично, напоминая физкультурные парады из старой кинохроники.
После зарядки следовала новая команда старшины роты: «Направо! Слева по одному в ротное помещение бегом марш!»
Уже в ротном помещении дежурный по роте командовал: «Приступить к водным процедурам!» Это означало, что нужно, захватив умывальные принадлежности, спешить в умывальник. Так как степень поспешности у всех была разная, то, как правило, умывальных мест хватало. При этом командиры отделений следили, чтобы мы находились в умывальнике без тельняшек и не забывали обмывать торс и шею.
Сами старшины подавали нам в этом пример, и только старшина роты, военнослужащий последнего года службы, иногда пользовался почетным правом приходить в умывальник в тельняшке. Пользуясь случаем, хочу отметить, что никакой «дедовщины» в учебном отряде не было. Да и потом, когда я попал после окончания «Учебки» на подводную лодку, таких обычных для нынешнего времени «неуставных взаимоотношений» не было.
Сразу после утреннего умывания и заправки постелей начиналась уборка помещений и территорий. За каждым отделением роты был закреплен
определенный «объект приборки». За третьим отделением были закреплены туалет и умывальник, Второму отделению достались спальные помещения.Четвертое отделение убирало лестницу и «внешний объект» - территорию во дворе.
Первому отделению, в котором был я, достался коридор. Покрытый асфальтом коридор был длинный, метров в сорок. Его надо было каждый день вымыть с мылом и вытереть досуха. Для этого в ведре с холодной водой (горячей не было) разводились стружки хозяйственного мыла и взбивалась густая пена.
С помощью швабры нужно было этой пеной намазать асфальт и после этого досуха вытереть пол "ветошью" (обычно, кусками старого рабочего платья). Процесс вытирания шел вручную, так как «ветошь» надо было постоянно переворачивать по мере намокания. Если по ошибке вместо пены на асфальт попадала вода, то досуха вытереть пол не было никакой возможности, так как парусиновая «ветошь» плохо впитывала влагу.
Первые несколько дней, пока мы не освоили названную технологию, приходилось
копаться в лужах грязной воды, которую ни как не удавалось убрать. Всякий, проходящий по не досуха вытертой поверхности, оставлял безобразные
следы на асфальтном полу, которые без конца приходилось вытирать.
По команде «окончить приборку» можно было идти мыть руки и готовиться выполнять команду к построению на завтрак.
Обычный завтрак – каша: перловая, ячневая или пшенная, буханка пшеничного хлеба на десятерых, два кусочка сахара и чай.
После завтрака начинались классные занятия в казарме по изучению присяги, уставов и самозарядного карабина Симонова (СКС). Карабины,
насколько я помню, нам в отряде выдавали только на время занятий. Первоначальные навыки в стрельбе из личного оружия прививали на специальном
тренажере.
В конце подготовки мы один раз стреляли из боевого оружия, всего по три патрона на каждого. В первой половине дня пара часов отводилась на строевую подготовку. Два раза в неделю проводились физкультурные занятия, обычно по общефизической подготовке. Ну и, конечно, каждый понедельник 4 часа обязательных политзанятий.
Все занятия с нами проводили старшины, об офицерах учебного отряда у меня никаких воспоминаний не сохранилось. Но, скорее всего, свою службу они исполняли правильно, так как учебный отряд работал как часы и порядок был образцовый. После утренних занятий полагалось построение на обед.
Обычный обед - жидкий суп или борщ на костном бульоне, макароны или каша с крошечным, не больше половинки спичечного коробка, кусочком рыбы
или вываренного мяса и стакан несладкого компота из сухофруктов.
После обеда нам давали небольшой перерыв, во время которого курящие и любители послушать или «потравить» байки собирались в курилке, оборудованной во дворе.
После обеденного перерыва, как правило, начинались строевые занятия.
Иногда после строевых занятий практиковалась «самоподготовка», во время которой мы должны были самостоятельно учить определенные статьи
уставов. Но чаще строевые занятия с десятиминутными перерывами проводились до ужина. Несведущему человеку может показаться, что строевые занятия это что-то вроде прогулки строем. На самом деле это довольно тяжелое и изматывающее занятие, и не только физически, но и психологически.
До тех пор, пока не выработаешь в себе навык отключать эмоции, переходить «на автомат» и думать о своем. Но этот счастливый навык вырабатывается (и то не у каждого) только после трех –четырех месяцев занятий этим «балетом».
Тяжесть строевых занятий усугублялась постоянным чувством голода. Совершенно очевидно, что тот скудный паек, который нам давали, не компенсировал потери от физических нагрузок. Есть хотелось все время. К счастью, в городке был ларек, где можно было купить и конфеты, и печенье ,и сгущенку. Но на те три рубля, что были положены нам от «державы», особенно много не нашикуешь.
Мы с Шуриком Игнатовым, когда совсем было невмоготу, покупали на двоих буханку пшеничного хлеба и килограмм яблок, благо в ту осень они были дешевые. Через месяц, как мы здесь обосновались, от родственников стали приходить продовольственные посылки, которыми, как правило, пользовались сообща.
Тяжелее всего приходилось курящим ребятам, если их не подпитывали родственники. Правда, по норме довольствия можно было получать сигареты "Махорочные". Но они были такие вонючие и злые, что большинство, даже курящих, предпочитало заменить их пачкой сахара в месяц, что начальством приветствовалось.
После строевых занятий скорбный ужин исчезал в полминуты. Но впереди уже были не изматывающие строевые занятия, а самоподготовка, во время которой можно было исхитриться почитать художественную литературу или совершенно законно полистать подшивки "Правды", "Комсомолки" или "Известий". Значительно меньшей популярностью у нас пользовалась "Красная Звезда", центральная военная газета, или "Страж Балтики" – газета Балтийского флота.
После самоподготовки, за час перед вечерней поверкой, было «личное время». Его можно было использовать для приведения в должный вид одежды и обуви к следующему дню, написать письмо или почитать книгу. С собой я взял сборник рассказов Стефана Цвейга, так что на первые дни читать было что, а потом можно было записаться в библиотеку при части.
В 22 часа раздавалась команда: «Роте построиться на вечернюю поверку»!
По этой команде мы выстраивались в две шеренги, по отделениям, в коридоре. Старшина роты давал команду: «Дежурному по роте проверить личный
состав»! Командиры отделений проверяют подчиненных и готовятся ответить о причине отсутствия некоторых курсантов, а дежурный по роте
зачитывает список личного состава.
Услышавший свою фамилию военнослужащий по уставу должен отвечать: «Я»! Раньше на флоте отвечали «есть!», но с некоторых пор ввели единообразное с армией «я». Нам это очень не нравилось. Но наши попытки приобщится к флотской традиции, отвечая «есть», старшина роты на первой же проверке пресек и строго потребовал отвечать по уставу.
Я иду первый по списку. «Бахарев!» - «Я!», «Богданов!» - «Я!». И тут, нарушая алфавит, идут фамилии: Будкин, Уткин, Шишкин, сопровождаемые детским смехом. И далее опять по порядку: «Дорожинский!» - «Я!»...
Интересно, что начальник, соблюдая традиции флотского юмора, идущие еще с царских времен, когда на корабли подбирали фамилии «в тему», не стал
исправлять инверсию.
После вечерней поверки можно было, умывшись перед сном, ложиться в койку. Еще несколько минут можно было почитать. В 23 часа раздавалась
команда: «Роте отбой!», - и дежурный гасил свет в спальном помещении.
По субботам и воскресеньям в клубе военного городка показывали кино. Кинофильмы и чтение, обеспеченное доступом к литературе и свежим
журналам в библиотеке части, были нашими основными развлечениями. В увольнение нас не отпускали, но было два «культпохода» в старую часть
Таллина. В то время это был небольшой, по нынешним меркам, город с населением менее 300 тысяч человек.
(Отступая от темы, не могу не высказать недоумение по поводу неистребимого неуважения к русскому языку наших властей. С какой стати по первому
предложению «бывших братьев» вдруг стали писать в официальных изданиях Таллинн с удвоением двух последних букв? Или «в Украину» вместо «на Украину»?
Можно понять логику националистов Эстонии или Украины, которые хотят как-то отрезать воспоминание о проживании в совместном государстве и ради этого идут на мелкие и крупные изменения того, что сложилось в их культуре за историю нашей совместной жизни. Но при чем тут русский язык? Неужто нам вскоре придется писать "Пари" вместо "Париж", или "Абана" вместо "Гавана")?
Первый раз нас, одетых в форму 3 первого срока и чрезвычайно довольных своей морской формой, хотя мы были еще в рабочих кирзовых ботинках
(хромовые нам к этому времени еще не выдали), строем повели в парк Кадриорг, находящийся в двух километрах от центра города.
И парк в стиле барокко, и дворец при нем были заложены по приказу Петра Первого, как царская резиденция, после победы в Северной войне, по которой Эстония отошла к Российской империи. С удовольствием, уже без строя, погуляли мы по парку. В Кадриоргском дворце, одном из лучших творений зодчих 18 века, находился главный художественный музей советской Эстонии, который мы с интересом осмотрели. На этом наша первая экскурсия по Таллину закончилась, и нас строем повели назад.
Интерес представляли для нас и старый нижний город, от которого еще сохранились остатки укреплений : руины стен с башнями 14 века, готические
здания церкви Олевисте.(13 век), Большой гильдии, ратуши 16 века, и расположенный на холме Вышгород (Верхний город) с замком Тоомпеа, начало
постройки которого относят к 12 веку.
Над замком возвышается почти пяти десятиметровая башня «Длинный Герман», возведенная в середине 14 века.
Все это мы обошли и осмотрели. При этом по улицам мы ходили только строем, и лишь там, где можно было, строй распускали.
В Вышгороде находится кафедральный православный соборный храм, с которым у меня связано мое первое дисциплинарное наказание на военной
службе. Дело было так: мы, уже без строя, обходили во круг собора, рассматривая детали архитектуры. Я шел рядом с Сашей Игнатовым и
рассказывал, что где-то слышал, что герой эстонского фольклора Каливипоэг похоронен на Вышгородском холме.
Саша высказал предположение: «Может быть собор построен над его могилой? Тогда в соборе может быть какая то информация о нем, памятная доска
или икона»?
«Вряд ли! »- ответил я, - «Калевипоэг был язычник, как и его отец Калев из финского эпоса, поэтому с какой стати православной церкви освящать
его могилу постройкой храма»? Саша неуверенно предложил: «Давай, заскочим на пару минут и посмотрим, так ли это».
Мы стоял напротив входа в собор, а все остальные были за собором и видеть нас не могли.
«А, что! Давай посмотрим!» - ответил я. И мы, незамеченные сослуживцами, юркнули в собор. В соборе было почти пусто. Служба уже закончилась.
Только одна старушка- служительница собирала огарки свечей от икон, да у маленькой церковной лавочки пожилой человек в строгом черном костюме
листал какую-то толстую книгу.
Легкий запах ладана и горячего воска, мерцание свечей перед иконами - вся атмосфера храма, совершенно чуждая
нашей молодости и миропониманию, - перенесли нас как бы в другой, неведомый нам мир. Мы медленно пошли вдоль стен, разглядывая иконы и
церковную утварь.
«Ну, я же говорил - вот и мемориальная доска!» - шепнул мне мой друг, пытаясь не привлекать к нам внимание служительницы. Действительно, в нескольких метрах от нас из церковной полутьмы смотрела на нас мраморная доска.
Подошли поближе, чтобы можно было разобрать написанное, и прочитали, что собор возведен в конце 19 века в память о чудесном спасении императора Александра Третьего в железнодорожной аварии.
Мы обошли храм по периметру еще раз, но ни каких упоминаний о герое эстонского эпоса, конечно, не нашли. Сколько времени мы проводили наше этнографическое исследование, я точно сказать не могу. Но когда мы вышли из церкви на солнечный свет, то никого из наших друзей у собора и на площади перед губернаторским дворцом уже не было.
Оказывается, пока мы рассматривали интерьер собора, наш старшина дал команду построиться и, не проверив личный состав, повел строй в казарму.
Дело осложнялось еще тем, что у нас не было на руках увольнительных записок, и первый же патруль, которых в городе в выходной день немало, отвел бы нас на гауптвахту. Да и дорогу назад, раз нас вели строем, мы не очень-то запоминали. Однако, все обошлось относительно благополучно.
Озираясь и оглядываясь, почти на одном инстинкте, мы добрались до ворот части. Там наше отсутствие уже обнаружилось и руководящий экскурсией
старшина уже жил в предчувствии собственного разжалования. Много он сказал гневных слов в наш адрес, но самое обидное было - «богомольцы»!
Все же я думаю, что когда мы прибыли под его светлые очи, он был скорее рад, что мы нашлись, чем возмущен нашим разгильдяйством. Мы отделались
тремя нарядами на хозяйственные работы вне очереди. Почти ничего - по нашим тогдашним представлениям.
10. Лиепая. ПЛ С-116
К концу ноября 1960 года наша служба в Таллинском учебном отряде Балтийского флота закончилась, и мы малыми группами разъехались по всем военно-морским базам КБФ. Одна часть наших ребят попала на надводные корабли, эсминцы и крейсера, а другая на подводные лодки в Ригу, Лиепаю и Балтийск.
Я вместе с Сашей Игнатовым и Володей Дорожинским был направлен в Лиепаю, которую мы все тогда называли старым русским именем Либава. В то время там, в ближайшей окрестности города, располагалась большая, хорошо оборудованная база подводных лодок 611-го, 613-го и 615-го проектов.
Все лодки уже послевоенной постройки и все по-своему знаменитые. Они относились к так называемым электролодкам с увеличенным количеством аккумуляторных батарей и повышенной емкостью их элементов. Благодаря этому подводные лодки получили подводную скорость в два раза большую, чем субмарины Второй Мировой войны.
Большие подводные лодки 611-го проекта имела возможность плавания во всех районах мирового океана. Средние подводные лодки 613-го проекта, как очень удачного, оказались самой большой серией подводных лодок из построенных в мире. Всего было выпущено 213 кораблей этой модификации.
Малая подводная лодка 615-го проекта знаменита тем, что она могла ходить под водой не только на электродвигателях, работающих от аккумуляторных батарей, но и под дизелем, использующим возимый запас кислорода. Из-за наличия баллонов с кислородом на подводной лодке была повышенная опасность пожара, время от времени реализующаяся с самыми тяжелыми последствиями. Среди подводников этот проект носил недоброе имя «зажигалки».
Все лодки имели причалы в закрытой бухте, соединяющейся с Балтийским морем морским каналом, через который был переброшен мост. Закрытость
бухты от непогоды – несомненное достоинство Либавской базы подводных лодок. Однако, разрушение моста бомбами или диверсией запирало в бухте все лодки. По этой причине при объявлении угрожающей ситуации все лодки должны были покидать гавань.
С одной стороны бухты, справа от входа, располагалось судоремонтное предприятие «Тосмаре». На нём все время, пока я проходил стажировку на
ПЛ, стояли в ремонте гарпунные суда китобойной флотилии "Юрий Долгорукий".
Слева находился военный городок подводников со всей необходимой инфраструктурой, включая приличные спортивные сооружения, клуб, столовую и казармы. Большая часть сооружений сохранилась еще со времен, когда Либава была главной базой Балтийского флота царской России.
Доминантой военного городка, ранее называвшегося военным портом имени Александра Третьего, был красивый православный храм, в эти годы уже не действующий. Сохранились еще старинные казематы, а казармы были значительно лучше аналогичных помещений в базах Западной Лицы, Гремихи или Северодвинска, где мне довелось впоследствии побывать.
Кубрики для личного состава, матросов и старшин срочной службы были светлыми и теплыми. Полы в помещениях паркетные, потолки высокие. Ряды одноярусных коек в кубриках стояли не тесно. По сравнению с казармой учебного отряда, интерьер производил уютное впечатление.
Нас, прибывших из учебного отряда, распределили на разные подводные лодки, так что мы все временно расстались.
Меня назначили на подводную лодку С-116, 613-го проекта. Экипаж лодки сдал необходимые учебные задачи, и С-116 числилась в первой линии,
означающей полную степень боевой готовности.
Когда я в середине дня прибыл на береговую базу экипажа, то оказалось, что лодка находится в море и возвратится через несколько дней. Но в казарме, на берегу, находились недавно вернувшийся из отпуска врач экипажа и старшина сверхсрочной службы, занимающийся вопросами постановки и снятия с довольствия при кратковременных выходах в море, так что главные проблемы решились сразу.
Кроме них в помещениях экипажа были такие же, как я стажеры из других военно-морских училищ, прибывшие на день раньше. Из училища Фрунзе,
готовящего штурманов - Епишин и Гагин. Из училища Ленинского Комсомола, готовящего специалистов по оружию - Галкин и Ерошев, из училища г. Пушкина, готовящего инженеров-дизелистов - Бычков.
Всех их разместили в отдельном кубрике на 6 коек, где предложили поселиться и мне. Они, как и я, прошли школу молодого бойца в Таллине, но поскольку жили мы в разных корпусах, то, практически, не были знакомы.
Самой колоритной фигурой был Володя Епишин. Невысокого роста, широколицый парень, не отличающийся эрудицией и очень сильный.
Чтобы удивить окружающих, мог сто раз присесть, держа в обеих руках по пудовой гире. Как я потом узнал, училище он так и не окончил, однако, прославился на курсе тем, что на спор втащил задний мост от автомобиля на лестницу, но не удержал. Упавший мост разворотил лестничную клетку.
Его товарищ по училищу, Гагин, красивый брюнет с тонкими чертами лица, был вежливым, обходительным парнем. За вежливость и аккуратность командир ПЛ, капитан 3-го ранга Шведов, определил его в вестовые офицерской кают-компании.
Его брали на все выходы в море, и он наплавал больше всех нас. Закончил ли он училище, я не знаю, но в дальнейшем я с ним по службе не
пересекался.
Галкин – невысокий, юркий парнишка, очень гордился, что после училища пойдет по командной стезе и будет нами, инженерами
командовать. В чем-то он, конечно, был прав. Служба по командной линии на флоте идет много быстрее, чем у инженеров.
Так, например, с нами вместе поступил на первый факультет училища Алик Ураев, которого, кажется на первом курсе, за что-то отчислили. Он через год восстановился в Училище Фрунзе и закончил его. Когда наши ребята, такие как Миша Левиев или Миша Туровец, уже исходив не одну «автономку», пахали командирами групп в должности капитан-лейтенантов, Алик стал командиром АПЛ, капитаном первого ранга.
Второй представитель училища подводного плавания разочаровался в военной службе еще в Таллине и написал заявление, что желает уйти на «гражданку». Так как ему еще не было 18 лет, и он служить срочную службу был не обязан, его вскоре уволили.
С Мишей Бычковым из Пушкинского училища я сошелся ближе всего. И потому, что служили в одной БЧ-5, - он у дизелистов, а я у электриков, - и
потому, что парень он был доброжелательный и надежный.
Чтобы мы не скучали, пока ПЛ не вернется на базу, нас сразу же расписали в сетку нарядов. Первым делом - в качестве работников по камбузу. В
наряд ходили через день. И там тоже было разнообразие: одно дело накрывальщики, а другое дело - мойщики посуды.
Накрывальщики в белых форменках разносят и расставляют на столы чистую посуду, бачки с пищей или чайники с компотом. Из хлеборезки приносят хлеб, масло и сыр. Вскрывают и расставляют на столы банки с консервами. После той голодухи, что мы терпели в Таллине, здешняя еда казалась сказкой.
Утром молочная рисовая каша, пшеничный хлеб по четвертинке на человека, приличный кусок масла и сыр, сладкий чай или кофе со сгущенным молоком. Моряки, служащие по четвертому году, уже, как правило, кашу не ели, по воскресеньям не ходили на завтрак, а просили принести «птюху», сыр и чайник к ним в каюту.
«Птюха» - это четвертинка буханки, намазанная маслом.
В обед обычно хороший мясной суп или борщ «с мослом». Мосёл –кусок кости с вареным мясом вокруг. Поскольку никто не голодал, то споров за
мосёл не было.
Наоборот, «бочковой» спрашивал: «Кому мосел»?! Обычно, мосел отдавался первому желающему. Более того, считалось неприличным попросить мосел два раза подряд. На второе гречневая каша с мясом или тушеный картофель, макароны по-флотски или плов. На третье – компот из сухофруктов.
Старослужащие нередко фиксировали внимание остальных на подсчётах: сколько «компотов» осталось до демобилизации. Демобилизация, «дембель»,
ДМБ - сакральное понятие для всякого, проходящего срочную службу. Этими словами исписаны все заборы и стены военных городков. Они же – основная тема разговоров в свободное время.
Ужин, как и обед, состоял из трех блюд и проходил в том же порядке.
После каждого приема пищи «накрывальщики» уносили грязную посуду к окну посудомойки, предварительно счистив недоеденную пищу в бачок. От того, насколько хорошо выполнена эта операция, зависела тяжесть и эффективность труда мойщиков посуды.
Добросовестные ребята, понимая это, старались не пропускать миски с пищей. Ну, а халтурщики, чтобы скорее отделаться от своей работы, иной раз подавали стопки мисок с не удаленной пищей.
Мойщик всю стопку кладет в первый куб с горячей водой, и сразу вода делается настолько жирной, что через пару минут и вода в баке для споласкивания уже грязная.
Приходится менять воду, а на это уходит время. Поскольку столовая большая, в обороте до нескольких сотен мисок, то можно не успеть вымыть посуду к следующему приему пищи. А это уже скандал. Скандал будет также, если дежурный врач обнаружит, что вымытые миски жирные.
Никаких посудомоечных машин тогда не было. Не было и никаких моющих средств, кроме сухой горчицы, которую обильно сыпали в куб с горячей водой.
Несколько часов почти непрерывной работы в жаркой, влажной атмосфере, над чаном с не самыми приятными запахами, с руками, изъеденными
горчичным раствором, заставляли по-другому оценивать степень романтики морской службы.
К счастью, наши камбузные наряды через день с возвращением подводной лодки в базу закончились. Мы, как положено, представились командиру корабля, и он велел нас расписать по боевым частям, соответствующим нашим будущим специальностям.
Меня закрепили дублером на боевой пост с номером 5-6-1.
Цифра 5 обозначала электромеханическую боевую часть (БЧ-5), 6 - номер отсека, где находился этот боевой пост, 1 – номер смены на этом посту.
В БЧ-5 тогда было два офицера, командир БЧ, пожилой капитан 3-го ранга, и старший лейтенант, командир группы, выпускник ВВМИУ из Пушкина. Всеми электриками экипажа распоряжался бодрый и улыбчивый сверхсрочник, мичман Красиков.
Когда он отсутствовал, электриками командовал добродушный и спокойный украинец Александр Пилепенко, главный корабельный старшина, служащий по четвертому году. Кроме него было еще два молдаванина-однофамильца, Мунтяну, земляки из одного села - матросы, служащие по второму году, и русский - деревенский парень Ваня Стогов, старший матрос третьего года службы.
Мичман Красиков выдал мне листок на допуск к самостоятельному выполнению обязанностей боевого номера 5-6-1 . В листке значилось: тактико-технические данные ПЛ, устройство корабля, борьба за живучесть, уставы, ПЭЭК, (Правила эксплуатации оборудование корабля), ПУАБ (правила ухода за аккумуляторными батареями) и много другой всякой всячины, к счастью, только в объеме, необходимом для исполнения обязанностей на боевом посту.
Большая часть учебы проходила на подводной лодке во время проведения обычных плановых мероприятий: «проворачивания технических средств», обслуживания техники и, особенно, аккумуляторной батареи, больших и малых приборок на подводной лодке.
Когда подводная лодка находится у пирса, экипаж ночует в казарме и принимает пищу в береговой столовой. Но большую часть рабочего дня экипаж все же находится на подводной лодке, где принимает участие в общих мероприятиях: учениях, «проворачивании технических средств», общих(авральных) работах.
Между общими мероприятиями каждый занят своим делом по обслуживанию закрепленной техники или вооружения. Первая половина понедельника предназначалась для массовых политзанятий, которые проводились в помещениях казармы. В остальные дни, сразу после завтрака, экипаж строился в колонну во главе с офицерами и, под командованием старпома или помощника, следовал на корабль.
Также и перед обедом: экипаж строился на пирсе и следовал во главе с офицерами в столовую для приема пищи.
После обеда разрешалось около часа, раздевшись, отдыхать в койке. Я обычно ложился с книгой в руках.
По прибытии в часть взял в местной библиотеке и начал с увлечением читать военные романы К.Симонова. Но, несмотря на искренний интерес к замечательному повествованию, постоянное недосыпание брало верх, и после первых 30 минут чтения книга выпадала из рук, я засыпал. Пятнадцать минут глубокого сна прерывались командой: «Экипажу построиться для перехода на корабль».
Без особой суеты, но и не мешкая, подводники выходили на плац строиться, и экипаж колонной по 4 следовал на подводную лодку. Первые дни меня не привлекали к обслуживанию техники, разрешили самостоятельно изучать устройство корабля. Я начал изучение с обхода отсеков и определения их основного назначения.
Первый отсек, торпедный, с четырьмя носовыми 533-мм торпедными аппаратами и шестью запасными торпедами. Отсек отделен от второго отсека сферической переборкой, рассчитанной на давление 10 атмосфер, и является отсеком-убежищем. В этом же отсеке расположен носовой рубочный люк и устройство отдачи аварийного буя. Предусмотрена возможность выхода из аварийной лодки через торпедные аппараты.
Второй отсек аккумуляторный. Там же расположена офицерская кают-компания и каюты офицеров. Третий отсек – центральный. Из него осуществляется управление подводной лодкой, в нём расположены перископ и другие выдвижные устройства наблюдения. Слева по борту у кормовой переборки установлен аппарат торпедной стрельбы, своеобразное электромеханическое вычислительное устройство.
Из третьего отсека по трапу, типа пожарной лестницы, можно через центральный рубочный люк попасть в боевую рубку подводной лодки, из которой ведется управление кораблем в надводном положении. В трюме отсека находится рубка гидроакустика, циркуляционный осушительный насос и трюмная помпа. Обе переборки третьего отсека сферические, рассчитанные на 10 атмосфер, то есть отсек является отсеком-убежищем.
Четвертый отсек – аккумуляторный. В нем же находится камбуз подводной лодки и каюты старшин.
Пятый отсек – дизельный. Справа и слева от узкого прохода стоят два мощных дизеля 37Д, обеспечивающие надводный ход подводной лодки и производящие энергию для зарядки аккумуляторной батареи. Там же находится устройство подачи воздуха, позволяющее перемещаться кораблю на дизелях и в подводном положении.
Шум во время работы двигателя такой, что разговаривать невозможно.
Шестой отсек – электротехнический. Справа и слева от узкого прохода находятся два главных электродвигателя ПГ-101, обеспечивающие ход подводной лодки под водой, две станции управления ими и два электродвигателя экономхода ПГ-103, предназначенные для мало шумного передвижения корабля под водой.
Седьмой отсек, торпедный, отделенный от шестого сферической переборкой, тоже является отсеком-убежищем. В нем имеется кормовой рубочный люк,
устройство отдачи аварийного буя и два кормовых торпедных аппарата.
Везде, где только позволяет место, развешены узкие койки для матросов и старшин экипажа.
Между трубопроводов, кабельных трасс, клапанов и многочисленных электрощитов, укрепленных на бортах и переборках, внутри ПЛ закреплены коробки В-64, содержащие пластины регенерации воздуха при ходе в подводном положении.
Первым делом мне надо было научиться действиям по приготовлению циркуляционного и осушительного насосов к работе, а также пуску и остановке их. Разобраться с организацией работы по вентилированию отсеков и аккумуляторных ям и научиться правильно обслуживать вентиляторы.
Надо было изучить систему трубопроводов, обеспечивающих подачу воздуха высокого давления на осушение 10 цистерн главного балласта. Надо было знать расположение клапанов подачи воздуха к ним, так же, как и расположение всех вспомогательных и топливных систем.
В Шестом отсеке надо было уметь герметизировать отсек. Знать места расположения имущества и приспособлений по борьбе с водой и пожаром и уметь ими пользоваться. Уметь снять питание со всего оборудования, находящегося в отсеке, и многое другое.
Всем этим я каждый день занимался во время пребывания на подводной лодке.
В 17.30 по громкоговорящей связи раздавалась команда : « Построиться на пирсе для перехода на базу».
Если не было предусмотрено авральных работ или не готовились к выходу в море, то после ужина экипаж мог отдыхать. Офицеры могли покинуть часть
только после разрешения, которое давал старпом, предварительно согласовавший его с командиром корабля.
Матросы и старшины срочной службы отпускались в город только в дни увольнения,
и не более, чем 30 процентов от личного состава подразделения.
Нас, стажеров, пока мы не сдали на самостоятельное управление боевым постом, в увольнение не отпускали.
С возвращением подводной лодки на базу количество дежурств на камбузе сократилось, но появился новый вид служебных нарядов – дневальным по
спальным помещениям. С одной стороны, этот вид дежурства был легче, так как обязанности по поддержанию порядка в кубрике и местах общего
пользования были не слишком обременительны, но, с другой стороны, появлялась обязанность несения вахты «у тумбочки» по четыре часа через
восемь.
В это время не разрешалось сидеть, читать, отходить от «боевого поста» без причины и дальше предела видимости. Особенно мучительна
была третья смена: ночные часы с часу ночи до пяти утра. После отбоя «подсменные» ложились спать только с разрешения дежурного по казарме,
пока, не наведут порядок на всех «объектах приборки», закрепленных за экипажем.
Обычно этот процесс заканчивался не ранее 24-х часов. Только
успеешь прилечь, не раздеваясь и укрывшись шинелью, только начинаешь видеть первые сны, как без пяти минут час тебя уже трясет за плечо
дневальный, вахта которого заканчивается.
Надеваешь на рукав шинель, переданную предыдущим дневальным, «рци» (синюю повязку с белой полосой, обозначающая букву Р во флажковом
семафоре), подпоясываешься ремнем, с висящим на нем штык-ножом, и становишься у тумбочки. Глаза сами собой закрываются, спать хочется
смертельно.
Начинается четырехчасовая изнурительная борьба со сном.
Чтобы немного развеяться, обходишь ряды «пирамид» (ящиков с оружием), проверяешь целостность пластилиновых слепков печати дежурного. Заглянешь в «курилку» при гальюне, нет ли бумажного мусора или тлеющей сигареты: сохранность оружия и опасность пожара виделись единственными реальными причинами таких ночных бдений.
Про терроризм в те годы не слышали, и он в мирное время казался чем-то нереальным. Обойдешь коридор из конца в конец, вслушиваясь в дружный храп сослуживцев, доносящийся из кубрика. Выглянешь на лестничную клетку. Если дежурный офицер части не со своего экипажа, то вероятная проверка службы начнется со звука открывающейся входной двери на лестничной клетке. Все тихо.
Значит, можно осмелеть и пойти на нарушение, открыть взятую на пост книгу. За чтением служба бежит быстрее. Важно только не расслабляться и при
подозрительных звуках, сунув книгу под полу шинели, успеть застегнуться.
Если же дежурный из своих офицеров, то он может выйти из каюты в коридор в любой момент и сразу засечь нарушение порядка.
Хорошо еще, если дело ограничится замечанием, много хуже, если «снимут с дежурства». Это значит, что поднимут спящего старшину, тот назначит и разбудит другого матроса, расписанного нести службу на следующий день. Тот заступит на пост вместо тебя, а ты, кроме наказания (обычно, внеочередной наряд на камбузные работы), на следующий день снова заступишь дневальным, пройдя нудный процесс «разбора полетов» перед старшиной команды.
Но обычно вахта проходит без эксцессов. Без пяти минут пять идешь будить первую смену, счастливчика, спящего почти всю ночь, передаешь ему у
тумбочки, сакральные символы службы - «рци» и штык-нож, - и можно несколько минут поспать, не раздеваясь, до общего подъема в шесть часов.
До ухода экипажа на корабль подсменные дневальные в непрерывных хлопотах, выполняя распоряжение дежурного по казарме по наведению порядка и боцмана по мелким ремонтам и покраске имущества. Боцман, невысокий, хваткий главный корабельный старшина четвертого года службы все видит и замечает.
Течет кран в умывальнике - надо сменить прокладку. На пирамиде с оружием появилась царапина – надо подкрасить. Кто-то разбил стекло в окне курилки – надо вставить. Для этих случаев в боцманской «баталерке» (кладовой) припасен и набор ключей, и молоток с гвоздями, и баночка с «шаровой», серой, в тон тумбочкам и прочей мебели, краской, и нарезанные, в формат окон казармы, стекла.
В дни смены постельного белья надо принять по списку от каждого, проживающего в казарме, простыни, наволочки и полотенца. Увязать в узлы и сложить в бельевую баталерку.
После обеда, вот главе с дежурным по казарме, подсменные дневальные несут менять белье в прачечную военного городка. После ухода экипажа на
корабль, когда все приказания начальников выполнены, можно бы и отдохнуть. Главное, не попадаться на глаза дежурному, ибо, как известно, всех дел не переделаешь.
Но уходить из казармы без разрешения нельзя и спрятаться особо некуда. Поэтому, выполнив приказание, затягиваешь доклад о выполнении, дожидаясь, когда дежурный выйдет из казармы, чтобы где-нибудь «зашхериться» (спрятаться, затаиться) и несколько минут вздремнуть.
Простейший способ – на дальней, стоящей в последнем ряду от двери койке залечь, укрывшись с головой шинелью. Оптимальный вариант – в бельевой
баталерке, на тюках, предварительно закрывшись на ключ. Если «у тумбочки» стоит кто-то из приятелей, на кого можешь положиться, - просишь сказать, что вызвали на внешний объект, и тогда уж как минимум час, а если повезет, то и два часа сладко «хрючишь» на узлах с бельем.
Зная, что если начнут искать серьезно, то приятель условным стуком даст знать, спишь особенно беззаботно и с аппетитом. Я до сих пор уверен, что
слаще утреннего сна дневального третьей смены в баталерке ушедшего на корабль экипажа - не бывает на свете. Если удалось поспать, то дневная
смена с 13 до 17 «у тумбочки» пролетает незаметно.
Тем более, что на время обеда тебя подменяет другой дневальный. У входа в посудомойку камбуза стоит старая лошадь, запряженная в подводу и «сапоги» - солдаты срочной службы подсобного хозяйства - грузят на подводу лагуны с
пищевыми отходами. «Привет подводникам!» - подмывает крикнуть бородатую шутку.
Но, улыбаясь, молча прохожу мимо. В столовой, за миской аппетитной гречневой каши с кучками жареного мяса, запиваемой разведенным в кипятке сгущенным молоком, жизнь настоящего подводника с С-116, каким я себя чувствую, кажется прекрасной.
Последние послеобеденные часы не утомительны, тем более, что командир корабля разрешил дневальным у тумбочки в дневное время готовиться к сдаче на самостоятельное управление боевым постом, читать ПУАБ, ПЭЭК и другую не секретную документацию.
В 17 часов дробь барабанов с плаца извещает, что начался развод нового наряда. К этому времени дневальные 1-й и 2-й смены навели порядок в
помещениях, приготовившись к сдаче дежурства. Через 15 минут новая смена прибывает в казарму. Как правило, дневальный « у тумбочки» тут же
отдает «рци» и штык-нож новому дневальному первой смены.
Еще через 15 минут, когда дежурные пересчитают оружие и доложат о смене дежурному офицеру, служба дневального официально заканчивается.
Можно пойти в библиотеку, которая находится в клубе, на территории части, сменить книги или полистать журналы. Можно написать письмо домой
маме или сестре Люде, с которой я регулярно переписывался.
Можно зайти на соседний экипаж, где служит Сашка Игнатов. Их подводная лодка на днях пришла из военно-морской базы полуострова Болдарай, что рядом с Ригой. Мы с ним по прибытии уже виделись, и в один день заступили
дневальными. Сашка тоже только что сменился и не знает, куда себя деть.
Предлагаю сходить с ним на почту, находящуюся здесь же, в военном
городке, и поинтересоваться, не пришла ли обещанная к Новому году посылка от Люды. Пришли удачно: посылка, пришедшая час назад, уже дожидается. Я заполняю извещение и получаю заветный фанерный ящик. Что там, интересно?
Мы направляемся в расположение Сашкиной казармы. Сашку, вместе еще с четырьмя кандидатами в курсанты, определили жить в отдельную каюту. Он и здесь приспособился, и кроме каюты, где ему разрешили сапожничать на экипаж, он имеет доступ к баталерке, где хранит инструмент.
Экипаж еще на лодке, и в каюте мы одни. Вскрываем ящик. Есть! Самое главное! Бутылка вина «Алабашлы». Все остальное пространство ящика занято всякой вкусной снедью: палка твердокопченой колбасы, три банки сгущенки, сухое печенье и конфеты. Все по делу. Хоть кормят в подплаве совсем неплохо, но, кроме сгущенки, ничего похожего не бывает.
Санька прячет бутылку в своей кладовке, оставляет с ней и палку колбасы. Ждать осталось не долго - через неделю Новый год. Ящик со сладостями Сашка отдает мне, так как знает, что мне надо поделиться со своими на экипаже.
11 Стажировка на ПЛ С-116
Через пару дней после этих событий мичман Красиков устроил мне предварительный экзамен на допуск к самостоятельному управлению боевым постом.
Испытание происходило в Четвертом отсеке, в кают-кампании старшин. Сначала идет чистая теория. Красиков спрашивает: «Какое водоизмещение имеет ПЛ»? Я отвечаю : «1080 кубометров надводное и 1350 подводное».
Новый вопрос: «Какова максимальная скорость ПЛ»? Отвечаю: «18,3 узла надводная, 13,1 узел подводная».
Удовлетворившись ответами, мичман велит нарисовать систему вентиляции подводной лодки.
Пока я, старательно вспоминая недавно изученную систему и расположение всех узлов по месту, рисую схему в его рабочей тетради (все это почему-то считалось секретным и могло рисоваться только в «засекреченной» тетради) мичман Красиков, привалившись на спинку узкого дивана, вполголоса затянул свой любимый куплет: « Buenas aires, senorita, buenas aires!»
Изображение системы его удовлетворило, и он велит мне замерить содержание водорода в отсеке. «При работе вентиляции, согласно ПУАБ, должен быть ноль!» - бодро отвечаю я.
«Так и покажи, что у тебя получится. Я прошу замерить, а не спрашиваю, что должно быть», - с этими словами он дает мне в руки газоанализатор.
«Прошу, а не приказываю - уже хорошо»! - думаю я про себя, подготавливая прибор к работе.
Красиков внимательно смотрит за моими манипуляциями.
Сделав все, как положено, я замечаю, что прибор показывает два процента. Неужели что-то напутал?
« Ну и сколько намерил?» - Красиков с подозрением смотрит на меня.
« Два процента» - говорю я.
«И что предполагаешь делать»? - Красиков как будто не удивлен, что при работе вентилятора в отсеке 2 процента.
«Включу приборы дожигания и еще раз проверю, верно ли собрана система вентиляции», - с неуверенностью отвечаю я.
«Ладно, расслабься, прибор врет, я подготовил его на передачу в лабораторию измерительных приборов! Считаю, что ты предварительный экзамен выдержал, и буду ходатайствовать о допуске тебя к несению нижней вахты дублером. Завтра заступишь в первый раз с Михаем Мунтяну, учи инструкцию вахтенного электрика».
И, как бы забыв про меня, снова затянул свою любимую: « Buenas aires, senorita, buenas aires!»
И вот, на следующий день, в 17 часов, я стою на разводе последним в составе вахты нашей подводной лодки. Возглавляет вахту вооруженный пистолетом дежурный по кораблю – лейтенант, командир группы движения. В составе нижней вахты три человека из БЧ-5: дизелист, трюмный, электрик и я, дублер вахтенного электрика.
Кроме нас есть еще трое верхних вахтенных, несущих службу на пирсе у трапа подводной лодки. Их назначают из матросов других боевых частей. Сегодня это рулевой, торпедист, и гидроакустик.
Дежурный по живучести, командир БЧ-5 с другой подводной лодки 613-го проекта, обходит корабельные вахты и выборочно проверяет у будущих вахтенных знание должностной инструкции, не забывая обратить внимание на внешний вид каждого, стоящего в строю. У нас доля проверяемого вахтенного досталась Михаю Мунтяну. Он отвечает с заметным молдавским акцентом, но уверенно и четко.
Мимо меня дежурный проходит без вопросов, только внимательно смотрит в глаза и осматривает с ног до головы. Я к наряду подготовился: пуговицы и бляха ремня до блеска надраены щеткой с асидолом (специальная, беловатая жидкость для чистки латунных предметов обмундирования), яловые «гады» сверкают свежим гуталином, шинель и зимняя шапка еще совсем новые и повода для придирок не дают.
В то время считалось хорошим тоном не затягивать развод наряда, и через пятнадцать минут наша вахта строем, под командой дежурного по кораблю, следует на подводную лодку.
С-116 – тактический секретный номер нашей ПЛ. Все лодки одной серии практически неотличимы и на рубке крупными цифрами выписан другой, бортовой номер, по которому и ориентируются моряки. Этот номер время от времени меняют, чтобы «запутать противника», но пока я служил на С-116, бортовой номер 123 оставался одним и тем же.
Кстати сказать, у соседнего пирса стояла подводная лодка 615-го проекта с бортовым номером 116. Какой тактический номер она имела, я не знаю, но не исключено, что и ее тактический номер был - М-123. Флотский юмор неистребим.
Верхний вахтенный у трапа нашей С-116, увидев приближение смены, нажимает на кнопку звонка, закрепленного на стойке рядом с трапом, и вызывает дежурного по кораблю. Экипаж еще на корабле, но уже ждет команды о переходе на базу. Мы проходим на палубу ПЛ, отдавая честь военно-морскому флагу.
Через узкий проход боевой рубки поднимаемся к жерлу верхнего рубочного люка и ногами вперед спускаемся внутрь подводной лодки, лицом к трапу. Считается особым шиком преодолеть трап на одних руках, почти не касаясь ступеней, скользя ладонями по отполированным поручням. Тем более, что это существенно увеличивает скорость спуска.
Обычно, к смене вахты уже все готово, дежурный просматривает вахтенный журнал за последние сутки, нижние вахтенные обоих смен обходят отсеки, передавая особенности состояния корабля. Новый верхний вахтенный первой смены
расписывается за оружие, АК со складным прикладом, и, с разрешения дежурного по кораблю, меняет старого вахтенного третьей смены на посту у трапа. Как правило, смена вахты не затягивается, и предыдущая служба успевает убыть на базу вместе со всем экипажем.
После этого, корабль полностью остается в ведении заступившей на смену вахты.
На стул у конторки центрального поста садится нижний вахтенный первой смены, дизелист. Его обязанность - фиксировать в журнале все действия, произведенные на подводной лодке, включая осмотры через каждые 15 минут отсеков и трюмов.
Вахтенный электрик в это время проверяет реальное состояние системы вентиляции, замеряет содержание водорода в отсеке и яме. Одна из самых больших опасностей на подводной лодке - водород, постоянно выделяющийся из двух групп аккумуляторных батарей. При превышении содержания водорода в воздухе более 4 процентов почти неизбежен взрыв гремучего газа с самыми катастрофическими последствиями.
Для экономии моторесурса вентиляторов их пускают с определенной периодичностью, обычно - на пятнадцать минут через каждые четыре часа. Но если батарея старая, то возможна необходимость пуска вентилятора ранее установленного срока. Эта необходимость может быть выявлена при регулярных замерах содержания водорода. Граничное значение, после которого необходимо пускать вентилятор - 2 процента.
Батарея на нашей лодке была старая и вскоре предполагалась ее перегрузка, поэтому волнения из-за возможного превышения допустимых пределов содержания водорода были не безосновательны. Сразу же после начала дежурства электрик должен был замерить параметры электролита у контрольных аккумуляторов: температуру, плотность, напряжение и уровень электролита над пластинами.
Для этого надо было спуститься через специальный люк на тележку, закрепленную на потолке аккумуляторной ямы (помещения, плотно заставленного аккумуляторными баками).
Перемещаться в яме можно было только, лежа на животе, на тележках, скользивших на расстоянии нескольких сантиметров над крышками аккумуляторных баков. В таком положении требовалось добраться до контрольных аккумуляторов, расположенных в разных местах ямы и отвинтить круглую, напоминающую двухлитровую банку, черную, с прорезями вентиляции, крышку аккумулятора.
Крышка укладывалась рядом на тележку, а из аккумуляторного бака резиновой грушей отсасывалась в специальную кружку необходимая для замера порция электролита. В бак вставлялся термометр для замера температуры электролита, и специальной мерной линейкой измерялся уровень.
После этого результат заносился в специальную таблицу и можно было приступать к измерению плотности электролита ареометром, помещаемым в кружку. Его показание также фиксировалось, после чего можно было снимать значение температуры. Электролит из кружки возвращался в аккумулятор, а результат замера температуры заносился в таблицу.
Крышка бака устанавливалась на место, и, отталкиваясь от подволока ямы руками, я перемещался к следующему объекту замера. Такая работа, даже при хорошем навыке, занимала не менее получаса. Напряжения на контрольных элементах можно было замерить уже из отсека, с помощью специального вольтметра со шкалой на 5 вольт.
Все эти данные заносились в аккумуляторный журнал, а о вскрытии и закрытии люка ямы - в вахтенный журнал, также, как пуски и остановки вентиляторов и результаты измерения содержания водорода в отсеках. Пока дежурный электрик занимался своими делами, дежурный трюмный обходил отсеки, убеждаясь, что трюмы чистые и все в отсеках именно так, как заявила сменившееся вахта.
После того, как вахтенная служба убедилась в полном порядке на корабле, наступают минуты относительного спокойствия. К этому времени один из подсменных верхних вахтенных приносит из столовой береговой базы зеленые термосы с пищей и вахта приступает к ужину.
Последними принимают пищу первые смены нижней и верхней вахты, подменяемые на ужин второй сменой. Посуда не моется, а относится верхним вахтенным в посудомойку береговой базы. После возвращения его на корабль начинается самая спокойная часть дежурства.
Наша вахта у столика в центральном посту началась в час ночи. Можно еще с часок полазить по кораблю, изучая систему осушения, а потом прилечь в каюте четвертого отсека и вздремнуть, дожидаясь своего времени заступления на пост. Без десяти час заступивший дежурным электриком матрос Мунтяну растолкал меня и сказал, что мы будем нести вахту с часу до пяти.
Чтобы убедиться, что я знаю, что нужно осматривать во время периодического обхода отсеков, он прошел со мной от носа до кормы, показывая, на что следует обращать внимание. В центральном посту он расписался в вахтенном журнале о приеме вахты и сделал нашу первую запись: «Отсеки подводной лодки осмотрены, замечаний нет».
Через пятнадцать минут он послал меня на очередной осмотр отсеков, а сам взялся за оформление электротехнического журнала. Я быстро обежал отсеки, заглядывая в
трюмы и принюхиваясь, нет ли посторонних запахов. Но оказалось, что мой осмотр занял почти семь минут. Получалось, что особенно не посидишь: как только успеешь сделать запись об осмотре, так, почти сразу, надо снова идти в обход.
Пока я бегал по отсекам и заполнял журнал записями об осмотрах, Мунтяну закончил оформление электротехнического журнала, и, провентилировав аккумуляторную батарею и отсеки, объявил мне: « Я буду в кают-кампании оформлять аккумуляторный журнал. Если верхний вахтенный по громкоговорящей связи сообщит о прибытии дежурного по живучести, не мешкая, вызови меня». И он шустро исчез за сферической переборкой Второго отсека, лязгнув кремальерой.
Я остался сидеть на высоком табурете, как на троне, перед конторкой. Лишь блестящий корабельный хронометр мерным тиканьем нарушал вязкую тишину центрального поста. Два часа ночи, пора идти в очередной обход. В кают-кампании света нет, значит, Мунтяну уже честно «давит». Видны только ноги в начищенных «гадах».
Уже хорошо. В случае прибытия дежурного успею юркнуть в отсек и дернуть за ногу. В первый отсек только заглянул, отдраив переборочный люк. Все тихо. В трюм загляну в следующий обход. «Носовые отсеки осмотрел за минуту», - отметил про себя, проходя мимо хронометра центрального поста. Открыл кремальеру переборочного люка четвертого отсека, и, переступив через высокий комингс, юркнул в отсек.
Тишина, нарушаемая сопением спящих подвахтенных в старшинской кают-кампании. Запах камбуза смешался с чуть ощутимым запахом серной кислоты из аккумуляторной ямы. Все спокойно. Открываю защелку переборочной двери пятого отсека и вхожу в полутьму, пропитанную густым запахом солярки и машинного масла. Открываю стальной люк в проходе между дизелями и заглядываю в освещенный трюм. Сухо.
Перехожу в пятый отсек, по пути заглядывая в выгородки трюма. Придраться не к чему. В отсеке чувствуется легкий запах электротехнического лака исправной электрической машины, почему-то не заглушаемый ни с чем не сравнимым характерным запахом отсеков подводной лодки.
Через переборочный люк шестого отсека попадаю в концевой отсек. Заглядываю в трюм, пропахший суриком и машинным маслом. Трюм шестого отсека - самое опасное место с точки зрения попадания забортной воды. Здесь проходят через прочный корпус линии валов. Из трюма тянет холодом забортной воды. Но и здесь все тихо.
Обратно в центральный отсек возвращаюсь, чуть ли не бегом. На кормовые отсеки
уходит пять минут, как ни крути. Сажусь заполнять вахтенный журнал. Смотрю время предыдущей записи «1.45» и делаю новую:«02.00. Отсеки подводной лодки осмотрены, замечаний нет».
Но на часах уже 02.08. Через семь минут новый обход. Как спать хочется! Но в 2.15 отправляюсь в новый обход. Запись в вахтенный журнал, и снова обход, и снова запись в вахтенный журнал. Очередной раз смотрю на корабельный хронометр: 4.08. Кладу голову на вахтенный журнал. Посижу так хотя бы пять минут.
И тут же моментально засыпаю. Мне снится, что сижу я в центральном посту, на ночной вахте и хотя я заснул, ясно слышу звук спускающегося по трапу в центральный пост офицера. Первая мысль: «Почему верхний вахтенный не сообщил о прибытии дежурного по живучести?
Наверное, потому, что он не разрешил вахтенному это сделать. Проверяет бдительность нижней вахты. Но мне еще нужно разбудить Мунтяну!» Пытаюсь оторвать голову от конторки - не могу. «Может быть, надо рывком"? Нет, и рывком не получается. А звуки спускающегося дежурного все ближе. Я в полной панике. Что же это со мной? Голова, как приклеенная, руки не шевелятся!»
И вдруг ясно слышу звонок и голос верхнего вахтенного : «Центральный! Пора будить очередную смену, уже 4.50!»
Моментально просыпаюсь и соображаю: «Так это я спал и видел такой сон!»
Отвечаю верхнему вахтенному: «Есть!» и начинаю лихорадочно заносить в вахтенный журнал записи за пропущенные обходы в 4.15, 4.30, 4.45. Успев все сделать, иду поднимать дежурного дизелиста и верхнего вахтенного первой смены. Попутно обегая отсеки, бужу своего «шефа». Он делает последнюю запись за третью смену и расписывается: «Дежурный электрик матрос Мунтяну вахту сдал».
Экипаж прибудет на лодку к восьми. Все необходимые утренние действия дежурного электрика Михай выполняет сам, а мне дает возможность поспать.
К моменту прибытия экипажа на подъем флага я уже почти выспался и со всеми электриками, под руководством Красикова, включился в работы по подготовке к плановой замене АБ - в начале года мы должны были встать к причалу Тосмаре для выгрузки носовой группы аккумуляторов.
Так прошла моя первая «нижняя» вахта в должности дублера дежурного электрика, как раз в ночь католического Рождества. Но подумал об этом я уже, когда с экипажем прибыл на базу и услышал упоминание об этом в «Последних известиях», регулярно передаваемых по трансляции военного городка.
Утром 31 декабря все стажеры нашего экипажа заступили в камбузный наряд, и это было прекрасно! Во-первых, служба заканчивалась вечером этого же дня, значит, в наряд на Новый Год я не попадаю.
Во-вторых, можно будет выспаться утром первого числа. В-третьих, можно будет «достать» к праздничному столу, который мы наметили устроить в каюте Саши Игнатова, пару банок консервов, белого хлеба, а если повезет, то и предновогодней выпечки, которую собирались делать повара береговой столовой.
Рыбные консервы, которые полагались, как закуска, к каждому обеду, никогда полностью не съедались. Поэтому можно было подать эту закуску не в открытых банках, как было принято, а разложив по тарелкам. Поскольку открывалось более 50 банок, то отложить пару банок не представляло труда.
Тем более, что кроме нас, оголодавших на таллиннских хлебах, других
желающих не было. С хлебом было еще проще. В хлеборезке его выдавали без ограничений, так как весь хлеб, отпускаемый в столовую, обычно не съедался.
Завтрак и обед 31 декабря прошли, как и обычно, а ужин был «праздничный». Повара расстарались и приготовили почти кулинарный шедевр. На первое - настоящую солянку с копченостями и маслинами. На второе - антрекоты с жареной картошкой.
Бачки с квашеной капустой, солеными огурцами и помидорами были расставлены по краям обеденных столов. Заменяющий шампанское хлебный квас разлит по чайникам, соревнуясь по вкусовым качествам с компотом. Выпеченная сдоба и яблоки завершали сюжет.
Несмотря на обилие еды, праздничный ужин экипажей не затянулся. Счастливчики спешили в увольнение, а остальные - в клуб, где должен был состояться новогодний вечер с танцами. Было известно, что через политотдел части на шефствующие предприятия и организации Лиепаи розданы пригласительные билеты девушкам.
Нам, камбузному наряду, предстояло перемыть гору оставшейся после банкета посуды и навести порядок во всех помещениях столовой. Хотя хлопот было больше обычного, но работали мы усердно и к 22 часам были свободны.
С чувством выполненного долга и с неким запасом продуктов для предстоящего банкета мы с Мишей Бычковым направились в казарму. Надо было еще умыться и переодеться к празднику. Я нес сверток с едой, а Миша чайники с компотом и квасом. Не успели мы пройти и десяти метров, как были остановлены грозным окриком: «Приказываю немедленно остановиться!»
«Попались!»- подумал я обреченно и, обернувшись на крик, увидел мичмана, заведующего камбузом. «Сколько раз вам было сказано - нельзя выносить посуду с камбуза!? В чем мне завтра подавать утром чай, если я сейчас недосчитался 14 чайников»!? - кричал он, чуть не плача.
Увидев наш испуганный вид, он, глядя на Бычкова, приказал: « Что стоишь? Отнеси чайники в посудомойку! Компот перелей в пустые банки». Мичман задумался, как бы что-то вспоминая, и, уже совсем спокойно, добавил: « Банки я видел на подоконнике в варочном цеху. Чайники вымой и отнеси в сушку, а компот можешь взять».
« Есть»! - четко ответил Бычков и шустро юркнул в дверь посудомойки.
Взглянув на меня, мичман спросил: «Ножи, ложки, миски есть?»
«Нет», - дрожащим голосом ответил я, разворачивая сверток.
Увидев содержимое: две банки рыбных консервов, буханку пшеничного хлеба и несколько рогаликов праздничной выпечки, он махнул рукой: «Ладно, ступай в казарму»!
Довольный, что все обошлось, я поспешил в расположение экипажа. Через пять минут явился и Бычков, неся, завернутую в бумагу, трехлитровую банку с компотом. «Квас я оставил, нести было неудобно!» - смущаясь, сказал он.
«Ладно, перебьемся без кваса», - ответил я ему.
Без четверти одиннадцать мы с Мишей уже были в каюте Саши Игнатова. Кроме Саши, в каюте находились один из его соседей по каюте и Володя Дорожинский, с которым впоследствии мы учились в одном классе. Началось приготовление к банкету. Из своей баталерки Сашка принес то, что осталось от содержимого моей посылки.
Бутылку "Алабашлы" засунул под подушку, от греха подальше, а колбасу стал нарезать тоненькими ломтиками. Предосторожности оказались не напрасными. Через минуту в каюту вошел дежурный офицер, командир БЧ-3 с экипажа Саши Игнатова.
Он внимательно осмотрел наши приготовления, убедился, что у стажеров спиртного не видно и, выходя, серьезно сказал: «Что вы здесь расположились? В буфете
клуба чешское пиво продают»! Конечно же, это была шутка, но мы, еще совсем молодые, его словам охотно поверили и начали оживленно обсуждать приятную новость.
Ни я, ни мои товарищи чешского пива не пробовали и знали "Плзенское" и "Старопрамен" только по названию. А тут под Новый Год возникает возможность приобщиться!
«Не горячитесь, успеем!» - сказал Дорожинский и внушительно добавил: «Давайте здесь отметим Новый Год, а потом сразу в клуб».
Стол застелили белой бумагой. Для каждого присутствующего вырезали импровизированную тарелку из плотного картона. На такой же тарелке
красовалась тонко нарезанная твердокопченая колбаса. Рыбные консервы открыли и из их крышек, не без изящества, вырезали пять маленьких ложечек для каждого пирующего.
В центре стола поставили банку с компотом, сухофрукты из которого уложили на тарелочку от бритвенного прибора. Фужеры для напитков нам заменяли пластмассовые стаканчики, которые, как фокусник, вытащил откуда-то Миша Бычков.
Пока мы возились с накрытием стола и обсуждали перспективы продолжения банкета с чешским пивом, время подошло к полночи.
По громкоговорителю кубрика началось выступление Хрущева с новогодним обращением к советскому народу. Сашка выглянув в коридор, подскочил к своей кровати и движением волшебника вытащил бутылку. Все оживленно зашумели в преддверии начала банкета. Сашка достал из кармана нож со штопором. Но Володя
Дорожинский сказал повелительно: «Дай сюда!» и забрал бутылку из его рук.
«В Новый Год пробка должна сама вылетать из бутылки!» -сказал он, и молниеносным движением стукнул по дну ладонью. Пробка выскочила, как у шампанского.
Движением гусара Володя разлил содержимое в приготовленные стаканчики, каждому ровно по 150 грамм ароматного напитка, и под бой курантов мы выпили за Новый 1961 год.
Приятная эйфория пришла почти сразу. Мы, спрятали пустую бутылку, налили еще по стаканчику, но уже компота, и начали оживленный разговор, Не забывая пить компот и есть «обильное» угощение, мы обсуждали, как весело будем жить, когда вернемся в Ленинград.
Уходить не хотелось даже ради чешского пива, и только, когда легкое опьянение стало проходить, мы решили перейти на пиво.
Дальше было совсем неинтересно. Буфет уже не работал, да и пива, конечно же, в нем быть не могло по определению. Девчат оказалось в танцевальном зале совсем мало. Остались только те, у которых здесь были свои кавалеры, как правило, старшины четвертого года службы, по какой либо причине не ушедшие в увольнение.
Выделялась одна пара: стройная голубоглазая блондинка в красном платье с декольте, подчеркивающим красивую грудь, танцующая с главным корабельным старшиной нашего экипажа, командиром отделения РТС, Иваном Донским.
Иван был лучшим другом моего командира отделения, главного старшины Пилипенко, которого он звал Саха. В свою очередь, Александр Пилипенко звал его Ваха. Ваха - высокий, черноволосый красавец-казак из Ростова - с голубоглазой блондинкой смотрелся идеально.
Мы потолкались по клубу еще немного, глядя на новогоднюю елку и на танцующие пары, но вскоре всем захотелось спать, и мы, не дожидаясь окончания вечера, разошлись по своим казармам.
Примечание:
Кремальера – зубчатое устройство для запирания люков
Комингс – металлический порог у люка или двери
Продолжение следует
Продолжение: