У Марины Леонидовны было редкое сопрано. В двадцать три она уже пела в городском концертном зале, на афишах рядом со звездами: «Лебединая песня», «Арии из опер Верди». Зал вставал после ее «О mio babbino caro». Перед третьим сезоном ей обещали сольный вечер и тур по областям. Но Марина забеременела.
Первого сына она родила легко, через год забеременела снова. Партитуры легли на антресоли. Муж, Петр Ильич, ревнивый слесарь с завода, привыкший командовать в цеху, пришел вечером в гримерку после ее первого выхода на сцену за пять лет. Он увидел, как молодой тенор смеется с ней у зеркала, и врубил дверью так, что подпрыгнули флаконы грима.
— Хватит! — сказал он тихо, опасно тихо. — Наши пацаны не будут видеть мать, которая обнимается на сцене с чужим мужиком. Или дом, или сцена.
Марина сняла серьги, положила в футляр, посмотрела в зеркало на свои чуть опущенные плечи, на дрожащую губу. Она зажала рот ладонью и не ответила. На следующий день написала заявление и стала сидеть дома.
В сорок три она снова чуть не вышла на сцену, когда младший сын подрос, но забеременела третьим. Перепела весь репертуар колыбельных, но не Верди. Потом было долгое домашнее эхо: «уборка—магазин—уроки—поликлиника». Мечта о сцене в виде коробок с платьями пахла нафталином.
Когда младшему исполнилось восемнадцать, он погиб на мотоцикле. Петр Ильич от горя запил и через год умер в больнице от печени. Старший, Рустам, уже жил в Дубае — айтишник, редкие звонки, всегда в наушниках и в вечной спешке. Средний, Артем, недавно женился на Вере, работал инженером, снимал с женой небольшую двухкомнатную. Он приехал с матерью на кладбище, и они стояли у двух плит рядом.
— Я все отдала семье, — сказала Марина, быстро вытирая слезы, будто боялась, что за ними сорвется крик. — А теперь пусто. Слышишь? Пусто.
— Я рядом, — ответил Артем. — Я никуда не исчезну.
— Обещаешь?
— Обещаю, мам.
Он отвез ее домой и, как решил, стал звонить по три раза в день. Утро: «Как спала?». День: «Пообедала?». Вечер: «Как давление?». Вера сначала молча терпела. Потом вечером подняла его телефон, показала экран.
— Смотри, — сказала ровно. — За пять часов семнадцать вызовов. То она чихнула, то мука закончилась, то дождь пошел, и она боится, что крыша протечет. Ты собираешься жить со мной или с ней?
— Ей плохо, — упрямо сказал Артем. — Она осталась одна.
— Она не одна. У нее двое взрослых сыновей. И у тебя есть жена. А у меня — муж, которого я целый вечер жду не чтобы слушать чужие жалобы.
Марина стала требовать сопровождения к врачам. В районную поликлинику она больше не ходила: «там грубые медсестры и очереди». Она находила в интернете лучших специалистов: гастроэнтеролог, кардиолог, остеопат. Артем вез ее через весь город, платил, сидел в коридорах, записывал рекомендации. Вера ждала дома с ужином, но Артем приезжал после десяти. В выходные Марина вдруг оказалась на их кухне с пакетами.
— Вам витамины нужны, — сказала она, выгружая на стол авокадо, аптечные коробочки и упаковку омеги. — И холодильник грязный. Протереть бы.
Она достала губку.
— Марина Леонидовна, — сказала Вера, подойдя, — пожалуйста, не трогайте мой холодильник без разрешения.
— Я же как лучше, — искренне удивилась та. — У вас на кухне зеленью пахнет, неужели трудно сварить нормальный суп? Беременность — это не игрушки.
— Я не беременна, — жёстко отрезала Вера. — И даже если бы была — это все равно моя кухня.
Марина уронила губку. Глаза наполнились слезами.
— Вот оно как… — шепнула, хватая сумку. — Понятно. Я вам мешаю.
— Ты мать, а не командир, — добавил Артем, пытаясь разрядить, но слова прозвучали поздно.
Марина ушла, хлопнув дверью. В ту ночь Артем ночевал на кухне: Вера не дала зайти в спальню. Утром они поговорили и договорились: Артем установит рамки — созвон утром и вечером, визиты по воскресеньям.
Марина продержалась два дня. На третий позвонила в одиннадцать ночи.
— У меня сердце, — тихо сказала. — Колет. И во рту горечь.
Артем вскочил, накинул куртку. Вера поймала за рукав.
— Не смей. Если это инфаркт, пусть вызывает скорую. Если не инфаркт, пусть ждет утра. И трижды подумай, сколько раз она будет разыгрывать это, если ты сейчас сорвешься.
Артем замер, дыхание сбилось. Телефон пищал в ухо: «Алло? Артем?». Он положил рядом, набрал «03».
— Адрес?
— Проспект Мира, 18, подъезд три, — выдохнул он. — Маме плохо.
Скорая приехала, сделала кардиограмму. Давление слегка повышено, острый процесс не найден. Фельдшер, опытная женщина, лукаво глянула на Артема:
— Волнуется, давление подпрыгнуло. Чай с валерьянкой, сон. И дисциплина по режиму.
Свекровь обиделась на невестку. Несколько дней не брала трубку, потом объявилась с новостью: она записалась в Дом культуры «Орион» — они там «сценки ставят». Артем и Вера вдохнули с облегчением: наконец-то хоть какая-то цель.
На первой же репетиции Марина критиковала всех. Она встала в середине круга и, взмахнув рукой, как дирижер, строго сказала:
— Вы вступаете на четверть доли позже! Где дыхание? Глубже, мягче! Татьяна, не сутулься, у тебя плечи ухо обнимают. Петр, зачем вы орете? Это романс, а не стройка.
— Марина Леонидовна, — мягко прервал руководитель, невысокий лысоватый мужчина в свитере, — у нас любительская студия. Люди приходят отдыхать. Не давите.
— Если делать — делать хорошо, — прищурилась она. — Иначе зачем?
Через месяц она ссорилась уже с половиной коллектива, требовала сольные партии, отвергала «любительщину». На одном из вечеров, когда ее просили приготовить романс, она выбрала сложную арию, запнулась, сорвала высокую, благодарно посмотрела в зал — тишина, неловкая. После концерта устроила сцену в кабинете, кидала папки.
— Меня душат! — кричала. — Здесь нет вкуса! Вы завистники!
Ее попросили «на время отдохнуть». Она хлопнула дверью «Ориона» и пошла домой.
— Видела бы ты это, — рассказал Артем, вернувшись из дома матери, куда он заезжал за ключами от гаража. — Как ребенок, честное слово.
— Ей не нужна студия, ей нужна власть, — сказала жена. — И источник внимания.
— Думаешь, я этого не вижу? — устало ответил Артем.
Вера заметно округлилась. На тесте появились две полоски. Артем знал давнюю мечту: «хочу сына — играть с машинками и учить его резать салат». Они позвали Марину, приготовили чай, достали печенье.
— У меня новости, — сказала невестка.
— У меня тоже, — перебила мать, не слушая. — Меня позвали назад в концертный зал, представь. Девочка из отдела кадров нашла меня на «Одноклассниках», говорит: «Приходите на прослушивание, у нас дефолт по меццо, а у вас тембр!» Вот же, судьба поворачивается!
— Отлично, — успел вставить Артем.
— Я решила, — продолжила Марина, — что не пойду. Вера скоро родит, ей нельзя нервничать. Кто с вами будет? Кашку кто сварит? Игрушки кто купит? Я.
— Стоп, — твердо сказала Вера. — Я беременна, да. Но я справлюсь. И кашки варить умею без ассистента.
Лицо свекрови изменилось: две полоски стали ее новостью.
— Ребенок? — наконец дошло. — О, мой мальчик. — Она схватила Артема за руки. — Теперь нам надо быть вместе. Я переезжаю к вам. Места хватит: я на кухне, вы в спальне.
— Нет, — сказала Вера.
— Вера… — начал Артем.
— Нет! — в этот раз голос жены был такой, что он замолчал.
Марина прикусила губу, ушла, но на следующий день принесла связку ключей.
— Это на всякий случай, — сказала, положив на тумбочку. — Вдруг понадобится ночью.
— Откуда у вас копия? — Вера схватила связку.
— Артем давал на выходных, — непринужденно ответила свекровь. — Я подумала… пусть будет.
Вера посмотрела на мужа.
— Зачем ты это сделал?
Артем отвел глаза.
— На случай скорой…
— Замки сменим сегодня же, — спокойно сказала Вера. — И Антон Иванович поставит нам новое железо. А ты, — повернулась к Артему, — будешь спать сегодня на коврике, если не позвонишь слесарю.
Слесарь приехал в восемь. Марина дозвониться не смогла: гудки, потом «абонент…». Она пришла без приглашения в двенадцать дня следующего дня с пирогом. Дверь не открылась. Она оставила пирог соседке.
К вечеру начались сообщения:
— Вы неблагодарные.
— Я тебя растила.
— Если что — я умру, а вы даже не узнаете.
— Я купила лекарство, очень нужно беременным — почему вы игнорируете?
— Артем, срочно выйди: мне плохо.
Артем стоял в коридоре, держа телефон.
— Она давит на жалость, — сказала жена, обнимая его за спину. — И она знает твои слабые места.
На следующий день Артем потерял работу — Марина позвонила во время совещания: «Я падаю. Я на полу. Голова кружится. Приедь». Артем сорвался, начальник предупредил: «Еще раз уйдешь в разгар — попрощаемся». Через неделю случилось «опять колет», он встал со стула в кабинете главного инженера. Его вызвали и выдали трудовую с формулировкой «по соглашению сторон».
Вера посмотрела на бумагу, на мужа — тихого, как в пустыне.
— Это и есть цена твоего «обещаю», — сказала она. — Думаешь, твоя мать остановится?
Марина в тот же вечер принесла трудовую книжку — свою: «Меня взяли в дом престарелых вести хор за деньги, я буду обеспечивать вас, пока Артем ищет работу». Вера захлопнула дверь.
Через месяц родилась дочь. Маленькие пальчики, синяя шапочка. Артем сидел под дверью родзала. Вера обессилела, но счастлива. В первый же день Марина объявилась в роддоме с пакетом.
— Это соски правильной формы, — сообщила. — А свои выбрось.
— Отойдите за линию, — сказал санитар. — У нас часы посещений через час.
— Я — бабушка! — кинула Марина.
— Правила для всех.
А ночью пришла в их дом, подняла на уши соседей, постучала во все двери: «У меня внучка!». Утром Артем нашел у входа еще горячую духовую посудину с надписью: «Для Веры. Курица с гречкой».
На четвертый день, когда Вера вернулась из роддома, она прилегла, чтобы отдохнуть и в этот момент Свекровь взяла коляску и вышла с внучкой «на две минуты». Молодая мама очнулась от тишины: прошло сорок минут.
— Где они? — спросила она.
На улице пусто. Телефона у свекрови нет — оставила на тумбочке. Артем выбежал на проспект. Нашел через час — мать стояла у памятника, показывала коляску знакомым, смеялась, позволяла чужим трогать рукавички.
— Ты с ума сошла?! — Артем схватил коляску. — У ребенка режим. Холодно!
— Ну что ты как бешеный, — обиделась мать. — Я хотела, чтобы все видели, какая у нас красавица.
Вера позвонила участковому. На следующий день в квартире появился невысокий, широкоплечий мужчина с блокнотом.
— Женщина, — сказал он Марине Леонидовне, — вы не имеете права забирать ребенка без разрешения родителей. Еще раз — и заявление напишут по полной. Вы нужна им, но не так.
Марина улыбалась участковому, подносила чай в пиалах, кивала. На пороге подвела итог:
— Я поняла, — сказала ровно, почти без эмоций. — Вы меня из моего собственного внука вычеркиваете.
— Мы ставим рамки, — ответила Вера.
Марина не любила рамки. Через две недели Артем внезапно получил письмо на электронную почту: «Уважаемый Артем Петрович! На ваше имя одобрены три микрозайма…» Он открыл, охнул, побежал в банк. В отделе борьбы с мошенничеством показывали ему анкеты: данные — его, адрес — его, контакты — номера неизвестны. Сотрудница, тихо вздохнув, сказала:
— Бывают… родственники… Не советую обвинять без доказательств, но с кем вы делитесь паспортом?
Артем вспомнил, как отдавал копию паспорта матери для «курса процедур». Он вернулся, сел напротив матери.
— Это ты? — спросил без эпитетов, положив бумаги на стол. — Ты оформила микрозаймы на меня?
Мать смотрела на него долго. Потом нервно усмехнулась.
— Ты забрал у меня годы, теперь хочу забрать и деньги? — сказала горько.
— Ты что, совсем? Мне стыдно! Здесь контактный номер «Орион» — твой прежний. Он стоит как дополнительный.
Она молчала. На глаза медленно наворачивались слезы. Она потянулась к телефону.
— Рустам, — сказала вслух, забыв, что Артем слышит, — твой брат меня обвиняет в воровстве... — Голос на том конце буркнул: «Я на встрече». Она положила аппарат. — Это не я. — Она смотрела в сторону, зрачки бегали.
Артем молча встал, вышел. На следующее утро пришли из полиции. Проверяли звонки, камеры микрофинансовой компании. На видео — Марина в маске, торопливо подписывает, уходя. Ее вызвали на беседу, составили протокол. Суд влепил штраф и назначил исправительные работы. Марина вышла из здания райсуда с дрожащими руками.
— Я хотела как лучше, — сказала она Артему в пустой кухне. — Эти лекарства... Эти врачи... Я не тяну.
— Ты границ не понимаешь, — ответил он. — Ты больно делаешь.
— Больно? Это вы мне больно! — она взорвалась. — Сначала твой отец запретил сцену. Я отказалась! Ради вас! Потом Олежка погиб! Я осталась одна! И сейчас я должна сидеть в четырех стенах и радоваться вашим графикам?!
— Мы предложим помощь психолога, — тихо сказала невестка, пришедшая к Марине вместе с соцработницей. — Бесплатно, городская программа. Там научат не срывать жизнь детям.
Марина выгнала их криком. Вечером она написала в «ВКонтакте» пост: «Моя невестка родила — и сразу превратилась в самку, которая никому не позволяет даже подойти к ребенку. А сын мой под каблуком. Где справедливость?». Пост за ночь собрал десяток комментов от одноклассниц и соседок.
На следующее утро в дверь Артема постучали двое. «Органы опеки. На вас поступила жалоба: ребенок в небезопасной ситуации». Они прошли, посмотрели коляску, пеленальный столик, холодильник с пюре, обидно улыбнулись и ушли: «Извините за беспокойство». Вера стояла бледная, сдерживая слезы.
— Это она, — сказала сухо. — Еще раз — и я подам в суд.
А в это время Марина… запела. На кухне у себя дома, разведя руками над скатертью с лимонами, она тянула протяжно, громко, как умела: «Не уходи, побудь со мной». Голос сорвался, и она кашлянула. В горле дернуло болью. На следующий день у нее пропал верх. ЛОР в поликлинике сказал: «Узлы». Нужна тишина и лечение. Сцены нет. «Орион» в этот момент сменил руководство, новый директор сказал: «Мы ваши условия удержать не можем, у нас коллективное творчество».
Вера с Артемом закрыли двери. Артем сменил номер. Он ходил на собеседования, устроился в небольшую проектную фирму. Дочери исполнилось полгода. Вера иногда думала о свекрови ночью — как о чужом человеке, который принес в их дом биологию и чужую волю. И одновременно не могла забыть первый взгляд той на младенца — тот самый, где любовь и собственничество смешались до неразличимости.
Марина оказалась одна. Рустам приехал на три дня — с загаром, с часами дорогими, с усталым лицом. Сел, выслушал, сжал хмурые губы.
— Мама, — сказал он сухо, — ты хочешь, чтобы тебя любили — давай повод. Сейчас поводов нет. Я оплачу тебе санаторий на три недели. И заплачу за психолога. Или мы перестаем общаться на год.
— Ты мне условия ставишь? — шепнула она.
— Да.
— Убирайся.
Рустам ушел. Санаторий не понадобился.
Его последним актом было оформление доверенности: «Я продам дачу, чтобы закрыть твои кредиты». Продал. Марина прокляла «этих двоих» и сама себя. Позвонила бывшей подруге — тете Нине, продавщице из гастронома.
— Нин, — сказала она, — откуда у нас в городе клубы? Я хочу открывать свой кружок — «Голос поколения».
— Марин, — ответила та, — утверди сначала два интервью в газету, люди подтянутся. И не кричи на всех. Мы тебя помним, но не любим, когда ты сверху.
Марина собрала инициаторов кружка. На первую встречу пришли четыре пенсионерки и один мальчик с гитарой. На вторую никто. Она сидела в пустом зале, смотрела на плакат «Пользуйся QR-меню», горло болело, голос не шел.
Она записалась в частную клинику к психотерапевту. Просидела на стуле ровно пять минут. Врач, молодая женщина в очках, спросила: «Чего вы хотите?». Марина подняла плечи:
— Вернуться в жизнь.
— Это про сцену или про детей?
— Про все.
— Начнем с того, чего вы не хотите: контролировать, обижаться, зависеть?
Марина встала, схватила сумочку.
— С меня достаточно. Я не буду платить, чтобы слушать очевидное.
Она ушла. Вернулась домой. Открыла нотный стан, попыталась спеть. На «ла» шея заныла. На «ми» сорвалась на шепот. Она поставила кружку на подоконник, посмотрела на двор. На лавочке сидела тетя Нина, разговаривала с молодой женщиной, кормили ребенка из бутылочки, обе смеялись. Марина обняла себя руками.
На новый год она позвонила Артему. Телефон был вне зоны. Она опубликовала еще один пост: «Сын забыл мать». Поставила елку, повесила пожелтевшие красивые игрушки, те самые, что когда-то покупала за гонорары. Села, тихо плакать не стала — смотрела ровно, как во время репетиции, когда все хорошо, но это репетиция, а спектакля не будет.
Весной Артем позвонил сам, с неизвестного. Приехал через неделю, без дочери. Вошел, сел, сложил ладони.
— Мама, — сказал он, — я люблю тебя. Но у нас — семья. Если ты нарушаешь наши границы, мы закрываемся. Мы готовы помогать — налогами оплатили психолога, чтобы ты хоть раз сходила. Сходишь — позвони. Не хочешь — живи. Но без нас. Я больше не обещаю — я выбираю.
Марина посмотрела на его руки. Помнила, как эти руки судьбой были в ее животе — как тогда казалось. Теперь он был взрослый. Он ушел. Марина осталась в тишине.
Она пыталась снова устроиться в дом престарелых вести хор. Директор, полный мужчина с ласковыми глазами, сказал:
— Вы талантливы. Но у нас коллектив мягкий, с вами им тяжело. И еще: мы о вашей истории знаем. Мы не можем рисковать нервами наших бабушек.
Марина кивнула. На выходе услышала, как хор поет через стенку «Синеглазую девочку». Она подпела в голове. Но голоса уже не было.
Летом соседи сделали ремонт, сверху гремели дрели. Марина сидела на кухне, гоняла швабру по чистому полу, включала старые записи. На экран выводила свои концерты — когда свет на лице теплый, взгляд — как у человека, которому есть что сказать и кому есть кому это сказать. Нос зачесался от пыли. Она кашляла, потом молчала. Стала редко выходить в магазин — заказывала доставку.
Однажды вечером ее вызвали в суд по поводу неуплаченных штрафов. Она опоздала, судья не стал нянчится. Соцработник, тот же участковый, сказал:
— Мы можем вам дать волонтеров. Помогут уборкой, помогут с разговорами. Но требовать вы от них не сможете.
— Я ничего не хочу, — сказала Марина, удивляясь собственному голосу — как будто чужой.
— Это и плохо, — ответил он. — Когда человек ничего не хочет, он идет вниз.
Вернувшись домой Марина закрыла дверь. На кухне заскрипела чистая табуретка. Она потянулась к телефону, открыла контакт «Артем», закрыла. Написала: «Извини», стерла. Написала: «Мне плохо», стерла. Написала: «Я сходила к врачу», стерла. Написала: «Я больше не буду», стерла. Экран погас.
Осенью на районе появился новый Дом культуры — отремонтированный, с толстыми дверями и афишами. Марина ночью пришла, посмотрела на витрину. Актеры на фото смеялись, держались за руки. На маленьком плакате было написано: «Кружок «Голос». Места нет. Ведет — Олег Серов». Она улыбнулась в темноте: имя покойного сына. На ступеньках задержалась девушка-журналист.
— Вы к нам? — спросила.
— Я… — Марина хотела сказать: «Я старше всех вас, я умею». Вместо этого тихо ответила: — Нет, ошиблась дверью.
Она повернулась и ушла, не торопясь. Дома включила чайник. Вера в этот момент держала на руках дочь и показывала ей книжку с картинками. Артем где-то в углу комнаты крепил розетку. Они помолчали одновременно — оба подумали о той, с которой долго жили на пересекающихся, но уже разошедшихся дорогах. Но звонить не стали.
В квартиру Марины перестали приходить письма — налоговая отметилась и затихла, микрофинансовые закрыли ее дело, соцработники раз в месяц заглядывали, приносили брошюры. Она смотрела на окна, которые отражали ее кухню обратно: в отражении — женщина с прямой спиной, на табурете, за столом, с кружкой, из которой давно выветрился запах чая. На стене висела фотография с фестиваля тридцатилетней давности. На ней она — в красном. Рядом Петр — молодой, как чужой. Марина прислонилась затылком к кафелю, закрыла глаза.
Ей не хотелось умирать. Ей хотелось хлопнуть дверью гримерки так, чтобы подпрыгнули флаконы. Хотелось вернуться, но там уже были другие. Хотелось, чтобы постучали и сказали: «Мы решили простить». Но мир был организован проще: нарушишь чужие границы — останешься за дверью.
В один из январских вечеров, когда двор укрывала пустая белизна, из открытого окна на пятом этаже кто-то пел «Нежность» — глухо, не идеальным голосом, но с благодарностью за слова. Марина встала, подошла к окну и слушала. Она знала каждую ноту, как знала каждую слезу своих лет. Она не подпела. На «как меня любил» у нее дернулось горло — но не звук. Она стояла и слушала чужой голос, чужую радость, и понимала: ее «получить свое» состоялось — не в суде, не в штрафах и не в отказах. Ее расплата — пустая кухонная тишина, которую она сама для себя построила кирпичик за кирпичиком, пока требовала любви в обмен на контроль. И от этого было так пусто, как в том концертном зале после финальной арии, когда свет гаснет и сцена темнеет, а аплодисментов уже нет.
Автор: Елена Стриж ©