Глава 96
«Скорая» подлетает ко входу в отделение, двери распахиваются, бригада спешит на помощь, и вскоре на каталке везут мужчину. Я наблюдаю за этим из окна ординаторской, а когда вижу, что во главе наших медиков доктор Великанова, спешу присоединиться: интуиция подсказывает, что случай непростой, а у Ольги еще недостаточно опыта для подобного, и значит моя помощь точно лишней не будет. К тому же она большая умница и знает, что я не стану ее поучать, не пожелаю выступить в роли жёсткого куратора, а лишь поддержу и направлю, да и то если потребуется.
Мужчину ввозят в отделение и сразу спешат в смотровую. Захожу туда и смотрю на пациента, лицо которого – маска из боли и шока; оно серое, с плотно сжатыми губами. Слышу, как фельдшер сообщает доктору Великановой, что гражданина доставили из пригородного дачного посёлка: он занимался ремонтом своего домика, возился с дисковой пилой. Дело уже подходило к концу, когда верный инструмент превратился в безжалостного палача: мужчина забыл снять перчатки, зубья пилы зацепились за ткань и потянули за собой. Всё произошло в считанные секунды.
Мы, врачи клиники имени Земского, привыкшие к самым разным травмам, на мгновение замираем. Картина, которую видим, заставляет даже самые закаленные сердца забиться тревожнее. Рука пациента, точнее то, что от нее осталось, представляет собой крайне неприятное зрелище. Практически полностью отделенная чуть выше лучезапястного сустава, она безвольно висит, соединенная с предплечьем лишь тонким лоскутом кожи. Ширина этого мостика жизни не более двух-трех сантиметров. Кажется, еще одно неловкое движение, и она упадет на пол, оборвав последнюю хрупкую надежду на восстановление.
– Ваше решение, доктор Великанова, – вижу, как Ольга замешкалась, потому решаю ее простимулировать.
– Реплантация, – произносит она не слишком уверенно, и я киваю ей, давая понять: не надо волноваться, старшие коллеги рядом, и на помощь непременно позовём кого-то еще.
Сама же понимаю: нам предстоит, – и доктору Великановой прежде всего, – сложное, почти ювелирное хирургическое вмешательство, которое дает шанс на спасение конечности. Шанс, призрачный и туманный, но за который сейчас будут бороться лучшие специалисты нашей клиники. Пока пациента готовят к операции, вызываю на помощь хирургов: Петра Андреевича Звягинцева и Бориса Володарского. У обоих огромный стаж, а Борис во время работы в Сирии получил опыт травматолога-ортопеда, когда лечил тамошних жителей от последствий минно-взрывных ранений.
Операционная залита ярким, безжалостным светом. Здесь нет места эмоциям, только холодный расчет и выверенные до миллиметра движения. Время сжимается в тугую пружину. Когда приходят коллеги, объясняю им, что основная роль у доктора Великановой. Ей нужно помочь, и оба мужчины понимают: это не моя прихоть, так надо: каждый, кто работает в моём отделении, должен уметь подобное.
Ольга склоняется над операционным столом. Рядом с ним, как тень, движется Борис Володарский. Их лица скрыты за масками, видны только глаза – сосредоточенные, внимательные, в которых отражается блеск хирургических инструментов. За наркоз отвечает наш лучший анестезиолог-реаниматолог Дмитрий Валентинович Миньковецкий, которого также срочно вызвали сюда, и нам очень повезло, что откликнулся без промедлений, а ведь мог быть занят. Ему ассистирует Светлана Берёзка, старшая медсестра Катя Скворцова обеспечивает слаженную подачу инструментов.
Я нахожусь рядом, но моё участие ограничивается лишь наблюдением. Вмешиваться не хочу, – за столом и без меня профессионалов хватает. Моя задача – контролировать, чтобы Ольга не слишком переживала. Не хочу и не могу оставить ее одну с хирургами. Мужчины всё-таки, не хочется, чтобы попалась им под горячую руку, ситуации ведь бывают всякие.
С помощью специальных микрохирургических инструментов хирурги, словно искусные ткачи, соединяют разорванные нити жизни. Сосуды, нервы, сухожилия поврежденного сегмента руки – всё это нужно сшить с невероятной точностью. Процесс кропотливый, можно сказать ювелирный, но у врачей нашей клиники уже отработана техника подобных оперативных вмешательств.
Наблюдая за их работой, понимаю, как это трудно: каждый шов, наложенный на артерию или вену, должен быть идеален, чтобы восстановить кровообращение в отсеченной части. Затем наступает черед нервов – их соединение определит, вернется ли в руку чувствительность, сможет ли она снова двигаться. И, наконец, сухожилия, отвечающие за движения пальцев.
Каждый, кто находится в помещении, понимает, что время играет против нас. Вспоминаю, что для каждого отчлененного сегмента конечности рассчитан свой срок жизнеспособности. Чем мельче сегмент, тем больше времени на проведение операции. Вспоминаю, что отделённый от тела палец можно спасти в течение суток, на «пришивание» кисти у нас не более половины от этого времени. С более крупными частями, как в этом случае, счет идет на часы. Но «Скорая» постаралась и оперативно доставила пациента, действия бригады слаженные, а значит укладываемся в критический срок.
– Доктор Великанова, ваше мнение? – спрашиваю Ольгу, когда операция завершается.
– Реплантация проведена оперативно, поэтому есть хорошие шансы на сохранение жизнеспособности конечности, – отвечает она, продолжая работать.
Мне важно услышать, что Великанова не испугалась и показала всем, как она может работать. Старшим коллегам прежде всего. Это и Звягинцеву, и Володарскому полезно будет: пусть видят, какая смена подрастает. «Достойная», – так раньше говорили. Значит, и Ольге станут больше доверять, и постепенно сойдёт на нет у них ощущение, что рядом по-прежнему неопытная молоденькая девочка.
Наконец, последний шов наложен. Рука, еще недавно бывшая практически отделенной, снова составляет единое целое с телом. Ее фиксируют в гипсе. Операция завершена. В воздухе операционной, еще недавно звеневшем от напряжения, повисает усталая тишина, смешанная с робкой надеждой.
Благодарю коллег за отличную работу и возвращаюсь в кабинет. Бросаю взгляд на телефон, и вновь становится тревожно. От полковника Дорофеева уже вторые сутки ни одного звонка. Говорю себе успокоиться, потому что он может быть далеко, там, куда не достаёт сигнал сотовой связи, это и объясняет невозможность со мной связаться.
Но буквально тут же телефон звонить городской телефон, я хватаю трубку и выпаливаю:
– Алексей Иванович!..
– День добрый, Эллина Родионовна, – узнаю в динамике голос Бурана.
– Здравствуйте, – отвечаю немного разочарованно. – Как ваше здоровье?
– Вашими молитвами, – отвечает он. – Есть разговор. Разрешите вас пригласить на ужин?
– Простите, не могу. Работы много, а вечера привыкла проводить с семьёй.
– Ну, если найдёте для меня полчаса, то загляну к вам на работу, – настаивает Буран, и я не могу отказаться. Такие люди, как он, просто так на беседу не напрашиваются.
– Разумеется, приезжайте.
Криминальный авторитет появляется в моём кабинете сорок минут спустя. Два телохранителя остаются снаружи, внутри только мы вдвоём. Но здесь есть камера видеонаблюдения, потому предлагаю гостю подняться на крышу, – там точно никто не подслушает. И еще совсем не хочется, чтобы у начальника службы безопасности возникли вопросы, что у меня делает такой человек, как Буран. А уж идентифицировать его несложно, – Аристарх Всеволодович Грозовой сам недавно хвастался, что у них недавно появилась программа определения личности по фотографии.
– Слушаю вас, Фёдор Максимович.
– Мне тут птичка на крылышках новость принесла…
Он вдруг замолкает. Смотрит мне в глаза очень пристально, словно хочет прочитать мои мысли. Пауза затягивается.
– Фёдор Максимович, вы что-то хотели сказать или просить? – прерываю эту неловкую тишину.
– Ах, да, – он будто просыпается. – Мой друг Таро, ему стало хуже. Но он старик упрямый, к тому же, кажется, давно крест на себе поставил. Вы бы отправили к нему кого-то из своих докторов. Укольчики ему поделали, капельницу поставили, таблеточек выписали.
У меня ощущение, что Буран приехал совсем не ради этого. Он свою просьбу мог бы и по телефону озвучить, в ней нет ничего криминального. Но прибыл лично, и значит… Я не стану задавать ему наводящих вопросов и уж тем более обвинять в неискренности. Может, хотел что-то обсудить и передумал, бывает такое. Ну, а будь что-то очень серьёзное, то скрывать, наверное, не стал бы.
– Да, разумеется, я отправлю к вашему другу своих докторов и сделаю это сегодня же, – обещаю собеседнику. – У вас всё?
– Да, всё, – улыбается Буран. – Спасибо за помощь.
– Это моя работа, – отвечаю стандартной фразой. Потом спускаемся вниз, гость удаляется в сопровождении телохранителей.
Чтобы не откладывать дело в долгий ящик, сверяюсь со своим рабочим графиком. В ближайшее время у меня ничего не запланировано, а значит есть время, чтобы лично навестить Таро. Не могу сказать, что он приятный в общении человек, но когда настроение у старика хорошее, то вполне себе обычный добрый дедушка. Надеюсь, и теперь таким же будет. Беру с собой медсестру Берёзку и едем к нему на моей машине, чтобы не использовать «Скорую помощь» в практически личных целях. Что же до Светланы, то я знаю: без того, чтобы не сунуть нам денег, Таро не обойдётся, – он привык за оказанные услуги платить, вот эти средства ей и достанутся. В дороге объясняю Берёзке, к кому едем. Она этому не удивляется, просто пожимает плечами. Мол, надо, так надо.
В затхлом, тяжелом воздухе квартиры, где смешались запахи старых лекарств, нестираного белья и чего-то сладковато-тленного, нас явно не ожидали. Старый сиделец Таро, открыв дверь, смотрит, и на его пергаментном, испещренном глубокими морщинами лице проступает искреннее удивление. Он тяжело, надсадно кашляет, и этот звук кажется единственным живым проявлением в застывшей, пыльной атмосфере. Медленно шаркает в комнату, всем иссохшим телом опираясь на старую палочку с набалдашником в виде головы волка. Я вижу, что он совсем сдал с момента нашей последней встречи: глаза ввалились, кожа приобрела нездоровый желтушный оттенок и высохла, но в самой глубине взгляда еще тлеет упрямый, злой огонёк – отчаянная цепкость за жизнь.
Он грузно опускается на продавленный, засаленный диван, машинально подставляет худую, покрытую старческими пигментными пятнами руку для измерения давления. Во время осмотра, пока я прислушиваюсь к глухим, аритмичным ударам его сердца, он спрашивает хриплым, едва слышным голосом:
– Это Буранова работа?
– Да, приезжал сегодня в клинику, – не вижу повода отрицать очевидное, закрепляя манжету. – Попросил вам помочь.
– Что толку-то? – усмехается Таро, обнажая редкие жёлтые зубы. – Мне всё равно скоро в деревянный бушлат закутываться.
– Это мы еще посмотрим, – обнадёживаю старика, хотя сама понимаю, что его дни действительно сочтены. Анамнез мне давно и досконально известен, потому я быстро диктую Светлане названия и дозировки препаратов, которые нужно ввести.
– У тебя рука лёгкая, – говорит ей Таро, когда она вводит иглу.
– Спасибо.
– А еще ты красивая.
Берёзка смущается, на щеках проступает румянец.
– Ладно, не кипишуй, – усмехается старый уголовник. – Время барагозить давно прошло. Мой старый конь давно без подков валяется, – за этим следует его хриплый смех, который немедленно переходит в мучительный кашель. Но всё-таки я замечаю, с каким хищным, оценивающим интересом Таро рассматривает Берёзку. Понимаю: будь он лет на тридцать моложе и здоровее, моей медсестре пришлось бы несладко, и, возможно, пришлось бы отбиваться нашей оранжевой медицинской укладкой. Ну, а теперь этого хищника можно не бояться: не нападёт. Ему бы протянуть еще годик-другой, а там уже и на вечный покой. Учитывая его букет хронических заболеваний, на большее рассчитывать не приходится.
Когда старику становится немного лучше, он просит Светлану оставить нас вдвоём. Просьба неожиданная, но тут он хозяин. Берёзка, бросив на меня вопросительный взгляд, уходит на кухню. Таро подзывает жестом, предлагая сесть поближе. Атмосфера в комнате мгновенно меняется, становится напряженной.
– Я тебе не должен говорить, потому как это западло по-нашему. Но мне всё равно уже теперь. Короче, приходил Буран. Спрашивал, что делать с доктором Граниным.
Я вскидываю брови.
– Да-да, с твоим бывшим, – продолжает Таро, поражая своей осведомлённостью о моей личной жизни. – Короче, хочу, чтобы ты знала… Эх, узнает Буран, завалит меня самолично, – он хрипло смеётся. – Но я тебе жизнью обязан, так что алаверды. А, ну да. У него есть дочь. Лариса зовут. В комитете по здравоохранению работает. С ней у Гранина роман. Он ей наплёл, что ты запретила ему с дочкой видеться, а еще про сына умолчал. Но Буран теперь всё знает, ему сообщили, что Гранин обманывает Ларису. Теперь решает, что с ним делать.
– Он сегодня приезжал ко мне, видимо, за этим… – произношу ошарашенно, и в голове складывается мозаика.
– Может быть, ага. Ты должна знать, потому что…
Внезапно его слова обрываются. Тело старика обмякает, он заваливается на бок и падает на диванные подушки. Начинаются конвульсии, изо рта идет пена.
– Света! – кричу громко, и она тут же прибегает. – Остановка сердца!
Мы пытаемся его спасти. Всё происходит как в тумане, на автомате: яростные, ритмичные компрессии грудной клетки, искусственное дыхание, отсчет секунд. Проходит почти полчаса отчаянной, изматывающей борьбы, но его сердце так и не удаётся завести. Мы прекращаем реанимацию. В наступившей тишине слышно только наше тяжелое дыхание и испуганный шепот.
– Я, наверное, что-то не то… не так… – испуганно произносит Берёзка, её руки дрожат.
– Нет, мы обе всё сделали правильно, – твёрдо говорю я. – Все назначения, дозировки, – всё по инструкции, не волнуйся.
– Тогда почему он…
– Потому что пришло его время. С этим ничего не поделаешь, – отвечаю я и, подойдя к дивану, закрываю ладонью остекленевшие глаза старика, мысленно благодаря за то, что он успел сделать перед тем, как покинуть этот мир. И в этой мертвой тишине я с леденящей ясностью понимаю: Никита Гранин в смертельной опасности.