Глава 1: ПОСЛЕДНЕЕ ЛЕТО (Перед Бурей)
Солнце, настоящее июньское солнце, лилось на землю густым, теплым медом. Воздух над деревней Горячкино дрожал от зноя, наполненный густым ароматом скошенных трав, нагретой сосновой смолы и сладковатым духом цветущей липы. Казалось, сама природа замерла в блаженном покое. Кузнечики стрекотали в высокой траве у дороги, невидимый жаворонок висел в бездонной синеве неба, выливая свою серебряную трель. Даже речка Сороть, обычно бойкая и говорливая, лениво катила свои чистые воды меж поросших ивой берегов, сверкая на солнце тысячами искр.
В тени развесистого дуба, у самой околицы, стояла старая, но крепкая усадьба.
Белые стены, зеленые ставни, крыша из темного дерева, поросшая мхом по карнизам.
Это было родовое гнездо Ленских.
Владимир Ленский, молодой хозяин, только что вернувшийся из Геттингена с томиком Шиллера под мышкой и головой, полной романтических идей, смотрел на эту картину с упоением. Его сердце, пылкое и открытое, переполняла любовь к этому месту, к этой тишине, к этой правильной жизни, которую он собирался здесь построить.
— Прелестно! — воскликнул он, обращаясь к своему единственному, хоть и недавно обретенному, соседу и другу, Евгению Онегину. — Не правда ли, Евгений? Вот она — истинная гармония! Природа, покой, труд на своей земле... Разве может быть что-то выше этого?
Онегин, прислонившийся к резной колонне крыльца, лениво потягивал прохладный квас из глиняного кувшина. Его взгляд, привычно скучающий, скользнул по бескрайним полям, по покосившимся избам деревни, по фигурке старика, медленно бредущего за плугом по пару. Все это было... прилично. Чисто. Сонно. До тошноты знакомо, хоть он и впервые в этих краях.
— Покой, Владимир, — произнес он с легкой усмешкой, ставя кувшин на перила, — вещь относительная. Порой он больше напоминает... забвение. Или кладбищенскую тишину.
Ленский махнул рукой, не желая омрачать идиллию.
— Философствуешь! Смотри, какая благодать! Воздух пьешь — и молодеешь! А вон, гляди, Ольга! — Он оживился, указывая в сторону сада.
Из-за кустов сирени, тяжелых от гроздей душистых цветов, показалась фигурка.
Ольга Ларина, младшая дочь соседнего помещика, бежала по тропинке, запыхавшаяся, с корзинкой земляники в руках. Солнце играло в ее золотистых волосах, заплетенных в две толстые косы, лицо сияло румянцем и беззаботной улыбкой. За ней, чуть поодаль, двигалась ее сестра, Татьяна. Высокая, стройная, в простом светлом платье. Она шла неторопливо, с книгой в руках, которую читала даже на ходу. Ее взгляд, задумчивый и чуть печальный, скользнул по Онегину — быстрый, как вспышка молнии, и тут же опустился на страницы.
— Цветок полевой и... лесная фиалка, — прошептал Ленский, глядя на Ольгу с обожанием.
Онегин лишь слегка приподнял бровь. Ольга была мила, но пуста, как этот звенящий воздух. Татьяна... Татьяна была другой. Тихая, странная, с глазами, которые видели слишком много для этой глуши. В них читалась глубина, которая слегка... беспокоила. Непривычно.
Вечером все собрались в гостиной у Лариных. Старенькое фортепиано фальшивило, но Ольга лихо отбивала на нем модный вальс. Ленский, пылая, декламировал свои страстные стихи о любви и вечности. Помещик Ларин дремал в кресле. Его супруга, Прасковья, разливала чай, делясь последними уездными новостями: у купца Еремея корова отелилась двойней, у дьяконицы сгорел амбар (бедняжка!), а на дальнем выгоне пастухи видели странные огни – наверное, блудячие огоньки, или цыгане шалят.
Татьяна сидела у окна. Она не слушала ни вальса, ни стихов, ни сплетен. Ее пальцы перебирали страницы старой книги – сборник английских баллад о рыцарях и привидениях. Но взгляд ее был устремлен в темнеющее за окном пространство. Туда, где за рекой начинался дремучий, старый лес. Лес, который местные обходили стороной после заката. Лес, где, по слухам, еще до времен Петра стоял языческий капище, а потом скрывалась разбойничья шайка, вырезанная до последнего человека. Говорили, земля там пропитана кровью и... чем-то еще.
Онегин наблюдал за ней. Эта девушка была не на своем месте.
Ее мысли витали где-то далеко, в мирах, куда не долетали ни сплетни Прасковьи, ни вдохновенные порывы Ленского. В ее молчании была какая-то напряженность, словно она ждала... или боялась чего-то. Он поймал себя на том, что его скука на миг отступила, уступив место любопытству. Что могло тревожить душу этой провинциальной барышни? Предчувствие? Или она знала что-то?
Позже, возвращаясь верхом в Горячкино под усыпанным звездами небом, Онегин невольно оглянулся на темный силуэт Ларинской усадьбы. Тишина была абсолютной. Слишком абсолютной. Ни крика совы, ни стрекотания сверчков. Только мертвое, гнетущее безмолвие, давившее на барабанные перепонки. Даже лошадь под ним нервно захрапела, насторожив уши. Воздух, еще недавно напоенный ароматами лета, теперь казался тяжелым, застоявшимся, с едва уловимым, но отчетливым привкусом... тлена? Или просто показалось?
Он тряхнул головой, отгоняя глупые мысли. Скука порождает фантомы, — сказал он себе. Завтра охота с Ленским. Дичь, свежий воздух, движение – вот лекарство от этой провинциальной спячки и навязчивых взглядов странных девушек.
Он пришпорил коня, спеша уйти от этой внезапно сгустившейся, неестественной тишины, которая обволакивала спящую деревню, как саван. Последнее лето дышало на ладан, но Евгений Онегин еще не слышал его предсмертного хрипа. Он видел только пыль на дороге да тени, слишком длинные и черные в свете восходящей луны. Тени, которые, казалось, тянулись к нему из-под самых копыт.
Начало