Часть I. Глава 8. Возвращённая
Тепло. Нестерпимое, обволакивающее, почти удушающее. Оно было первым, что вернулось ко мне из ледяной пустоты, где я оставила себя умирать. Не было ни света, ни звука, лишь это всепроникающее, колючее тепло, будто меня, окоченевшую, сунули в печь.
Это было так не похоже на смерть, что я на мгновение решила, будто это и есть ад — не пламя, а вечная, мучительная оттепель.
Пробуждение в чужом мире
Я попыталась шевельнуться, но тело не слушалось, оно было чужим, деревянным, налитым свинцовой усталостью. Веки, смерзшиеся, казалось, намертво, я отдирала с неимоверным усилием, будто поднимала могильные плиты. Первое, что я увидела, был низкий, закопченный потолок, по которому плясали рыжие, беспокойные тени. Огонь.
В ушах стоял ровный гул пламени, а ноздри щекотал густой, сытный запах дыма, смолы и чего-то еще, кажется, звериной шкуры и сушеных трав.
Я лежала, укутанная в то самое колючее, пахнущее овчиной одеяло. Тело ломило в каждом суставе, но это была боль жизни, а не предсмертное оцепенение. Я была жива.
Это осознание не принесло радости. Оно обрушилось на меня тяжестью нового, непонятного долга. Я не просила об этом. Я уже смирилась, отпустила себя, провалилась в сладкую, теплую дремоту небытия посреди снежной бури. Кто посмел выдернуть меня оттуда? Кто вернул меня в этот мир боли, страха и унижения?
Рядом, на грубо сколоченном табурете, стояла знакомая металлическая кружка, из которой поднимался пар, и лежал кусок тёмного, почти чёрного вяленого мяса. Простая, первобытная еда, но в тот момент она казалась мне бесценным сокровищем. Желудок свело от голодного спазма, острого, как удар ножа.
И только тогда, вместе с голодом, пришло запоздалое чувство. Не благодарность, нет. Скорее, изумление перед чужой, непонятной волей, что дважды вырвала меня из лап смерти.
Повернула голову.
Молчаливый спаситель
Он сидел в углу, спиной ко мне, на низенькой скамье. Широкая, сутулая спина в старой ватной куртке казалась частью этого сумрачного, первобытного мира, как замшелый валун или корявый ствол дерева. Он не двигался, молча чинил что-то, склонив голову.
Я не видела, что именно, но его присутствие наполняло крошечное пространство сторожки ощущением чужой, непонятной силы. Это был его мир, его территория, а я была здесь лишь случайным, незваным предметом, который он подобрал в лесу, как подстреленную птицу.
Попыталась что-то сказать. Поблагодарить? Спросить? Но из пересохшего горла вырвался лишь слабый, сиплый хрип.
Он услышал. Не оборачиваясь, не прекращая своего занятия, он бросил через плечо голосом, похожим на скрип старого дерева: — Пей. Ешь. Силы береги.
Это были не слова участия. Это были команды. Сухие, деловые, не терпящие возражений. Он не предлагал, он приказывал. И я, Лариса Воронцова, привыкшая повелевать сама, вдруг почувствовала себя абсолютно безвольной. Послушно взяла кружку дрожащими руками.
Отвар был горьким, терпким, но обжигающе горячим. Он разливался по телу, прогоняя остатки ледяного оцепенения. Потом взяла мясо. Оно было жёстким, солёным, с сильным запахом дыма, но никогда в жизни я не ела ничего вкуснее.
Ела медленно, отрываясь от жёсткого мяса крохотными кусочками, и с каждым глотком чувствовала, как по застывшим жилам разливается не столько тепло, сколько сама жизнь — густая, солёная, настоящая.
Он не смотрел в мою сторону, его спина была фиксированным камнем в руке, но я почувствовала его внимание. Это было нечто большее, чем взгляд, — тяжёлое, почти осязаемое молчание, которым он, казалось, ощупывал каждое моё движение. Оценивал. Как оценивают животное, решая, стоит ли его оставлять или проще прикончить, чтобы не мучилось.
Разговор-допрос
Немного придя в себя, насытившись, я сделала новую попытку. Голос был ещё слаб, но уже не так жалок.
— Спасибо… Вы… Вы снова меня спасли. Как вы меня нашли?
Он молчал с минуту, продолжая своё занятие. Я уже думала, что он не ответит. Но потом он медленно отложил то, что чинил, кажется, это был ремень, и так же медленно повернулся. Его выцветшие, почти бесцветные глаза смотрели на меня в упор, без всякого выражения.
— Тайга сама тебя отдала, — проговорил он. — Не приняла. Выплюнула.
— Но… была такая пурга…
— Для меня пурги не бывает, — отрезал он. — Бывает ветер. Ты кричала.
Я не помнила, чтобы кричала. Я помнила только тишину и покой.
— Кто вы? — спросила я, собравшись с духом.
Он усмехнулся, но это была не усмешка, а скорее, гримаса, обнажившая жёлтые, крепкие зубы.
— Я — Степан. Я здесь живу. Этого хватит.
Он снова отвернулся, давая понять, что разговор окончен. Но я не могла остановиться. Главный вопрос, который мучил меня, рвался наружу.
— Вы… Вы не видели здесь другого человека? Моего мужа? Высокий, в хорошей одежде…
На этот раз он повернулся быстрее. Его взгляд стал острым, колючим. Он словно буравил меня насквозь.
— Мужа? — переспросил он, и в голосе его прозвучали странные, насмешливые нотки. — Это тот, кто привёз тебя сюда и оставил подыхать? Хорош муж.
Моё сердце замерло. Он знал.
— Откуда вы…
— Тайга, девка, лишних не любит. А тебя будто кто нарочно сюда прислал, на погибель. Как приманку на зверя. Бросил кусок мяса и сидит в засаде, ждёт.
Его слова были как яд. Они проникали в кровь, отравляя ту слабую благодарность, что начала было зарождаться в моей душе.
— Видал я таких, — продолжал он, глядя уже не на меня, а куда-то в огонь. — Приезжают с дорогими ружьями, с блестящими машинками. Думают, они хозяева. А уезжают с пустыми душами, если вообще уезжают. Тайга, она не прощает гордыни. Ни твоей, ни его.
Он замолчал, и в наступившей тишине я услышала, как бешено колотится моё собственное сердце. Этот старик был не просто отшельником. Он был частью этой истории. Он что-то знал. Но он не скажет. Не так просто.
Неожиданная и страшная находка
Степан встал, застегнул свою ватную куртку и, не говоря ни слова, вышел наружу. Я осталась одна. В тепле, в безопасности, но с душой, полной ледяной тревоги. Униженная, но живая. Осознала, что мне придётся терпеть не только эту дикую, безжалостную тайгу, но и этого человека, чьё спасение начинало казаться страшнее смерти.
Легла, прислушалась к звукам. Ветер завывал уже не так яростно. Огонь потрескивал в печке. Но в этой тишине было что-то зловещее. Превозмогая слабость, встала. Нужно было осмотреться. Понять, где я, что я.
Свет от печки показал всё убранство сторожки. Сторожка была не просто крошечной, убогой. В углу появилась лежанка из веток, покрытая шкурами. У печки появилось несколько поленьев. На стене — связки сушёных трав и грибов. Видимо Степан всё это принёс. Это был мир, далёкий от всего, что я знала раньше.
И тут мой взгляд упал на угол, где до этого сидел старик. Там, на полу, рядом с его немногочисленными пожитками — мешком, топором и мотком верёвки — лежал предмет. Маленький, блестящий, абсолютно чужеродный в этой первобытной обстановке.
Подошла ближе. Ноги стали ватными. Наклонилась и взяла его.
Это была фляга. Металлическая, плоская, с туго завинчивающейся крышкой. Дорогая вещь известной фирмы. На боку — гравировка, инициалы «Г.В.». Геннадий Воронцов. Подарок партнёров по бизнесу на юбилей. Он никогда с ней не расставался, носил во внутреннем кармане куртки, наливая туда свой любимый коньяк.
Шок был такой силы, что я едва не выронила её. Холодный металл обжигал пальцы. Как? Как она оказалась здесь? В этой глухой таёжной избушке, за сотни километров от цивилизации? Он нашёл её в лесу, когда спасал меня? Маловероятно. Я была без сознания, фляга должна была быть в кармане его куртки, а не моей.
Или… Или Геннадий сам был здесь? В этой сторожке? Может, они знакомы со Степаном? Эта мысль была настолько чудовищной, что в голове помутилось.
Яд сомнения
Тёплая, почти детская благодарность моему спасителю внезапно испарилась, сменив леденящую душу подозрение. Степан не просто случайный отшельник. Он каким-то образом вплетён в эту дьявольскую игру, которая затеял мой муж.
Внутренний монолог, лихорадочный, как бред больного, разорвал мой мозг. Кто он? Сообщник Геннадия, который должен был проследить, чтобы я умерла, но в последний момент сжалился, не выдержал? И теперь держит меня здесь, не важно, что делать дальше? Или, наоборот, он — враг моего мужа? И спасает меня, преследуя какие-то свои, непонятные мне цели?
Кто он — мой ангел-хранитель или мой тюремщик?
Поняла, что мое положение стало еще более опасным. Вчера я боролась со стихией. Это было страшно, но просто. Сегодня моим оппонентом стала неопределённость. Я была полностью во власти человека, не могла доверять ни на грош. Каждое его слово, каждый жест теперь становились двойным, зловещим дном.
Затаившаяся
Нужно было действовать. Я быстро, но осторожно, спрятала флягу в глубине своего убогого ложа, под тряпьём. Это была моя внутренняя улика, мое самое большое оружие. Он не должен знать, что я нашла её.
Приняла решение, буду играть. Играть роль слабой, напуганной, благодарной женщины. Буду наблюдать. Слушать. Ждать. Выведаю у него правду. Любой ценой.
Вдруг услышала скрип снега за дверью. Он вернулся. Я быстро легла, натянула на себя одеяло и закрыла глаза, притворившись спившей. Сердце колотилось так сильно, что, казалось, он должен был услышать его стук.
Дверь скрипнула. Он вошёл, перенося с собой волну морозного воздуха. Я слышала его тяжёлые шаги. Он подошёл к печке, подбросил дров. Потом замер. Я чувствовала, что он смотрит на меня. А потом он подошёл к тому утюгу, где сидел раньше. Где лежала фляга. Я не видела, но чувствовала это. Наступила долгая, звенящая пауза. Я слышала только треск огня и стук собственного сердца.
Приоткрыла глаза, оставив лишь крошечную щёлочку между ресницами. Я увидела его спину. Он стоял неподвижно, глядя на то место, где раньше лежал блестящий предмет. А потом его рука медленно, очень медленно потянулась к пустой голове. Она не просто замерла в воздухе, она зависла, как хищник над добычей, которого уже не было, пальцы чуть согнуты, будто всё ещё готовы схватить.
Его пальцы на мгновение бессильно сжались, схватив лишь холодный воздух. Затем он так же медленно опустил руку. Не обернулся. Не спросил. Он просто выпрямился, подошел к печке и молча сел на свою низкую скамью, уставившись на огонь. И это его молчание было страшнее любого допроса.
Остаток дня мы провели в этой густой, вязкой тишине, прерываемой лишь треском поленьев и воем ветра. Я делала вид, что дремлю, проваливаясь в короткие, тревожные сны. Он делал вид, что верит мне, и не сводил с огня своих выцветших, нечитаемых глаз.
Тень за окном
Когда за окном наконец сгустились сумерки, превратив мир в сине-чёрную массу, завывание ветра стало иным, более низким, протяжным, похожим на стон раненого зверя. Степан сидел неподвижно, его силуэт темнел на фоне пляшущего пламени. Я лежала, глядя в потолок и тяжело уняв дрожь, которая теперь была вызвана не холодом, а страхом.
Именно в этот момент я её и увидела. Не его, а её — тень. Она не прошла, она метнулась мимо мутного, заиндевевшего оконца. Быстрый, темный силуэт на фоне чуть более светлого снега, на долю секунды, но этого было достаточно.
Моё сердце, только-только успокоенное, заставило дикий скачок и замерло. Степан? Нет, это было невозможно. Он сидел здесь, в трёх шагах от меня, неподвижный, как истукан, и смотрел на огонь. Значит, там, снаружи, был кто-то ещё.
Затаив дыхание, я вжалась в стену сторожки, пытаясь слиться с ней, превратившись в тень. Кожа покрылась ледяной испариной. Там, снаружи, был кто-то, кто не заходил вообще, кто лишь скользнул мимо, наблюдая. И я с ужасающей ясностью вдруг поняла, что заперта не просто в сторожке. Заперта между двумя огней: угрюмым стариком с секретами моего мужа внутри и неведомой, таящейся во внешней угрозе.
И я не знала, что из этого было страшнее. Просунула руку под тряпьё, чтобы снова ощутить холод фляжки, успокоить себя, а её не было. Я соскочила с лежанки, начал лихорадочно раскидывать тряпьё, чтобы найти фляжку, но её нигде не было.
Степан спокойно смотрел на мои нервные махания руками и разбрасывания тряпья, даже не шелохнулся. В недоумении я села на топчан и заплакала. Степан оделся и беззвучно вышел из сторожки. Я опять осталась одна.
Продолжение следует…
Кто или что скрывается в ночной тайге?
Делитесь своими версиями в комментариях и подписывайтесь на канал «Ритмус», чтобы не пропустить новую главу романа «Жена тайги»!