– Цени, что после тридцати лет в одной гавани я все еще бросаю якорь у твоего причала, а не ищу пристанище в чужих водах, – пророкотал муж, как старый морской волк, уставший от бурь.
– А если бы я, в отместку за все штормы, тоже изменила курс? – ледяным тоном отозвалась Марина.
– Женская неверность – противоестественный шторм, мужская – лишь попутный бриз. Да и кто позарится на корабль, изрядно потрепанный полувековыми ветрами?
Марина уже давно ощущала холодок отчуждения, заползающий в их с Геннадием мир. Он стал подозрительно тщательно следить за собой, словно перед зеркалом репетировал роль Казановы, телефон таскал даже в ванную, будто боялся, что там его перехватят шпионы из конкурирующей любовницы. А когда Марина, по старой памяти, ласково назвала его слоником, как делала все тридцать лет, он вдруг побагровел от ярости.
– Самой-то не противно сюсюкать? Это уместно лишь для юных девиц.
Марина отмахивалась от сомнений, как от назойливой мухи. «Мы с Геной сквозь огонь и воду прошли, двоих детей вырастили, разве можно вот так запросто все перечеркнуть? Накричал, наверное, устал, а телефон прячет – корпоративная тайна, как же иначе».
Она повторяла это как мантру, пока Геннадий не обрушил на нее свою «честность», словно обухом по голове.
– У меня есть другая женщина. Считаю, ты должна знать об этом сразу. Не хочу жить во лжи.
Марина судорожно прикусила губу, чтобы не выдать подступающий истерический смех. Геннадий стоял перед ней, раздувшийся от собственной значимости, словно павлин, распустивший хвост.
«Наверное, думает, эта нежданная откровенность делает его рыцарем без страха и упрека», – пронеслось у нее в голове.
– Как ты мог… после всего, что между нами было?! – вырвалось у Марины, словно крик души.
– Ну вот именно! Тридцать лет с одной и той же женщиной – это как тридцать лет есть одну жареную картошку. Вкусно, конечно, но приедается. К тому же, мне скоро шестьдесят, я кое-чего добился в этой жизни и заслужил право на маленькое счастье! Душой я молод!
– И ты называешь счастьем предательство? Боль, которую ты мне причиняешь?
– Да не драматизируй ты! Вон, двое моих коллег ушли из семей, все до копейки женам оставили, а я-то никуда не денусь. Буду жить с тобой, я же порядочный человек. Просто теперь буду позволять себе маленькие мужские радости.
В кухонном полумраке, под аккомпанемент закипающего чайника, Марина провела бессонную ночь
«М, словно пленница собственных мыслей. Что делать? Бежать? Но куда? В кошельке гулял ветер, все сбережения растворились в буднях семьи. И все же уйти – значило признать поражение, а она все еще любила Гену, цеплялась за ускользающую надежду, списывая его поведение на кризис среднего возраста.
Но Геннадий словно нарочно подчеркивал серьезность своих новых увлечений. Вечером, облачившись в лучший костюм, щедро орошенный терпким парфюмом, он бросил, словно вызов:
– Я в театр.
Внутри Марины все сжалось от боли, но она нашла в себе силы скрыть отчаяние.
– Прекрасно проведи время, – прошептала она, зная, что в театре его ждет не только Мельпомена.
Оставшись одна, Марина долго всматривалась в свое отражение. Зеркало, беспощадное и правдивое, вернуло ей образ женщины, еще привлекательной, но измученной грузом лет и забот.
"Да, запустила я себя… Лишние килограммы, бесформенное платье, предательская седина. Неудивительно, что Гена ищет свежести на стороне. Да что там Гена, мне самой смотреть на себя противно! Завтра же запишусь в салон. Нет, не ради него – ради себя".
Перемены Марины не ускользнули от взгляда Геннадия, но он лишь презрительно скривился:
– Чистишь перышки? Напрасно. Возраст – штука неумолимая, былой красоты не вернешь.
– Я тебя не узнаю, Гена, – не выдержала Марина. – Еще год назад ты клялся, что я самая красивая женщина на свете, а теперь… Что с тобой случилось? Почему ты так изменился?
– Я прозрел! – выпалил Геннадий. – Всю жизнь жил ради других! Сначала – твой декрет, потом – дети до восемнадцати, потом – их учеба… Надоело! Хочу пожить для себя, без иждивенцев на шее!
Голос его сорвался на крик, в глазах полыхнула неприязнь, будто перед ним стоял злейший враг.
– Я тоже многим пожертвовала, – напомнила Марина, стараясь сохранить спокойствие. – Я ведь мечтала о консерватории, а пошла на курсы бухгалтеров, чтобы быстрее зарабатывать деньги, чтобы ты мог строить карьеру. Ненавижу свою работу, но терпела ради детей, ради тебя, ради нашей семьи.
– Благодарить должна! Я вырвал тебя из пропасти позора, избавил мир от еще одной бездарности, возомнившей себя Бабкиной!
Эти слова стали последней ледяной каплей, переполнившей чашу Марининого терпения. В памяти всплыл юный Гена, молящий: «Спой еще! Твой голос – словно песня ангелов, такая же прекрасная, как и ты сама».
"Неужели я теперь страшная, старая, безголосая? Может ли любовь умереть вот так, оставив после себя лишь пепел ненависти?"
Она утонула во взгляде мужа – равнодушном, даже с оттенком брезгливости, и ответ пронзил ее, как осколок льда: да, может.
Марина надеялась, что этим унижение закончится, но кошмар только начинался. Оказалось, Геннадий растрезвонил о своем романе не только жене, но и взрослым сыновьям. Те, словно разъяренные фурии, примчались отчитывать отца.
– Пап, ты в своем уме? Какие романы в твоем возрасте, да еще с девчонкой, годящейся нам в сестры?! – обрушился на него старший.
– Вы с мамой столько лет прожили! Не позорь семью на старости лет! – вторил ему младший, пылая праведным гневом.
– Повзрослеете – поймете, – усмехнулся Геннадий, в его глазах мелькнуло что-то хищное. – Я свой долг перед вами выполнил сполна, так что имею право дышать полной грудью. А если вы настаиваете, чтобы я снова забыл о себе, напомню, что я все еще оплачиваю ваши капризы. Не нравится – идите зарабатывать сами.
Сыновья поникли, растерянно переглянулись и виновато взглянули на мать.
– Прости, мам, – пробормотал младший, опустив глаза.
"Променяли мать на звонкую монету," – с горечью подумала Марина.
Словно беды и так обходили ее стороной, словно дьявол решил подбросить еще уголька в и без того тлеющий костер, через неделю в ее двери вихрем влетела подружка – живая энциклопедия всех городских пересудов. На лице – маска сочувствия, в голосе – елей:
– Марин, твой-то, Гена… На корпоративе… С девицей! Молодая совсем, швабра какая-то, лет двадцать, не больше! И, представляешь, наглая такая – глазками стреляет, улыбается, хвостом вертит, сережки демонстрирует – твой подарок, небось! Все приличные люди с женами, а он – с этой…
Подружка замолчала, сверля Марину взглядом, словно ждала взрыва.
"Ага, ждет бури, соленой драмы, свежей сплетни, чтобы потом смаковать с подробностями," – пронеслось в голове у Марины. – "Не дождется!"
– Как мило с его стороны, что Гена так щедро отблагодарил девушку за ее усердие, – парировала она с ледяным спокойствием.
На лице подружки отразилась гамма чувств – от острого разочарования до неподдельного изумления.
Едва за ней закрылась дверь, Марина дала волю слезам. Вся эта показная невозмутимость была лишь тонкой броней, выкованной из материнских наставлений, зазубренных с детства: "Плачут лишь слабые, жалкие истерички, не способные постоять за себя".
Но этот удар ниже пояса, эта публичная демонстрация пренебрежения сломили её.
Дождавшись мужа, она в ярости запустила в него вазой.
– Ты совсем спятила?! – взревел Геннадий, в глазах мелькнул испуг.
"А ведь в этом что-то есть… В этом безумии… В этом катарсисе," – подумала Марина, отправляя в полет еще какую-то безделушку.
– Я закрывала глаза на твои похождения, но чтобы ты вынес эту грязь на люди! И дело не только в этой девице, а в твоем отношении ко мне! Пусть любви уже нет, но тридцать лет брака не заслужили элементарного уважения?
– А я не хочу прятаться, стыдиться своего счастья! Долг супружеский я выполнил, теперь живу как хочу! Ты мне не указ!
– Ах, так?! – взвизгнула Марина, теряя остатки самообладания. – Раз ты решил жить своей жизнью, то и я буду! Заведу себе молодого любовника! Как тебе такой поворот?
– Не смеши! Кому ты нужна, старая карга? И потом, мужчины – полигамны от природы, это не измена, а зов крови. А вот гулящая женщина – совсем другое дело. Даже не думай об этом, не позорь мою лысину!
– Какая лысина? У тебя там сплошная плешь! – отрезала Марина.
– Почему ты не постирала мои рубашки?! – Геннадий обрушился на Марину, словно грозовая туча, едва она появилась в дверях спальни.
Марина, колдуя над своим отражением, невозмутимо ответила, подкрашивая губы:
– Потому что твои рубашки – это глава, вычеркнутая из моей биографии. Обратись к той, что сережки отрабатывает, пусть погладит.
– Ты пока еще моя жена, и я тебя содержу! – взревел Геннадий, багровея.
– Я сама себя содержу, и шантажировать меня деньгами, как ты привык с нашими сыновьями, не выйдет, – отрезала Марина, с щелчком закрывая пудреницу. – Прости, меня ждут ласки красоты.
– Да ты и завтрак не приготовила! – донеслось из кухни возмущенное ворчание Геннадия.
– Закажите пиццу, юное поколение только её и признаёт! – крикнула Марина, захлопывая за собой дверь.
Она летела в салон и предвкушала шопинг.
Раньше подобная перепалка с мужем отравила бы ей весь день, но сейчас внутри неё бурлила радость, как игристое шампанское.
"Не знала, что разрыв с этой затхлой жизнью может быть таким пьянящим".
– Это что, волосы перекрасила? – подозрительно прищурился Геннадий вечером, разглядывая Марину.
Она кокетливо тряхнула обновленной шевелюрой.
– Давно мечтала, но разве пристало матери семейства щеголять таким цветом? А вот свободной женщине – в самый раз.
– Фу, терпеть не могу молодящихся баб, – скривился Геннадий.
– Как и старичков, наряжающихся в футболки с Микки Маусом, – парировала Марина, шутливо ткнув мужа в выпирающий живот.
– Это сейчас модно! – обиженно буркнул Геннадий.
– Только если это надето на юного Аполлона.
Новый цвет волос вселил в Марину ощущение всемогущества.
"А ведь Гена прав в одном: мы вечно прислуживаем семье, детям, забывая о себе… Пора спросить себя, чего я хочу от жизни, и подарить себе это", – решила она.
Марина сменила гардероб. Строгие костюмы и юбки, в которых она ходила на работу, уступили место легким, струящимся платьям. Она купила рваные на коленях джинсы – ей давно нравился этот бунтарский стиль.
– Отлично сидят, – похвалила она свое отражение в зеркале. – Ничего себе, как я сохранилась!
Муж встретил перемены в штыки, как сторожевой пес – чужака.
– Прикройся, – процедил он, окидывая ее критическим взглядом. – Никому не интересно разглядывать твои костлявые коленки.
– Сам-то вовсю молодишься, – парировала Марина, чувствуя, как внутри закипает знакомая ярость.
– Это другое, – отрезал Геннадий. – Мужчины с возрастом только хорошеют, а женщинам это не к лицу.
Марина могла бы возразить, напомнить о том, как расцвела, стоило ей облачиться в новые джинсы и сделать стильную стрижку. Она ведь чувствовала тот заинтересованный мужской взгляд, взгляд, которого не ловила на себе уже, наверное, лет десять. И ощущение оказалось таким пьяняще-забытым.
Внешние изменения лишь подтолкнули ее к внутренним. Словно птица, томившаяся в клетке, Марина рвалась на волю, к своему давнему, заброшенному хобби. Напевая колыбельные детям или распевая незатейливые мелодии за мытьем посуды, она всегда мечтала о сцене, о свете софитов и восторженных взглядах.
"Для карьеры, конечно, уже поздно, но петь-то для себя никто не запрещает", – решила она однажды, и эта мысль поселилась в голове, как росток, пробивающийся сквозь асфальт.
Судьба будто услышала ее тайные желания и шагнула навстречу, подкинув объявление о наборе в любительский хор. Поначалу Марина робела, чувствовала себя не в своей тарелке, но быстро успокоилась, увидев вокруг таких же, как она, – взрослых, уставших от рутины людей, которые просто хотели уделить своей мечте хоть немного времени. А комплименты художественного руководителя окончательно развеяли ее сомнения.
– У вас потрясающий, глубокий голос! Можно заслушаться! – искренне восхитился он.
Марина поймала себя на мысли, что давно не чувствовала себя такой счастливой, такой… живой.
Но мужу ее преображение было как кость в горле. Геннадий, похоже, не собирался жить с женой, но вполне комфортно чувствовал себя с Мариной в роли домашней служанки, поварихи и уборщицы в одном лице.
– Ты совсем от рук отбилась! – обрушился он на нее с упреками. – Дома тебя не видно, не готовишь, почти не убираешь! Забыла, в чьей квартире живешь? Я на нее всю жизнь пахал!
– Я сполна вернула тебе долг, Геннадий, – спокойно ответила Марина. – Тридцать лет растила твоих детей, посвятила тебе свою жизнь. А если тебя так не устраивает мое присутствие в "твоей квартире", всегда можем разойтись и поделить имущество по закону.
– Ты так легко говоришь о разводе! – взревел Геннадий. – Неужели тридцать лет брака для тебя ничего не значат?
Марина хотела увидеть в его взгляде насмешку, но Геннадий смотрел с искренним, почти детским недоумением.
– Это единственное, что меня здесь держит. И ты же первым разрушил то, что между нами было, – сухо отрезала Марина.
Однажды после репетиции к ней подошел мужчина. Он пришел в хор почти одновременно с Мариной.
– Не могу не восхититься вашим голосом. Скажите, вы случайно не профессиональная певица? У вас не только голос, но и осанка, и стать – все выдает настоящую артистку.
– Ну что вы, – смущенно проговорила Марина, чувствуя, как краска заливает щеки.
"Боже, как давно я не слышала комплиментов, совсем отвыкла. А у него самого глаза… какие глаза!"
Мужчина тепло улыбнулся, и в животе у Марины запорхали те самые, давно забытые бабочки.
Так начался ее роман с Игорем. Сначала совесть грызла ее изнутри, но к третьему свиданию утихла, погребенная под лавиной захлестнувшего Марину счастья. Оказалось, у них с Игорем так много общего, а главное – он смотрел на нее так, как когда-то, в юности, смотрел Геннадий.
Но одна мысль не давала Марине покоя: Игорь был на десять лет моложе.
– Это же ужасно! Ты связался со старухой! – воскликнула она, как-то между делом, в порыве отчаяния.
– Глупости, Марин. Ты не старуха, а прекрасная женщина в самом расцвете. И выглядишь ты, кстати, просто восхитительно.
– Льстец, – пробормотала Марина, заливаясь румянцем.
– Ничуть. А вот еще одна правда: я хочу не украдкой встречаться, а жить с тобой, дышать одним воздухом.
– Ты предлагаешь мне бросить мужа? – в голосе Марины звучало изумление.
– Я никогда не стал бы тебя об этом просить. Но если ты решишься, знай: я здесь. Я жду.
Марина брела домой в оцепенении, мысли вихрем носились в голове, и она не заметила, как тротуар проглотил расстояние.
– Наконец-то явилась! – встретил ее едкий голос мужа. – Что-то ты расходилась, будто опять в свои юные годы ударилась.
Геннадий расхохотался, и смех его прозвучал грубо и фальшиво.
Марина взглянула на него и не увидела больше любимого Гену. Перед ней стоял брюзгливый, плешивый незнакомец с горькой складкой у рта, отталкивающий и чужой.
– Спасибо тебе, – произнесла она вдруг, и слова прозвучали твердо, как приговор.
– Это за что же? – опешил муж.
– Если бы не твои загулы, я бы так и зачахла, несчастная и забытая. А теперь у меня есть любимое дело и мужчина на десять лет моложе, с глазами цвета неба и голосом, от которого трепещет сердце. А ты… ты – призрак прошлого.
Словно камень упал с ее души, и вместо него выросли крылья. Она вышла, не удостоив мужа больше ни взглядом.
Марина поселилась у Игоря и сразу подала на развод. Вскоре она оставила прежнюю работу, приняв предложение стать учителем пения. Доход ее стал скромнее, но счастье переполняло ее до краев, словно чаша, которую вот-вот прольется.
Две недели спустя телефон в квартире Марины ожил, нарушив тишину счастливого одиночества. На дисплее высветилось имя Геннадия.
– Довольно празднеств, возвращайся, – хрипло прозвучал его голос. – Я все простил. Готов начать с чистого листа… даже с ней порвал.
Марина усмехнулась, представив его жалкую фигуру на другом конце провода.
– Тебе бы лучше с ней помириться, Ген. Кому-то ведь нужно присматривать за тобой, – мягко ответила она, и в голосе ее звенела неприкрытая радость. – А я… я слишком счастлива, чтобы возвращаться в твою клетку. Твои убеждения, как ржавый якорь, никогда не дадут тебе взлететь.