Ночной поезд, длинная дорога, лето.
Я ехала одна, без компании, но с твёрдым намерением выспаться и доехать до бабушки в бодром виде. Вагон — старенький, но тихий, полупустой. Проводница вежливая, соседи — спокойные. Всё шло идеально.
До тех пор, пока не появился он.
Мальчишке было лет шесть. Он бегал — сначала просто по своему купе, потом вышел в коридор… и всё. Поезд стал его личным треком для марафона.
Он не ходил — он носился.
Со скоростью почти сверхзвуковой.
В тапках, которые то спадали, то шлёпали. Он кричал «дрын-дрын!», играл в «догонялки» сам с собой, хватался за двери, трогал окна, щёлкал ручками от купе и забегал в чужие отсеки.
— Где его родители? — тихо спросила женщина в моём купе.
— Может, где-то рядом, — ответила другая. — Или думают, что поезд — это детский сад.
Кто-то пытался шутить. Кто-то — терпеть.
Но это продолжалось долго. Слишком.
И родители, судя по всему, действительно считали, что раз ребёнок «задействован», значит, они имеют право отдохнуть.
И отдыхали в своём купе.
Где родители?! — вопрос, ставший рефреном поездки
К вечеру казалось, что весь вагон знал имя мальчика.
Тимоша.
Он сам кричал его на каждом повороте.
— Я Тимоооша! Я лечууу! — орал он, разгоняясь по коридору с полотенцем, повязанным как плащ.
Он прыгал с подножек у купе, крутил дверные ручки, дергал чужие занавески и однажды вылетел в наше купе, сбив бутылку с водой.
Я вздрогнула. Женщина, напротив, тихо выругалась.
Тимоша хихикнул и убежал, даже не извинившись.
Через пару минут он снова пробежал, волоча за собой чью-то куртку, найденную, судя по всему, на вешалке у входа.
— Я охотник! Это моя шкура! — кричал он.
— Да где же его мать… — простонала соседка.
Пассажиры начали выглядывать в коридор, спрашивая у проводницы, чей это ребёнок.
— Купе №8, — ответила она устало. — Я уже говорила им, но... они говорят, "пусть поиграет, мальчик активный".
— Активный?! Он чуть не сбил старушку в туалет! — крикнул мужчина с конца вагона. — В следующий раз сам полетит в окно, если споткнётся.
Никто не смеялся. Уже не до шуток.
И тогда случилось то, что перевернуло весь вагон.
Раздался резкий, короткий, отчаянный крик.
Громкий. Детский.
Глухой звук падения.
И потом — тишина.
Падение Тимоши
Крик эхом отозвался в стенках вагона.
Все замолчали. Кто сидел — привстал, кто лежал — сбросил одеяло.
Я выскочила в коридор одной из первых.
Тимоша лежал на полу у туалета.
Под ним —пластиковая бутылка, разорванный фантик от конфеты и… небольшая лужа воды. Он, по всей видимости, подскользнулся, бегая, и грохнулся лбом прямо о металлический порожек. Не рассчитал «взлёт».
Он не кричал. Он всхлипывал.
Лоб распух мгновенно. Глаз начал синеть.
— О господи! — вскрикнула соседка, подбегая. — Где его родители?!
Один из мужчин постучал в купе №8. Громко. Потом кулаком.
— Тут ваш сын разбился! Вылезайте, мать вашу!
Через несколько секунд дверь открылась.
На пороге появилась женщина в пижаме с телефоном в руках, волосы растрёпаны, в глазах — раздражение.
— Что опять случилось? Мы отдыхаем! Что за истерики?!
— Вы отдыхаете?! — выкрикнула я. — Ваш сын чуть не выбил себе глаз! Он упал!
Женщина вылетела в коридор, за ней — мужчина в шортах и тапках.
Увидев Тимошу, она вскрикнула:
— Тимофей! Боже мой! Что с тобой?!
Подбежала, схватила его на руки — он начал плакать в голос.
— Кто его ударил?! Кто тронул ребёнка?! — резко повернулась она. — Это вы, да?!
Вы же на него орали, я слышала!
Вы что, его толкнули?!
— Он бегал как угорелый! — крикнул кто-то сзади. — И это уже десятая попытка самоубийства за вечер! Вы вообще следите за ним?!
— Он ребёнок! — кричал отец. — Он развивается, он активный мальчик! А вы тут только и делаете, что жалуетесь!
Не нравится — берите частный вагон!
— А вам, простите, купе с няней дать? — ехидно бросила женщина с противоположного конца.
Проводница подбежала с аптечкой.
— Срочно холод на лоб! — скомандовала. — И давайте договоримся: либо вы отвечаете за своего сына, либо мы снимаем вас на ближайшей станции. Это уже небезопасно.
— Нам хамят, ребёнок пострадал, и ещё нас снимать будут?! — возмущалась мать. — Да вы тут все озлобленные! Наверняка ему кто-то подставил что-то под ноги специально!
— Да вы… — мужчина рядом сделал шаг вперёд, но его удержали. — Вы вообще… хоть понимаете, что могли остаться без ребёнка?! Вы неадекватные родители!
Женщина начала плакать, но слёзы были скорее истеричные, обвиняющие, чем от ужаса.
Тем временем Тимоша уже успокаивался, сидя с холодной бутылкой у щеки и глядя по сторонам.
Мальчик понял, что что-то пошло не так.
Мы ещё и виноваты, что мешаем им быть родителями
Родители Тимоши сидели с ним на корточках у туалета.
Отец что-то бормотал ему на ухо, мать вытирала слёзы и продолжала бросать обиженные взгляды на пассажиров.
Проводница вызвала по рации дежурного из следующего вагона — нужно было составить рапорт, и, возможно, вызвать скорую на ближайшей станции.
Но тут отец Тимоши резко поднялся.
— Я вот что вам скажу! — начал он, не глядя ни на жену, ни на ребёнка. — Вы все тут только и умеете, что учить нас, как воспитывать ребёнка.
А сами? Где ваша человечность?
Мальчику шесть лет! Шесть! А вы на него орёте, гнобите, как будто он вам покойника в поезд занёс!
— А вы вообще в курсе, что ребёнок шесть лет не должен сам по вагону носиться ночью?! — не выдержала пожилая женщина в халате. — Его могли зажать дверью, придавить багажом, он мог выпасть из вагона, если бы открыл не ту дверь!
— Да! И мы все должны были прыгать за ним, ловить, нянчиться?! — вторил мужчина с первого купе. — Это ваш сын! Не няньки мы вам!
И никакая «активность» не отменяет ответственность.
— Мы что, обязаны терпеть, что у него «период развития» так проходит? — добавила девушка, у которой Тимоша пару часов назад сорвал резинку с волос.
Мать мальчика вновь начала плакать — на этот раз почти по-настоящему, но всё равно с нотками обвинения:
— Мы просто хотели, чтобы он был счастлив. Мы отдыхали. Мы не подумали…
— Не подумали — вот ключевое, — сухо сказала проводница. — А если бы он ударился виском? Или шеей? Что бы вы тогда сказали?
Что это поезд виноват?
Отец Тимоши вдруг сник. Посмотрел на сына, потом — на всех нас.
И понял.
— Мы… разберёмся. Извините.
Слова прозвучали неубедительно, но были сказаны вслух.
Станция: Осознание
Поезд медленно замедлялся, впереди была крупная станция, на которой стояли пятнадцать минут.
Проводница, вернувшись после переговоров по рации, подошла к родителям:
— На этой станции к поезду подойдёт фельдшер. Пусть осмотрит мальчика. И советую вам больше не оставлять его одного.
Иначе придётся высадить вас всех.
Мать Тимоши уже ничего не отвечала.
Сидела, прижав сына к себе. Он дремал, уткнувшись ей в плечо, с припухшим лбом.
Отец тем временем молча собирал вещи в сумку, опустив взгляд.
Пассажиры расходились по местам.
Никто больше не кричал, не возмущался. Но взгляды — тяжёлые, прямые — делали своё дело.
Те самые, от которых ещё долго щиплет в затылке.
Когда поезд остановился, на перрон вышли двое в белых халатах. Мать вышла с Тимошей на руках, отец за ними.
Их проводили с каким-то немым осуждением и косыми взглядами.
— Жалко мальчишку, — сказала женщина из моего купе, когда двери снова закрылись. — А вот родителей — совсем не жалко.
Я кивнула.
Иногда самое воспитательное для взрослых — это не скандал, а единое молчаливое «хватит».