В сегодняшней статье речь пойдёт о литературном контексте одного небольшого стихотворения Максимилиана Волошина - “Трихины”, написанного в декабре 1917 года. Об историческом контексте пусть каждый подумает сам. Для начала - само стихотворение:
Трихины
«Появились новые трихины»…
Ф. Достоевский
Исполнилось пророчество: трихины
В тела и в дух вселяются людей.
И каждый мнит, что нет его правей.
Ремесла, земледелие, машины
Оставлены. Народы, племена
Безумствуют, кричат, идут полками,
Но армии себя терзают сами,
Казнят и жгут — мор, голод и война.
Ваятель душ, воззвавший к жизни племя
Страстных глубин, провидел наше время.
Пророчественною тоской объят,
Ты говорил, томимый нашей жаждой,
Что мир спасется красотой, что каждый
За всех во всем пред всеми виноват.
Перед нами классическая форма сонета с двумя катренами, двумя терцетами и французской схемой рифмовки. Но нас больше интересует адресат стихотворения - Ф.М.Достоевский. Конечно, Волошин, как и все мы (надеюсь), знает, что Достоевский скончался ещё в 1881 году, но форма заочного диалога с умершим классиком для литературы вполне традиционна.
Волошин возвещает о том, что сбылось пророчество: явились те самые трихины, вынесенные в заглавие и эпиграф. Достоевский предсказал нашествие этих существ во сне Раскольникова во второй части эпилога "Преступления и наказания". Напомню контекст. Герой уже находится в Сибири, но всё ещё мучится отсутствием раскаяния. Во время Великого поста и на Святой неделе он лежит в бреду в тюремном госпитале и видит сон, который становится толчком к его духовному возрождению. Сны в “Преступлении и наказании” - вообще отдельная тема. Приведу этот небольшой отрывок полностью:
Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии, уже в походе, вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга. В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге. Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласиться; остановилось земледелие. Кое-где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что-нибудь, клялись не расставаться, -- но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались. Начались пожары, начался голод. Все и всё погибало. Язва росла и подвигалась дальше и дальше. Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса.
Первые два четверостишия стихотворения - сжатый пересказ этого отрывка, что можно легко проследить при простом сравнении. Достоевский назван пророком, а современные автору события - исполнением этого пророчества.
Волошин не ограничивается простым перечислением ужасов. В переломном моменте - переходе от катренов к терцетам - он обращается к позитивным идеям, которые высказывали лучшие герои Достоевского. Они знакомы даже многим из тех, кто никаких романов не читал.
Первая мысль “Что мир спасется красотой” неоднократно встречается фоном, подразумевается в разных текстах автора, но, как считается, впервые прямо она была высказана в романе “Идиот”. Эта фраза принадлежит князю Мышкину, но узнаём мы о ней из ироничного замечания Ипполита:
Правда, князь, что вы раз говорили, что мир спасет "красота"?
-- Господа, -- закричал он громко всем, -- князь утверждает, что мир спасет красота! А я утверждаю, что у него оттого такие игривые мысли, что он теперь влюблен.
Кроме того, и сам князь не раз рассуждает на тему красоты. Позже, уже в “Братьях Карамазовых", Дмитрий говорит о ней совершенно иначе: одновременно с восхищением и ужасом.
Красота - это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя, потому что бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречья вместе живут. Я, брат, очень необразован, но я много об этом думал. Страшно много тайн! Слишком много загадок угнетают на земле человека. Разгадывай как знаешь и вылезай сух из воды. Красота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом Содомским. Еще страшнее кто уже с идеалом Содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его, и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил.
Но это мы уже отвлеклись. Вполне естественно, что для Волошина, как поэта и художника, именно слова князя Мышкина, “положительно прекрасного человека”, как его называл Достоевский, становятся главной надеждой на спасение от трихин.
Вторая его составляющая, как и принято по Достоевскому, - покаяние. Волошин это формулирует так:
…что каждый
За всех во всем пред всеми виноват
Здесь мы обращаемся к тексту “Братьев Карамазовых” и другому любимому автором герою - старцу Зосиме. Эта мысль в разных вариациях звучит неоднократно, но для примера возьмём наиболее развёрнутое её изложение:
Любите друг друга, отцы, — учил старец (сколько запомнил потом Алеша). — Любите народ божий. Не святее же мы мирских за то, что сюда пришли и в сих стенах затворились, а, напротив, всякий сюда пришедший, уже тем самым, что пришел сюда, познал про себя, что он хуже всех мирских и всех и вся на земле... И чем долее потом будет жить инок в стенах своих, тем чувствительнее должен и сознавать сие. Ибо в противном случае незачем ему было и приходить сюда. Когда же познает, что не только он хуже всех мирских, но и пред всеми людьми за всех и за вся виноват, за все грехи людские, мировые и единоличные, то тогда лишь цель нашего единения достигнется. Ибо знайте, милые, что каждый единый из нас виновен за всех и за вся на земле несомненно, не только по общей мировой вине, а единолично каждый за всех людей и за всякого человека на сей земле. Сие сознание есть венец пути иноческого, да и всякого на земле человека. Ибо иноки не иные суть человеки, а лишь только такие, какими и всем на земле людям быть надлежало бы. Тогда лишь и умилилось бы сердце наше в любовь бесконечную, вселенскую, не знающую насыщения. Тогда каждый из вас будет в силах весь мир любовию приобрести и слезами своими мировые грехи омыть...
Мы уже не раз говорили, что в момент исторических потрясений людям свойственно искать ответы в литературе. Подобную попытку в этом стихотворении делает и Волошин. Он надеется, что тот, кому под силу было предсказать ужасные события его современности, был также способен указать пути выхода из кризиса.
Насколько ему это удалось, каждый может решить самостоятельно, но в любом случае такой небольшой текст даёт нам повод вспомнить о нескольких замечательных романах, которые каждому советую перечитать.
О схожей попытке поиска ответов в классике также можно почитать:
---------------------------------------
Телеграм-канал для тех, кто хочет читать книжки хотя бы по цитатам: