Стук двери был слишком громким для этого вечера, когда в квартире уже струился чайный пар, пахло булочками, и на столе — стопка бумаг для завтрашней работы. Но шум не умолкал — на пороге стояла Лина: в пальто с осыпающейся пуговицей, с зажатой в руке сумкой и лицом, каким бывает только у людей с наболевшим вопросом. Она даже не сказала “привет”.
— Семён, займёшь десятку? — будто выстрелила. Прямо в ухо. Глаза у неё были наглые до безумия, но голос немного дрожал.
Яна на секунду замерла за столом. Маленькая её чашка глупо урчала на блюдце: сдвинула от себя, будто защищаясь.
— Лина, — процедила Яна, — опять? Мы с Семёном только что выплатили за ипотеку очередной взнос. Сейчас ни копейки лишней.
Напряжение в комнате стало похожим на раскалённую спираль. Семён молчал. Он всегда молчал, когда приходила Лина. В этот раз — особенно. Яна резко встала, запах липового чая потерялся на фоне кислого духа Лининой туалетной воды, очевидно, не лучшего качества.
— Я у Семёна спросила, — Лина не отступала. Видимо, собиралась стоять до конца.
— У тебя с ним что, копилка общая?! — Яна перешла на крик, голос вдруг стал чужим. — Слышь, у нас ЗАРПЛАТА одна на двоих, Лина! Мы не Перекрёсток супермаркет, у нас нет отдела “спасибо для родственников”.
Лина посмотрела на Семёна — чуть виновато, как школьница, попавшаяся на воровстве мелочи из кошелька учителя. Семён тяжело вздохнул, вцепился ладонями в стол.
— Лина… — выдавил он. — Извини, правда, сейчас ну вообще никак.
В этот момент запах дыма от пригоревших булочек смешался с ароматом досады. Лина хлопнула дверью, растворилась в подъезде, оставив за собой звон пустоты в прихожей.
***
Яна не сразу села обратно. Её трясло. За окном лаяла соседская собака, в квартире было невыносимо тихо. Семён попытался что-то сказать.
— Всё, Сём, никаких разговоров. Даже не думай вытаскивать ей из заначки. Если ещё копейку дашь, я реально… ну не удивляйся потом, если у меня терпение лопнет!
Он кивнул, прожёвывая обиду — или вину? Было ощущение, что в комнате стало холоднее: Яна закрыла окно, но сквозняк продолжал гулять по комнатам.
***
На следующий день телефон Семёна дрогнул на кухонном столе. “Мама”.
Яна махнула: “Включи громкую связь”.
Почти на автомате Семён ткнул пальцем и… моментально поседел внутренне, потому что голос Марии Тимофеевны был острым, как скрипка, когда на ней рвут струны:
— Семён! Вот мне объясни, с каких это пор твоя жена в наши дела суёт свой курносый нос? Почему Яна тебе указывает, кому ты можешь помогать, а кому нет?!
Яна тут же подорвалась, не давая мужу открыть рот:
— Слушайте, Мария Тимофеевна, пока вы за наш счёт устраиваете себе вакханалии, думайте, на что существует наша с Семёном семья?! Мы свои деньги на ЭКО копим, между прочим. На вас они не рассчитаны!
— ЭКО, ЭКО... — раздражённо перебила свекровь. — О будущих детях заботитесь, которых, может, и может никогда не будет! А существующим,кто помогать будет? Почему бы вашей семье не позаботиться о детях Лины? Вам что, совсем не стыдно? На две семьи три ребёнка! Вас разве не учили родню поддерживать?
Семён опустил глаза, не видя Яну, не видя ничего, кроме своих проклятых костяшек, сжимающихся на столешнице. В этот момент чайник встал и защёлкнулся так остро, будто выстрел произошёл.
Яна решила не мямлить. Выхватила телефон у мужа, почти прокричала:
— Вот ещё! Больше ни копейки не получит! Ей вообще следует разборчивее с мужиками быть, а не рожать от кого попало, тогда может и занимать бы столько не пришлось!
— Яна!!! — сгорела от ярости Мария Тимофеевна и, похоже, села без сил.
Связь оборвалась. Яна бросила телефон на диван. Семён долго не смотрел на неё — знал: спорить сейчас всё равно бесполезно.
***
Недели две жили они почти как на другой планете. Яна удивлялась, как тихо стало без Марии Тимофеевны: никто не звонил по вечерам, не ныл о “детях Лины”, “городских трудностях” и "соседских сплетнях". Казалось бы — отдыхай, живи, работай. Но тухловатая обида застряла в комнате, как тяжёлый запах лекарств: выветрить — не выветрить.
Однажды ночью телефон Семёна взорвался рыданиями: слёзы, хрип, а за ними крик — “Сынок, помоги, умоляю!” Осипший голос Марии Тимофеевны, будто из-под воды:
— Сынок, тут катастрофа! Лину в больницу увезли, выпила она немного, на барной стойке танцевала — упала! Перелом, нужна операция! Металл в ногу какой-то ставить надо! Счёт такой... Аж глаза на лоб полезли, денег нет! Да она ещё и позанимала у всех подряд, врала, что мы за нее всё отдадим! Теперь все к нам идут, требуют долг. Лина ведь и не работает давно… Помоги, хоть ты! Ради её детей, Семён!
Яна не дышала, молча слушала — всё так же из-за двери спальни. Семёну, казалось, стало в два раза тяжелее дышать...
Он сбросил связь. И по комнате прокатилась волна густого, плотного, осязаемого раздражения. Яна уже стояла в дверях.
— Дашь хоть копейку — клянусь, завтра же в суд на развод подам! Это шапито не закончится иначе!
Никаких компромиссов.
***
Наутро Семён долго терзал себя мыслями... Заглянул в банковское приложение. Ещё пару минут — и вклад на ЭКО был пуст. Яна уехала на работу раньше обычного, телефон не брала, дома дышалось будто в закрытом шкафу.
Когда она всё узнала, не моргнув глазом обещание сдержала.
* * * *
Чемодан Семёна оказался в прихожей за считанные часы; ему не дали даже забрать любимую рубашку без скандала. Яна подала документы. Всё молча. Только шорох пакетов, стук ключей и лаконичное — “Иди ты на... вместе со своими родственниками!”.
Две недели Семён метался то по съемному углу, то по уличным скамейкам в парке, где раньше гуляли вместе по выходным. Пытался дозвониться до Яны — “не абонент”, “вне зоны доступа”. Однажды, всё же выждав её на лестнице служебного входа, выдавил:
— Яна, правда, я идиот. Умоляю, забери заявление! Давай попробуем с начала, прошу…
Яна встретила взгляд — ледяной, как морозная крошка на стекле, и молчала.
— Мне начальник предложил вариант… — Семён ловил взгляд, цеплялся за хоть что-то. — Новая должность, филиал в другом городе, служебное жильё. Квартиру сдаём, все деньги только на твой счёт будут поступать. Телефон поменяю, ни маме ни Лине больше не позвоню. Клянусь, Яна!
Пару секунд — ничего. Потом она кивнула сдержанно, но холодно:
— Давай квартиру коллегам, я тебе свой банковский счёт попозже пришлю.
***
Новый филиал встретил их чужими окнами, химической белизной кафеля и запахом дешёвого чистящего средства. Жили тесно, первое время экономя на каждом пакете молока. Семён таскал домой покупки — в основном со скидок. Квартиру сдали. Всё приходило строго на Янин счёт, без всяких условий. Она лично проверяла каждый перевод.
Никаких гостей. Никаких звонков. Всё — тишина.
Раз в месяц Семён видел Яну, тихо записывающую сумму в тетрадь для их “будущего проекта”. Время от времени кто-то из старых знакомых шептал по телефону детали о жизни “там” — за много километров отсюда, в старом городе.
Марию Тимофеевну положили пару раз в больницу, но никто особо не помогал, Лина вернулась к матери сразу после выписки: с гипсом, долгами и кислой маской униженной гордости.
“Подала на алименты на Илью”, — скороговоркой будто прохожий, сказал знакомый в телефон. — “Денег нет, делать нечего”.
Семён слушал новости чужой жизни как пересказ низкосортного фильма и вдруг понял: больше ему не хочется вписываться в этот вечный сериал про обиды, долги и ненасытную родню.
Яна шуршала бумажками, собирала справки, читала форумы об ЭКО.
***
Новая жизнь замаячила, между стальными трубами и чужими голосами на лестнице. На холодильнике табличка “Копить, нельзя брать!”. Пар в чайнике и запах бумаг с обследований поселились на шестиметровой кухонке. А где-то в комнате периодически звонит телефон, но до него уже нет никому дела...
Благодарю за каждый лайк и подписку на канал!
Приятного прочтения...