Скрытность для подводной лодки - первое дело, поэтому подводники трепетно относятся к такой, в общем-то, рутинной процедуре, как контроль шумности своего корабля. В годы моей военно-морской юности для этого использовались ГКС - гидроакустические контрольные суда, напоминавшие по внешнему виду тральщики.
До и после замера шумности на борт ГКС высаживался один из лодочных офицеров: сначала - для того, чтобы передать туда секретный документ, в котором записывались результаты работы, а потом - чтобы забрать его назад. Для перевозки офицера и документа с ГКС спускали маленькую гребную шлюпку, которую на жаргоне радистов так и называли - «маленький».
После того, как шлюпка начинала движение в нашу сторону, обычно следовал доклад:
- Мостик, радисты! С ГКС передали: к нам идёт «маленький»!
Кто-нибудь из шутников, заслышав эти слова, нередко уточнял:
- «Маленький» с большой канистрой!
Эта шутка несла особый смысл. Подводный флот у нас тогда был большой, и на каждый ГКС приходилось много лодок, которые постоянно ходили в автономки, а перед этим обязательно замеряли свою шумность. Нередко получалось, что экипажи ГКС, даже не отходя далеко от наших берегов, неделями не видели своих баз. Это, кроме всего прочего, означало, что зачастую они своевременно не могли получить ничего из положенного им довольствия. В таких случаях подводники всегда выручали своих товарищей по оружию - делились и спиртом (без которого хитрая и тонкая техника работать не будет!), и хлебом, и другими продуктами.
Пересадка в море с мокрого, скользкого, округлого борта подводной лодки на вёрткую деревянную шлюпку - дело непростое, да и возвращение на лодку тем же путём ничуть не легче. А стоит Баренцеву морю, которое почти всегда неспокойно, разволноваться чуть больше - и тогда эта задача по сложности исполнения вообще превращается в цирковой номер. В этом случае в мирное время ни один умный, нормальный начальник не станет рисковать жизнью людей и не даст «добро» на такую пересадку.
Вспоминаю такой случай.
Когда мы в очередной раз проходили замер шумности, я видел с мостика, как с лодки на «маленький» пересаживался Лёня, наш командир боевой части связи (он же - начальник радиотехнической службы). Через плечо у него был переброшен ремень, на котором висел портфель с тем самым, очень серьёзным, документом, который надо было передать на ГКС. Море уже почти успокоилось после недавнего шторма, но зыбь всё ещё была такой, что подошедшую шлюпку-скорлупку швыряло вверх-вниз. Спускаясь за борт по шторм-трапу, Лёня ухватился за два весла, которые ему заботливо протянули в качестве поручней.
Через полчаса он благополучно вернулся, и мы, пользуясь временным затишьем на море, замерили свою шумность. Затем лодка всплыла и подошла к ГКС настолько близко, что с нашего мостика было хорошо видно, как работают моряки на его палубе, спуская шлюпку. Сделали они это быстро и ловко, несмотря на то, что волнение на море вновь стало усиливаться буквально на глазах. Высокие волны заметно мешали гребцам, однако «маленький» благополучно подошёл к нашему подветренному борту. Не знаю, каким чудом Лёне вновь удалось оказаться в шлюпке, как потом люди в ней сумели догрести до ГКС и беспрепятственно подняться на его палубу.
Вскоре опять заштормило - и стало ясно, что наш доблестный офицер, похоже, теперь надолго останется в гостях у надводников. Так и вышло - море всё никак не успокаивалось, а через день и мы, и ГКС получили приказание возвращаться - каждый в свою базу. Так Лёня оказался в чужом гарнизоне - без денег, без документов и с секретным формуляром на руках. Если я понял правильно, никто не доложил «наверх» о том, что на борту ГКС остался наш человек - а значит, возвращение его к нам официальным путём оказалось затруднительным.
Эта ситуация могла бы поставить в тупик кого-нибудь другого - но только не Лёню, матёрого капитана 3 ранга, авантюриста и проныру. Он вырос на Кольском полуострове и хорошо представлял себе дорогу от чужой базы до нашей - несколько десятков километров, которые он планировал преодолеть где «автостопом», а где и пешком. Отсутствие денег и документов большой бедой для него тоже не было.
Проблема оказалась в другом: Лёня был в ватнике - такие в советские времена носили, в основном, представители трёх социальных групп: колхозные трактористы, заключённые и подводники. Если для лодки такая одежда была достаточно удобной и вполне уместной, то очутиться в ней за пределами базы было, по меньшей мере, не совсем прилично. Да и не каждый водитель попутной машины остановится, увидев, что у дороги стоит и «голосует» мужик в ватнике - а вдруг этот человек сбежал из какой-нибудь «зоны»... Но удалось решить и эту проблему: Лёне на ГКС нашли старую офицерскую шинель. То, что к ней были пришиты старлейские погоны - это было ещё полбеды. Приводить эту шинель в относительно приемлемое состояние пришлось очень долго по той причине, что она, отслужив своему хозяину, потом в течение нескольких лет использовалась в качестве подстилки для корабельной собаки!
Остаётся только догадываться, какие чудеса изворотливости показал наш старый лис в «собачьих обносках» с погонами, явно не соответствовавшими его возрасту, и с секретным документом под мышкой, чтобы выбраться из одного гарнизона и пробраться в другой - но через несколько дней он вновь оказался на родной лодке. А ещё через несколько дней мы ушли в очередную автономку.
Генетическая экспертиза
Летом после третьего курса я решил провести свой очередной курсантский отпуск на Урале и после приезда в Пермь на несколько дней остановился у маминой сестры, тёти Тамары. С её детьми - Толиком и Алёнкой - нас связывали не только родственные узы, но и давняя, с малолетства, дружба.
Мальчишки (в основном, одноклассники Алёнки, жившие по соседству) бегали за ней, кажется, ещё с младшего школьного возраста. Были среди них и парни из числа дворовой шпаны. Среди её тогдашних поклонников точно не было ни кавказцев, ни испанцев, но некоторые из них, как я узнал несколько позднее, были не менее горячими и темпераментными, чем представители этих национальностей. Один, которому Алёнка легкомысленно сказала довольно обидные слова, ударил в подъезде ножом её собаку. Несчастное животное едва успело добежать до квартиры и замертво упало к ногам хозяйки... Тот, кто совершил этот дикий, по своей жестокости и бессмысленности, поступок, более чем прозрачно намекнул моей двоюродной сестре: следующей можешь стать ты!
Но в тот день я таких кровавых подробностей ещё не знал и был счастлив. Только что успешно закончился очередной учебный год - и вот оно, долгожданное лето! Через пару дней я собирался поехать из Перми в Очёр - чтобы встретиться с родными людьми, с друзьями детства и пройтись по знакомым местам (которые столько раз видел во сне). А ещё, конечно, - чтобы вволю порыбачить.
Готовясь к осуществлению мечты, я вышел на балкон и начал красить водостойким лаком свой новый замечательный самодельный поплавок в виде торпеды. С упоением работая кисточкой, я вдруг почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Я оторвался от поплавка, посмотрел вниз - и увидел незнакомого молодого парня с мрачным лицом, сидящего на скамейке. Он почему-то не сводил с меня немигающих глаз. Когда наши взгляды встретились, парень вскинул голову - так, как это делают при приветствии старые приятели. Я дружелюбно улыбнулся и ответил незнакомцу тем же. Похоже, парню это не понравилось, он посуровел ещё больше, встал и куда-то ушёл.
Через некоторое время в дверь квартиры длинно позвонили, потом - ещё и ещё раз, а затем начали нетерпеливо стучать.
Тётя Тамара открыла - и с лестничной площадки послышались громкие, взволнованные, сердитые голоса (как мне показалось, ещё не взрослых мужиков, но уже не мальчиков):
- Это что за морячок к вашей Лене приехал - жених, что ли?
- Да какой жених - наверное, уже муж?!
- Отдайте нам этого морячка!
Похоже, «запахло жареным». Тётя Тамара сразу же поняла, что пытаться словесно разубеждать взбудораженных парней бесполезно - скорее всего, они в этом состоянии никаких слов просто не поймут и никаким доводам не поверят. И тогда она приняла, кажется, единственно правильное, в такой ситуации, решение.
Дело в том, что мы с Алёнкой в значительной степени унаследовали черты лица нашего деда, Павла Емельяновича, и поэтому были похожи друг на друга даже не как двоюродные, а как родные брат и сестра (особенно - когда улыбались).
Тётя Тамара крикнула:
- Лена, Игорь! Идите сюда!
Мы вышли из квартиры. На лестничной площадке стояло несколько человек - в том числе, и тот, что недавно сидел на скамейке под балконом. Было видно, что парни хотят разобраться по-серьёзному и настроены весьма и весьма решительно.
Тётя Тамара приобняла нас с Алёнкой за плечи и поставила рядом друг с другом. Ребята глянули на меня, на мою кузину, на нас вместе - и, похоже, моментально поняли всё и без дальнейших разъяснений. А когда мы ещё и улыбнулись - молодые люди заулыбались в ответ. Таким образом, двор больше не имел претензий к Алёнке и безоговорочно принял меня.
С тех пор прошло много лет.
Мамина сестра и её дети разъехались в разные города. Сегодня пятиэтажка, где они жили, полностью заселена выходцами из Средней Азии. Новые жильцы ничего не знают ни о семье тёти Тамары, ни о горячих поклонниках Алёнки, ни о её двоюродном брате.
Две дороги
Моряки знают, что должность старшего помощника командира корабля ответственна и многотрудна. Когда мой отец был старпомом на средней дизель-электрической подводной лодке, он свои обязанности выполнял на совесть - как и всё остальное, за что бы он в своей жизни ни брался.
Через несколько десятилетий мама напишет о нём в одном из своих «домашних» стихотворений:
...А потому-то знаю я,
Как ты свои «десятки» жил.
На первом месте - не семья,
А флот морской, где ТАК служил,
Что отдавал всего себя
Ты сутками и без остатка,
Как будто ты тот механизм,
Что и не ведает устатка...
Но это будет значительно позже. А в те годы мама, бывало, обижалась на отца - почему он совсем мало бывает дома? Тогда отец сделал выписку из статьи Корабельного устава ВМФ, где прямо указывалось: «Частое оставление корабля старшим помощником командира несовместимо с должным исполнением им своих служебных обязанностей» - и повесил дома на стену.
После этого - когда мама вновь сетовала, что отец дома не хозяин, а довольно редкий гость - он кивал в сторону этой выписки и полушутливо-полусерьёзно говорил:
- Читай, что здесь написано!
В те годы командиром одной из многих бригад подводных лодок, в которых довелось послужить отцу, был весьма своеобразный человек. Вряд ли комбригу тогда было больше пятидесяти, но все считали его самым настоящим стариком. А ещё каждому было известно, что он и сам ходить домой не любит, и, мягко говоря, не приветствует, когда его подчинённые рвутся со службы к своим семьям.
Офицеры-подводники - в основной своей массе оптимисты, жизнелюбы и немножко охальники - иногда злословили, что их комбриг, видать, уже много лет назад стал несостоятельным как мужчина. По этой причине он, похоже, давным-давно забыл, что жена нужна мужу не только для того, чтобы забирать его получку и стирать бельё - вот и сам домой почти совсем не ходит, и других не пускает.
Однажды вечером мой отец шёл со службы вместе со своим давним сослуживцем и коллегой - старпомом с соседней «эски». По дороге офицеры увидели комбрига, шедшего навстречу. Заметив их, высокое начальство скроило недовольную гримасу. Комбриг ничего не имел против моего отца: знал, что он выполняет требования Корабельного устава буквально - и нередко ворчал по поводу того, что его коллега (вообще-то тоже хороший старпом) достаточно часто ухитряется бывать дома.
Подойдя поближе, комбриг остановился и, даже не взглянув на отца, обратился к его попутчику:
- Товарищ N! Вот куда Вы сейчас идёте? Домой?
- Так точно!
- Опять домой... Сколько можно! Ну зачем Вам домой? Что Вы там собираетесь делать? - в голосе комбрига слышались раздражение, недоумение и досада.
- Спать с женой!
Такая "пролетарская прямота" ответа ошеломила и обезоружила вопрошавшего. Он, похоже, и впрямь уже забыл, что такое «спать с женой», и молча направился на штабную плавказарму, в свою каюту. А старпомы пошли дальше - по домам.
Через какое-то время оба они стали командирами подводных лодок - сначала таких же средних, потом - новейших крейсерских.
А ещё через несколько лет пути-дороги коллег разошлись (как в прямом, так и в переносном смысле) - и, пожалуй, их дальнейшие биографии оказались схожими лишь в одном: Его Величество Случай не помиловал ни того, ни другого (хотя и в совершенно несоизмеримой степени).
Отец из-за несчастливого стечения целого ряда обстоятельств так и не сумел получить адмиральских звёзд - и все, кто хорошо знал его по службе, считали, что это абсолютно несправедливо.
А давний отцовский сослуживец исключительно успешно шёл вверх - потому что его ум, знания, труд, опыт и порядочность были оценены по достоинству - но трагически погиб на взлёте своей карьеры. Он не успел, в отличие от моего отца, увидеть своих правнуков...
Североморец, будь бдителен!
Эх, не зря на одном из плакатов, призывавших советских воинов к бдительности, было написано: «Не всегда говори, что знаешь, но всегда знай, что говоришь!»...
Помнится, в юные курсантские и лейтенантские годы, общаясь со своими приятелями из числа бакинцев, я перенял от них немало словечек, с помощью которых ребята (в нашем узком кругу, естественно) придавали своей речи восточный колорит. Смысл некоторых я знал весьма приблизительно, хотя и понимал, что вряд ли они их переводятся достаточно прилично. Видать, потому, когда обстоятельства вынуждали меня изливать свои эмоции вслух, я нередко произносил именно эти слова. Увы, не всегда к месту...
Однажды я шёл по улице нашей Западной Лицы в прекрасном расположении духа, радуясь своему честно заслуженному выходному дню и застенчивой улыбке короткого северного лета. Вдруг сзади кто-то громко и нахально окликнул меня по фамилии. Фамилии своей я никогда не стеснялся, но очень не любил, когда ко мне обращались именно так - поэтому, повернувшись, свирепо выпалил пару слов по-азербайджански в сторону того крикуна, которого я не узнал по голосу и даже ещё не успел разглядеть. Смотрю - а это, оказывается, штурман с нашей лодки, идущий под руку со своей женой. Мы с ней тогда увидели друг друга впервые - тем не менее, она, совершенно неожиданно для меня, стала возмущённо говорить, что я «солдафон», «казарма» и тому подобное... Увидев моё замешательство, штурман (который поначалу, похоже, тоже растерялся) злорадно улыбнулся и очень выразительно сказал:
- Она у меня из Баку!
Я, конечно, извинился, но...
А вообще-то иногда можно попасть в дурацкое положение и при употреблении гораздо более безобидных слов (причём на родном языке).
Как-то раз, когда я стоял оперативным дежурным флотилии подводных лодок, моим старшим помощником заступил Володя. От наших общих знакомых я заранее узнал, что Вовка хороший парень, толковый офицер и надёжный друг, но вот только он слишком уж любит поговорить...
Вскоре я убедился, что мне сказали чистую правду.
Володя отлично справлялся со своими обязанностями и этим здорово мне помогал. Он вовремя звонил туда, куда надо было, сам исправно отвечал на звонки и при этом ухитрялся непрерывно общаться разом со всеми находившимися поблизости людьми. Я радовался, что у меня такой старпом, и наивно решил, что Вовина бесконечная болтовня - это не так уж и страшно. Тем более, что два других офицера, дежуривших вместе с нами, в основном помалкивали...
До того своего дежурства я считал, что нет ничего хуже, чем надолго, не имея возможности уйти, оказываться в тесной компании людей, у которых есть общие увлечения, доходящие порой до фанатизма.
Нелегко, например, бывает постороннему сидеть среди собаководов и выслушивать их восторженные рассказы о том, что съели и как потом сходили их питомцы, рассуждения о «плановой вязке» и тому подобное... Или, даже не собираясь покупать машину, часами слушать разговоры заядлых автолюбителей о том, как регулировать карбюратор, зажигание и какие свечи лучше. А ещё хуже - когда некто, считающий себя неотразимым мужчиной и заслуженным деятелем современного секса, начинает подробно, самодовольно и самозабвенно рассказывать о своих многочисленных победах, сравнивая себя в этом с самим Пушкиным.
Володя, к счастью, не принадлежал ни к одной из этих групп, что меня сначала радовало. Он особо не «фанател» ни от чего и был, судя по всему, примерным семьянином. Тем не менее, уже через несколько часов, слушая нескончаемые Вовины речи, я вдруг отчётливо вспомнил слова из поэмы Евтушенко «Северная надбавка»:
До отвращенья честен этот гад,
В Америку б такого, в президенты!
И вот так прошли день, ночь и наступило утро - очень напряжённое для оперативного дежурного время! В те годы ему по утрам нужно было производить доклады всему прибывающему на службу командованию флотилии, а кроме того - ещё и сообщать по телефону в гидрометеоцентр Северного флота о фактическом состоянии погоды в своей базе (потому что когда-то многочисленные метеостанции на побережьи оказались сокращёнными и ликвидированными как класс).
Все необходимые доклады командованию я сделал, выслушал почти неизбежные на дежурстве претензии в свой адрес, а потом набрал и номер гидрометеоцентра.
Пока я сообщал дежурному гидрометеорологу (девушке с приятным голосом и, скорее всего, не менее приятной внешностью), какие тут у нас температура, давление, осадки, скорость и направление ветра, а также состояние ледового покрова, Володя, кажется, излагал очередной рецепт домашнего вина из наших местных северных ягод, а может быть - делился секретом, сколько перца, сала и чеснока надо добавлять в фарш, чтобы из всего этого получилась отличная колбаса (всего не упомнишь!). Над ухом слышалось его непрерывное:
- Ду-ду-ду! Ду-ду-ду! Жу-жу-жу!
И вот тут моё терпение внезапно лопнуло! Я завопил прямо в микрофон - и, мгновенно осознав весь ужас от содеянного, в панике прервал свой доклад.
То-то, наверное, удивилась и возмутилась девушка-метеоролог от того, что незнакомый человек из далёкой базы, который ещё секунду назад был вполне вежлив и приветлив, вдруг проорал ей:
- ВОЛОДЯ, ИДИ В Ж...ПУ! - а потом самым хамским образом бросил трубку...
Переведи меня через майдан
Где-то класса до пятого национальный вопрос для меня не существовал - я просто не задумывался о нём.
В маленьких северных военных городках, где я рос, отношения между людьми были исключительно добрыми и тёплыми, северяне всегда помогали друг другу, чем могли. Наши родители (в первую очередь, конечно, мамы - потому, что отцы постоянно были в море) сообща преодолевали трудности жизни и быта. Чьим-то маленьким и большим радостям радовались все - а уж горе, если оно приходило, тем более, всегда было общим... Люди, которых я помню с детства - то есть, с пятидесятых-шестидесятых годов - обычно, сохраняли почти родственные отношения со своими давними друзьями, северными сослуживцами, до последних дней жизни.
Естественно, все - и дети, и взрослые - знали, кто из нас откуда приехал на Север, кто какого «роду-племени». Это принималось во внимание - но лишь для того, чтобы кого-то чем-нибудь нечаянно не обидеть. Ну а в детской среде то, что все мы были разных национальностей, никогда не служило решающей причиной ни для выбора друга, ни для ссор и наших (порой отчаянных) потасовок.
Оскорбительные ярлыки типа «жид», «москаль», «хохол», «чурка» и «чучмек» у нас в ходу не были. На Севере я тогда ни разу не слышал этих слов от взрослых. Ну а если такое (по незнанию или просто сдуру) произносил кто-то из детей, его тут же ставили на место - причём, не только родители и учителя, которым, понятно, положено всех воспитывать - но и ближайшие друзья.
Лишь окунувшись в атмосферу крупных городов на «большой земле», я сумел по-настоящему оценить, в каких тепличных условиях (в смысле морального климата) мы росли в те годы на Севере.
Вспоминаю пионерский лагерь, в который я попал впервые в жизни...
Он принадлежал Ленинградской военно-морской базе - и у многих, кто там отдыхал, родители, в той или иной степени, были связаны с флотом. Тем не менее, ребята, оказавшиеся тогда вместе со мной в том лагере, были из самых разных семей, с самым разным воспитанием и кругозором. В большинстве своём, мы были самыми обычными детьми с обычным советским-детским-пионерским мировоззрением. В большинстве - но, как выяснилось, не все...
Этого паренька я заметил сразу же после приезда в лагерь. Он сразу же обратил на себя моё внимание тем, что задал воспитателю и пионервожатой нашего отряда очень умный, как мне показалось, вопрос насчёт какого-то там «пересменка» (я тогда и слова-то такого не знал). Когда я начал исподволь разглядывать Мишу (так звали этого моего нового знакомого), то почувствовал лёгкую зависть, потому что увидел пристроченную к его джинсам картинку, на которой был изображён танк «Т-34». А какой мальчишка в те годы не любил военной техники!
У Миши была красивая, звучная фамилия. Пожалуй, с такой он вполне мог бы ненавязчиво намекать окружающим, что его семья имеет древние аристократические корни - но тогда подобное родство ещё не было в моде. Держался он солидно, с достоинством, производил впечатление умного и культурного человека. Правда, иностранную надпись на своей картинке с танком он перевёл нам не совсем точно...
Когда все ребята в нашем отряде перезнакомились и передружились, оказалось, что на этот танк обратил внимание не я один. Украшение Мишиных джинсов ненароком спровоцировало один очень памятный разговор, о котором, собственно, я сейчас и хочу рассказать.
В наших пионерских лагерях существовало абсолютно бессмысленное, с моей тогдашней точки зрения, мероприятие - тихий час после обеда. Всё это время, предназначенное, по идее, для сна, активно использовалось нами для обмена всякими былями-небылицами, детскими страшилками и почти взрослыми анекдотами. Нередко мы во время тихого часа с весёлым хохотом бегали по соседним койкам, дрались подушками и творили прочие безобразия в соответствии со своим возрастом, пока в комнату не врывалось наше пионерское начальство и не наводило порядок твёрдой рукой.
А в тот день мы просто тихонечко сидели, болтали о том, о сём - и кто-то из ребят восхищённо заговорил о танке на джинсах. Когда он произнёс слова о славе русского оружия, самодовольная улыбка, появившаяся было на лице у Миши, исчезла, уступив место какой-то болезненной гримасе. Он спросил:
- Ну почему именно «русского»? И вообще, несправедливо, что даже за границей нас всех называют русскими.
- Да понятно, Миша, - все мы советские, и тут правильнее было бы вместо «русское оружие» говорить «советское оружие».
- Я совсем не об этом. Что это за народ такой - русские - чтобы нас всех называли русскими? Ничего особенного они собой не представляют, просто их больше всех - и только-то.
А дальше Миша начал очень спокойно, уверенно и даже несколько назидательно излагать своё видение национального вопроса. Он стал доказывать нам, что лишь его родной украинский народ - самый лучший и достойный.
Кое-что из того «выступления» помню почти дословно. Например:
- Ну скажите мне, кто самый сильный человек планеты? Жаботинский, а он украинец! Украинцы вообще физически сильнее всех других, мы самая спортивная нация - не зря ведь самая лучшая футбольная команда - это киевское «Динамо»! Кто красивее всех и умнее всех? Украинцы! (и далее Миша перечислил артистов, учёных, писателей и полководцев, которых он считал украинцами).
Юный националист недвусмысленно дал нам понять, что, по его мнению, не только русские, но и вообще кто-либо другой не могут даже рядом стоять с украинцами. Он застал врасплох единственного в нашем отряде грузина, внезапно предложив ему назвать хоть какого-нибудь кавказца - человека более достойного, чем те, чьи фамилии только что прозвучали.
Ну а под конец речи Миша приберёг свой самый веский довод:
- Какой народ вообще самый главный? Мы, украинцы! Ведь Советским Союзом, самой большой державой в мире, руководит Подгорный - а это украинская фамилия!
Откуда в голове у мальчика-младшеклассника возникли такие идеи, ставшие его убеждениями, подкреплёнными «железными» аргументами? Получается, такие разговоры при нём вели взрослые, которые сами выросли в атмосфере скрытого или даже явного национализма, а потом (специально или невольно) передали эту эстафету дальше, своим детям...
Стало горько и противно. Я почувствовал себя оскорблённым, а ещё мне внезапно открылась страшная пропасть, которая, оказывается, может пролегать между мной и людьми, которые ещё совсем недавно казались мне такими симпатичными, такими надёжными и такими своими...
Мы попытались объяснить Мише банальную истину, что в любом народе - большом и малом - есть и гении, и дураки; что абсолютное большинство любого народа составляют хорошие люди, хотя и сволочей своих тоже, наверное, везде хватает... И вообще: как может человек, рождённый в СССР - стране, победившей фашизм - исповедовать чьё-то национальное превосходство?!
В сороковые годы украинский национализм успешно использовали немцы. Теперь его (только более длительно, цинично и гораздо успешнее немцев) используют для достижения своей выгоды англичане и американцы. И лишь украинцам - действительно, родному для нас народу - он так и не принёс счастья.
Помните очень известную у нас в восьмидесятые годы песню о слепом старике-музыканте, который просил, чтобы его перевели через майдан? Сегодня через Майдан надо перейти целой стране, которую стремятся окончательно ослепить националисты...
P.S. С момента публикации этого рассказа прошло всего-то чуть больше года - но сколько страшных событий успело за это время произойти, сколько крови пролилось! По всей России молятся: "Господи, помоги украинскому народу!" 2015 г.
P.P.S. Увы, теперь остался один лишь "хирургический вариант". 2024 г.
Предыдущая часть:
Продолжение: