— Ну что ты в нем нашла, Оленька? Ни стати, ни денег.
Ольга молча сжала ручку сковородки, продолжая помешивать зажарку. Этот голос, полный бархатного снисхождения, она знала всю жизнь. Мамин голос. Анна Петровна сидела за кухонным столом в ее, Ольгиной, квартире и пила чай из своей любимой чашки с позолотой. Свою чашку она привезла с собой, конечно. Как и свои порядки.
Андрей, ее муж, в этот момент возился с ботинками в прихожей. Он, слава богу, не слышал. Или сделал вид, что не слышит. Он вообще был мастером по созданию вокруг себя зоны спокойствия. Именно за это Ольга его и любила. За тишину.
История их семьи была до банального простой и оттого еще более обидной. Была Ольга — старшая. Тихая, послушная, некрасивая, как считала мать. И была Марина — младшая. Звезда, огонь, копия мамы в молодости. Всю жизнь Ольге ставили в пример Марину: ее оценки, ее поклонников, ее умение «подать себя». Ольга получала красный диплом по экономике? «Ну хоть какая-то польза будет, считать научилась». Марина бросала третий институт? «Ищет себя, творческая натура, ей тесно в рамках!»
Ольга привыкла. Смирилась. Вышла замуж за такого же тихого Андрея, купили в ипотеку свою скромную двушку на окраине и были, в общем-то, счастливы. В своем маленьком, защищенном от маминых оценок мире.
А потом этот мир рухнул.
— Продаю квартиру, переезжаю к вам! — радостно сообщила Анна Петровна по телефону месяц назад. — Надо быть ближе к детям, я же не вечная.
У Ольги тогда сердце ухнуло в пятки. Куда? К ним?
— Мам, а… может, к Марине? У нее вроде и квартира побольше…
— Оленька, ну что ты как маленькая! У Мариночки стартап! Дизайн-студия! Ей сейчас не до меня, там творчество, полеты, вдохновение. Все деньги от продажи квартиры я ей отдала, вложила в ее будущее. Надо же помочь ребенку встать на ноги. А у вас что? Ипотека ваша скучная. Тихо, спокойно. Поживу пока у вас, не помешаю.
Не помешала. Она заполнила собой все пространство. Воздух в квартире стал густым и тяжелым, пропитанным ее духами и непрошеными советами.
— Оля, это не борщ, а какая-то свекольная водичка. У Мариночки, помню, суп был — ложка стоит! Она туда травы какие-то кладет… французские.
Ольга молчала.
— Господи, что за шторы? Цвет уныния. У Марины, видела, какие? Льняные, с ручной вышивкой. Сразу видно — в доме есть вкус.
Ольга поджимала губы.
Но страшнее всего было, когда мать бралась за Андрея. Она делала это тонко, с улыбкой, но ее слова жалили, как осы.
— Андрюша, ну ты бы хоть лампочку вкрутил поярче в коридоре, а то сидим как кроты. Мужчина в доме все-таки… или уже нет?
Андрей молча брал стремянку и вкручивал лампочку.
— Оленька, твой Андрей сегодня опять на своей этой… «Шкоде» приехал? А Мариночкин ухажер, представляешь, на «Мерседесе» ее возит. Чувствуешь разницу? Уровень!
Ольга чувствовала. Чувствовала, как внутри нее закипает глухая, бессильная ярость. Она видела, как темнеет лицо у мужа, как он все чаще уходит курить на балкон, даже в дождь. Их тихий мир трещал по швам.
Развязка наступила в один из вечеров. Ольга сидела на диване, тупо глядя в выключенный телевизор. Андрей сел рядом, взял ее холодную руку в свою теплую, большую ладонь.
— Оль.
Она не повернулась.
— Я люблю тебя. Больше всего на свете. Но я не могу смотреть, как она тебя уничтожает, а заодно и нас. Нашу семью. Понимаешь?
Он говорил тихо, но каждое слово вбивалось в ее сознание гвоздем.
— Это наш дом. Наше единственное место, где мы можем быть собой. Я не позволю ей его разрушить. Но и выгнать твою мать я не могу. Это должна сделать ты.
Ольга вздрогнула и посмотрела на него. В его глазах не было упрека, только боль и бесконечная усталость.
— Ты должна поговорить с ней. Установить границы. Либо она начинает уважать наш дом и нашу семью, либо… Оль, я не знаю, что «либо». Но так больше нельзя.
Она кивнула, чувствуя, как по щеке катится слеза. Она знала, что этот разговор будет самым страшным в ее жизни. Сможет ли она? Та самая тихая, «серая» Оля, которая всю жизнь боялась поднять на мать глаза?
Судный день настал в субботу. Как по заказу, в гости заехала Марина. Яркая, звенящая браслетами, пахнущая успехом и дорогим парфюмом. Она привезла матери какой-то заграничный сыр и щебетала о своих успехах.
— Мамуль, представляешь, у меня заказ на целый коттедж! Там такой олигарх… Я ему такой лофт забабахаю, все журналы обзавидуются!
Анна Петровна сияла. Она смотрела на младшую дочь с обожанием, которое Ольга не видела в свой адрес никогда.
Ужин проходил под аккомпанемент Марининых историй. Андрей демонстративно ковырялся в тарелке, Ольга сидела как на иголках. И вот, момент настал.
— Ой, Олька, а что это у тебя за пюре такое серое? — картинно скривилась Марина. — Как в столовке. Ты бы хоть сливок добавила, что ли. Или это… как его… масло хорошее.
— Это нормальное пюре, — тихо ответил Андрей. — Из картошки.
Анна Петровна тут же вскинулась, как коршун.
— Мариночка просто о вкусе говорит, Андрюша. Не всем же дано его иметь. Вот у моей младшей — врожденное чувство прекрасного. А у кого-то… ну… что выросло, то выросло. — Она обвела презрительным взглядом Ольгу, а потом задержала его на Андрее. — Главное, чтоб человек был хороший. Даже если он простой, как три копейки, и жену свою ничем порадовать не может. Ни поездкой нормальной, ни ремонтом.
Тишина за столом стала оглушительной. Ольга смотрела на мать, на ее поджатые губы, на знакомый с детства укор в глазах, и чувствовала, как внутри что-то ледяное и тяжелое, что она носила в себе сорок лет, вдруг с треском лопнуло.
— Хватит, мама.
Голос прозвучал чужим. Спокойным и очень твердым.
Марина удивленно подняла бровь. Анна Петровна замерла с вилкой в руке.
— Что «хватит»?
— Хватит унижать меня и моего мужа. В моем доме.
— Да как ты… — начала было Анна Петровна, но Ольга ее перебила, впервые в жизни.
— Я сказала, хватит. Ты живешь здесь, ешь за нашим столом и поливаешь нас грязью с утра до вечера. Ты отдала все свое будущее Марине. Свои деньги, свою любовь, свои надежды. Вот и живи со своим будущим.
Андрей поднял на нее глаза, полные изумления и гордости.
Марина фыркнула:
— Оль, ты чего? Мама же просто…
— Молчи, — так же тихо сказала Ольга, и Марина почему-то заткнулась. — Мама, у тебя полчаса на сборы. Андрей тебе поможет. Мы отвезем тебя к Марине.
— Ты… ты меня выгоняешь? Родную мать?! — в голосе Анны Петровны зазвенел металл. — Да я на тебя всю жизнь положила!
— Ты положила жизнь на Марину. А я была так… для фона. Чтобы было с кем сравнивать твою звезду. Фон больше не нужен.
Она встала из-за стола.
— Андрей, помоги маме, пожалуйста, с чемоданом.
То, что было дальше, Ольга помнила смутно. Крики матери. Истерика. Угрозы, что она этого так не оставит, что бог все видит. Испуганное лицо Марины, которая быстро пролепетала, что ей срочно нужно бежать «по работе». И спокойный, уверенный голос Андрея, который говорил: «Анна Петровна, вот ваша сумка. Не кричите, соседей напугаете».
Они ехали в машине втроем. В полной тишине. Мать сидела на заднем сиденье, поджав губы, и смотрела в окно. Ольга видела в зеркале ее отражение и не чувствовала ничего. Ни жалости, ни злорадства. Только пустоту. И огромное, пьянящее чувство облегчения.
Они остановились у модной новостройки, где Марина снимала квартиру. Андрей вытащил чемодан и поставил его на тротуар.
— Мы тебя не бросаем, мама, — сказала Ольга в открытое окно. — Мы просто… спасаем себя. Позвони Марине, пусть спустится.
И они уехали, оставив ее стоять одну посреди ночного города, рядом с ее вещами и ее разрушенными иллюзиями.
Дома было непривычно тихо. Ольга ходила из комнаты в комнату, вдыхая воздух. Свободный воздух. Андрей подошел сзади и обнял ее.
— Ты молодец, — прошептал он ей в волосы. — Ты такая сильная.
И она впервые за много лет заплакала. Не от обиды. От счастья.
Прошел месяц. Марина звонила пару раз, жаловалась.
— Оль, она меня с ума сведет! То ей не так, это не этак. Мой парень от нас сбежал! Говорит, с такой тещей жить невозможно. И дела в студии… ну… не очень. Клиент сорвался. Мама теперь пилит, где ее деньги.
Ольга слушала и молчала. Она не злорадствовала. Просто теперь это была не ее война.
А потом, в один дождливый осенний вечер, в их дверь позвонили. На пороге стояла она. Мать. В старом пальто, которое стало ей велико. Без укладки, с уставшими, потухшими глазами. В руках она держала маленькую хозяйственную сумку. Больше ничего.
— Я… не к вам. Не жить, — тихо сказала она, глядя куда-то в пол.
Андрей молча отступил, пропуская ее в прихожую. Ольга замерла в дверях кухни.
Анна Петровна прошла и присела на краешек пуфика, не снимая пальто.
— Я все испортила. У Марины… все плохо. Из-за меня. И вообще… не такая уж она и звезда. Просто… красивая. А толку-то.
Она подняла на Ольгу глаза, и в них не было ни упрека, ни властности. Только бездонная тоска.
— Прости меня, Оля. И ты, Андрей, прости. За все. Я была слепая дура.
Ольга смотрела на нее. На эту маленькую, сломленную женщину, которая вдруг перестала быть всесильным монстром из ее детства.
— Я не прошусь обратно, — торопливо добавила мать. — Не подумайте. Я комнату нашла, буду снимать. Просто… я должна была это сказать. Спасибо тебе, дочка. За то, что… что выгнала. Может, я хоть под конец жизни что-то пойму.
Она встала, собираясь уходить.
И вдруг Ольга услышала свой собственный голос:
— Подожди.
Мать остановилась, обернулась.
Ольга посмотрела на Андрея. Он чуть заметно кивнул.
— Хочешь чаю? — спросила она. — Чайник как раз закипел.
Анна Петровна медленно кивнула и снова села на пуфик. А Ольга пошла на кухню. В свой дом. Где пахло спокойствием и свежезаваренным чаем. Где тебя уважали. И где, возможно, впервые за всю жизнь, начиналась ее настоящая история с матерью.