— Лиза, ну что это у тебя за сиротство? Ни ковра, ни души! Стены голые, как в операционной. Заходишь и мерзнешь.
Именно с этих слов началось мое лето. То самое лето, которое я представляла себе как череду идеальных, тихих уик-эндов на моей любимой, выстраданной даче. Мой личный дзен-монастырь, где каждая сосна была свидетельницей моих медитаций, а веранда с белыми креслами служила порталом в нирвану. Но вместо нирваны в мой портал без стука ворвалась она. Валентина Павловна. Моя свекровь. Человек-цунами в цветастом халате.
Она не то чтобы спросила разрешения. Зачем эти формальности? Она просто приехала. В первую субботу июня, наняв такси, которое с трудом доехало до нашего участка. Из машины она выгрузила три необъятных клетчатых баула, из одного сиротливо торчал фарфоровый ус какого-то кота.
— Буду вам помогать! — провозгласила она с порога, оглядывая мой скандинавский минимализм с выражением лица хирурга, осматривающего безнадежного пациента. — Врач сказал, ревматизм мой требует соснового воздуха и трудотерапии. А то зачахну в четырех стенах. Да и сын должен быть под присмотром матери, так ведь, Сереженька?
Сережа, мой муж и ее единственный, обожаемый сын, просиял, как начищенный пятак. Ну конечно. Мама рядом, под боком, на свежем воздухе. Сплошные плюсы. А я… я напряглась так, что, казалось, заскрипели кости. Потому что ее «помощь» и «трудотерапия» были мне слишком хорошо знакомы. Обычно они заканчивались полной реорганизацией моего пространства, нарушением всех моих законов физики и гармонии, и моими тихими, бессильными слезами в подушку. Но это же мама. Святое. Пришлось улыбаться.
И началось. Великое Преображение.
Первые же выходные стали шоковой терапией. Мы приехали в пятницу вечером, и я застыла на пороге. Мои легкие, почти прозрачные льняные занавески, бесследно исчезли. Их место заняли ОНИ. Монументальные, плюшевые, удушливо-бордовые портьеры с гигантскими золотыми кистями, похожими на хвосты диковинных зверей. Они источали густой, сладковатый аромат нафталина и истории, аромат, который кричал: «Вот так надо! Вот это — богато!». Эти монстры мгновенно сожрали весь воздух и свет, превратив нашу воздушную, полную солнца веранду в гримерку провинциального ТЮЗа.
— Мама, а где… — начал было ошарашенный Сергей, но осекся под ее абсолютно счастливым, торжествующим взглядом.
— Уют! — гордо отчеканила Валентина Павловна, с материнской нежностью расправляя на столе свою фамильную скатерть с вышитыми лебедями. — А то у вас было пусто, холодно, неуютно. Как в казарме. Никакой души. А теперь сразу видно — настоящий дом! Живой!
Всю субботу я чувствовала себя персонажем исторической драмы. Я постоянно спотыкалась об эти проклятые кисти. Пыталась по-тихому приколоть их булавкой, чтобы открыть хоть щелочку для света, но они, словно живые, упрямо падали обратно, закрывая мир. Мой дзен, который я так тщательно культивировала, дал первую, очень глубокую и болезненную трещину.
Я искренне считала, что хуже быть уже не может. О, моя наивность!
Следующая пятница ударила по обонянию еще на подходе к калитке. Густой, всепроникающий запах свежевскопанной земли, навоза и, кажется, укропа. Я, уже ничего хорошего не ожидая, рванула в сад. Прямиком к своему святилищу. Мой вересковый садик. Мой маленький островок покоя, где каждый камушек я принесла с речки, где каждый кустик был посажен моими руками. Он был моим тайным местом силы. Был.
Теперь на его месте, под палящим июльским солнцем, зеленели идеально ровные, как солдаты на плацу, грядки. Лук. Петрушка. Редиска. И какие-то гигантские, агрессивные лопухи, в которых я с внутренним содроганием опознала хрен.
— Валентина Павловна… — прошептала я, чувствуя, как подкашиваются ноги. — Мой… вереск… Что вы наделали?
— Ой, Лизонька, ну что ты в самом деле! — свекровь, в косынке и с тяпкой наперевес, выглядела как генерал на поле боя. Она была в своей стихии. — Сорняки какие-то разводила, право слово. Ни вида, ни пользы. А это — витамины! Все свое, натуральное! Практично же! Зимой баночку хреновины откроешь, меня добрым словом помянешь.
Весь вечер воскресенья я провела на коленях, в бессильной ярости выпалывая пробивающиеся ростки укропа из моей чудом уцелевшей альпийской горки. Сергей деликатно чинил кран на другом конце участка, делая вид, что он страшно увлечен и вообще почти не здесь. Он ненавидел конфликты. Особенно с мамой. Его тактика была проста: если не смотреть на проблему, она, может быть, сама рассосется. Спойлер: не рассосалась.
Но апофеоз, настоящее светопреставление, вишенка на торте моего отчаяния ждала нас впереди. Третьи выходные. Тот самый контрольный выстрел.
Мы вошли в дом. Я сразу почувствовала, что-то изменилось. Воздух стал плотнее, комната как будто съежилась. И тут я его увидела. На центральной стене в гостиной, на самом видном месте, вытеснив мою любимую, нежную акварель с туманным побережьем, висел ОН. Ковер. Огромный, шерстяной, классический советский ковер с оленями. Два оленя, самец и самка, с какими-то нездорово влажными, стеклянными глазами, пили воду из нарисованного ручья. Ковер был настолько могуч и всепоглощающ, что, казалось, изменил акустику в комнате. Звуки стали глухими и вязкими.
Это был финал. Мой личный Армагеддон.
— Мам… — выдохнул Сергей, и в его голосе я впервые услышала нотки неподдельного ужаса.
— Душа! — отрезала Валентина Павловна, всплеснув руками в священном экстазе. — Вот теперь в доме появилась душа! Сразу видно, что хозяйка есть! А то голые стены, как у бедных родственников. Стыдоба.
В тот вечер состоялся наш первый серьезный разговор. Шепотом. На кухне. Чтобы, не дай бог, не потревожить покой «души дома».
— Сережа, это больше не наша дача, — сказала я, глядя в одну точку на столешнице. — Это ее территория. Она планомерно, методично уничтожает все, что я люблю. Все, что я создавала. Что будет дальше? Семь фарфоровых слоников на камине? Хрустальная ваза с пластиковыми розами? Портрет Сталина в рамке?
— Лиз, ну… я поговорю с ней, — муж смотрел на меня своими большими, виноватыми глазами.
— И что ты ей скажешь? «Мама, убери свой чудовищный ковер, от него у моей жены дергается глаз»? Она же обидится на всю оставшуюся жизнь! Скажет, что мы ее не ценим, что она нам мешает! — я уже почти шипела. — Ты же знаешь ее! С ней нельзя бороться в лоб. Для нее любая критика — это просто шум ветра. Она не слышит слов. Она видит «непрактичность», «пустоту», «сиротство» и немедленно бросается их искоренять.
Сергей тяжело вздохнул и обхватил голову руками. Мы оба понимали, что зашли в тупик. Прямая конфронтация — это объявление ядерной войны с непредсказуемыми жертвами и разрушениями. Молча терпеть — значит, к концу лета окончательно съехать с катушек и жить в пыльном музее.
Я сидела, уставившись на темное окно, и чувствовала себя абсолютно раздавленной. И тут, в этом состоянии полного отчаяния, в моей голове, измученной оленями и плюшем, что-то щелкнуло. Сверкнула шальная, бредовая, но от этого не менее гениальная мысль. Если вулкан невозможно заткнуть, нужно просто выкопать для его лавы другое, безопасное русло.
На следующее утро я выпорхнула на веранду с самым воодушевленным и немного безумным видом, на какой только была способна.
— Доброе утро! Валентина Павловна! Сергей! У меня для вас сенсация! — провозгласила я так громко, чтобы слышали даже соседские куры. — Я тут вчера в интернете сидела… Вы не представляете! Наше дачное товарищество «Сосенки-3» объявляет ежегодный конкурс!
Сергей уставился на меня, как на привидение. Свекровь, которая как раз инспектировала грядки с хреном, навострила уши.
— Какой еще конкурс? — недоверчиво протянула она, щурясь на солнце.
— Самый престижный! — я театрально взмахнула распечаткой, которую ночью набросала в Word, украсив кривыми картинками цветочков. — «Лучший дачный дизайн-проект года»! Там серьезное жюри из правления, номинации, все дела! А главный приз… — я сделала мхатовскую паузу, — путевка на двоих в пятизвездочный санаторий «Голубые дали»! Все включено!
Глаза Валентины Павловны загорелись огнем, который мог бы расплавить ледники. Путевка! Признание! Слава! Медаль на грудь!
— И что? — деловито спросила она, бросив на землю перчатки.
— Как что?! — воскликнула я, подбегая к ней и хватая под руку. — Валентина Павловна, с вашим вкусом! С вашим врожденным чувством прекрасного! Мы просто обязаны участвовать! Ваш огромный талант не должен пропадать зря! Его должны видеть люди! Я предлагаю вам возглавить наш семейный проект! Вы — генеральный дизайнер, креативный директор! А мы с Сережей — ваши верные подмастерья. Будем копать, носить, красить — все, что прикажете!
Мой муж смотрел на меня со смесью восхищения и священного ужаса. Он понял мой коварный план. План был прост, как все гениальное: локализовать очаг творческой активности.
— А где… творить-то? — азарт в голосе свекрови уже зашкаливал.
— А вот! — я торжественно указала на самый дальний, самый заброшенный и унылый угол нашего участка за старой баней. Там рос бурьян в человеческий рост и печально догнивали остатки старого забора. — Это ваш холст, маэстро! Чистый лист! Ничем не ограниченный полет фантазии!
Это сработало. Сработало с оглушительным успехом. Вся неуемная, разрушительная энергия Валентины Павловны, весь ее творческий зуд, ранее хаотично распылявшийся на наш дом и сад, теперь был сфокусирован на этом несчастном пятачке земли.
Все последующие выходные превратились в феерическое, сюрреалистическое шоу. Наша дача стала похожа на съемочную площадку безумного фильма.
— Сережа, мне срочно нужны автомобильные покрышки! Десять штук, не меньше! — командовала свекровь, размахивая эскизом на тетрадном листке в клеточку. — Лиза, ищи в интернете садовых гномов! Да не абы каких, а чтобы один был с удочкой, а другой с фонариком! И чтобы в красных колпаках, это принципиально!
Мы мотались по строительным рынкам и садовым центрам. Мы проели значительную дыру в семейном бюджете, скупая тонны белой гальки, пластиковых аистов, солнечные фонарики в виде божьих коровок и, конечно, целую армию гномов всех мастей и размеров. Однажды мы с Сергеем сидели в машине, забитой до отказа какими-то светящимися в темноте грибами и фигуркой лепрекона с горшком золота, и просто хохотали до слез. Мы стали сообщниками, соучастниками этого безумия. Наша часть дачи была в полной безопасности. Ковер с оленями был торжественно перевешен в старый сарай, который свекровь с гордостью переименовала в «проектное бюро».
В последние выходные августа мы устроили грандиозный финал. Накрыли стол, позвали добродушных соседей, тетю Клаву и дядю Толю, в качестве «независимого жюри». Сергей, давясь от смеха, зачитал с бумажки торжественную речь и вручил матери напечатанный в ближайшем фотосалоне диплом «За самый душевный и креативный ландшафтный дизайн» и самодельную медаль из картона, обернутого золотой фольгой от шоколадки.
Валентина Павловна сияла. Она стояла в центре своего творения — феерической композиции из лебедей, вырезанных из покрышек, прудика из старой эмалированной ванны и хоровода гномов вокруг фонтанчика в виде писающего мальчика, — и была абсолютно, безоговорочно счастлива. Она даже толкнула ответную речь, поблагодарив «свою команду и спонсоров».
Когда она уехала в город, увозя с собой диплом, медаль и чувство глубокого творческого удовлетворения, мы с Сережей остались на веранде. В наших любимых белых креслах. Под нашими легкими льняными занавесками. Мы смотрели на ее «дизайнерский уголок», который в наступающих сумерках светился мягким радиоактивным светом от десятка китайских фонариков. Это было чудовищно. Это было апофеозом безвкусицы. Но почему-то нам было ужасно смешно и спокойно.
— Знаешь, — сказал муж, обнимая меня за плечи, — а ведь она и правда добавила души.
— Только не говори, что тебе понравился тот лебедь с немного скошенной головой, — рассмеялась я.
— Нет. Я о другом. Мы не стали с ней воевать. Мы просто… дали ей собственный маленький мир. И наш мир остался цел.
Я посмотрела на это аляповатое, но по-своему живое и энергичное творение ее рук. И впервые за все лето я почувствовала не раздражение или злость, а какую-то странную, теплую благодарность. Иногда, чтобы спасти свой хрупкий мир, не нужно строить баррикады. Нужно просто подарить свекрови армию садовых гномов и право быть главным дизайнером своей собственной маленькой, но очень яркой вселенной.