оглавление канала, часть 1-я
Татьяна, ещё несколько раз покрутив головой во все стороны, пытаясь увидеть того, кто мог на меня «пялиться», наконец успокоилась и продолжила вещать программу нашего передвижения: — В общем так... Сначала едем до Питера. Там можем задержаться на пару деньков. Кстати, где остановиться — есть. Там живёт моя двоюродная бабка со стороны отца. — На мой недоумённый взгляд она проговорила: — А что такого? Со старушкой я связалась уже и предупредила о нашем приезде. Она нам будет рада. Живёт совсем одна где-то на Петроградской. Скучно ей... А с нами...
Я невежливо перебила подругу: — Ну да... А с нами она точно не заскучает...
Танька толкнула меня в бок, хмыкнув: — Да ладно тебе... Мы вполне мирные и спокойные... — И тут же сдавленно прыснула, поняв, что сказала.
Я её поддержала, и мы принялись тихонько хихикать. Юрик, вспотевший и немного злой из-за давки, хмуро глянул на нас, но от комментариев удержался. А подруга принялась дальше делиться со мной информацией: — Я давно мечтала побывать в Ленинграде. А тут такая оказия! В общем, денька два мы там погуляем, а потом — на поезд до Зеленоборского. Есть такой городишко недалеко от Петрозаводска. А оттуда, на автобусе, до деревни… — Тут она замялась и, кинув взгляд на любимого, прочирикала:
— Юрик, как называется то место, куда мы едем?
Юрка, держась одной рукой за поручень, а другой смахивая пот со лба, пробурчал:
— Княжая губа...
Татьяна с жалостью глянула на друга. Понятное дело — сердце не камень. Нежно проворковала:
— Юрик, садись с нами, мы с Нюськой подвинемся... — И принялась елозить, сдвигая меня к окну.
Наш товарищ только отмахнулся:
— Ладно... Сидите уже... Скоро приедем, — вид при этом он имел довольный.
Думаю, его эмоции относились скорее к Танькиной заботе, чем к «скоро приедем». Послав любимому лучистый, полный обожания взгляд, она деловым тоном продолжила: — Короче... Высаживаемся в этой Княжей губе, а уже оттуда — ещё пешочком километров десять, и мы на месте! Как тебе план?
Я со всем возможным энтузиазмом кивнула:
— Чудесный план!
Воодушевившись от моего одобрения, подруга заговорила восторженно:
— И ты представляешь, от Питера мы поедем в купейном вагоне! Это Юрик расстарался! — И она счастливо вздохнула.
В общем, до вокзала мы добрались без особых проблем. При выходе из автобуса я немного покрутила головой, стараясь делать это незаметно. Ничего настораживающего, вроде бы, не заметила, но вздыхать с облегчением не спешила. Если уж ко мне прицепилось это чувство, то наверняка что-то грядёт. Я только мысленно молила судьбу, чтобы это «что-то» не зацепило своим тяжёлым крылом моих друзей.
Ленинград нас встретил, будто уставшая пожилая княжна, которая нежданно обрела вторую молодость. Спокойная, величавая, преисполненная царственного достоинства, закутанная в матовый шелк белой ночи, она приветствовала всех приехавших мелким моросящим дождём и порывом прохладного Балтийского ветра. Танькина двоюродная бабушка встретила нас с распростёртыми объятиями и свежеиспечёнными ватрушками. Подруга была права: старушка скучала. Два дня мы носились, как укушенные, по городу, возвращаясь домой только под утро — уставшие, но счастливые и по-щенячьи восторженные. Невский, Адмиралтейство, набережная Невы, Казанский собор, Сенатская площадь и Исакий — всё было сказочно-чудесным и волшебно-воздушным, вызывавшим в нашей душе благоговейный трепет и восторг. И я, на какое-то время, совершенно позабыла про свои тревоги.
На второй день, поздно вечером, уходил наш поезд на Зеленоборский. Тепло простившись со старушкой и клятвенно пообещав ей заехать на обратном пути, мы отправились на вокзал. И вот тут-то опять ко мне вернулось то, уже почти забытое чувство некоторой тревоги. Казалось, что за мной кто-то очень пристально наблюдает. Это вызвало у меня какой-то нервный озноб, и я невольно передёрнула плечами. Заботливая Танюха озабоченно спросила:
— Нюська, ты чего? Озябла? Хочешь, дам свою ветровку? Она у меня рядом, в самом верху... — И тут же, скинув с плеч рюкзак, принялась копаться в его внутренностях.
Я отмахнулась:
— Не нужно... У меня и своя есть. Не озябла, сыро просто...
Но подруга, упорствуя в своём желании меня осчастливить, вытянула свою курточку и накинула её мне на плечи. Подругу обижать не стала, одарив её благодарным взглядом. Если человек от этого станет только счастливее — что мне, жалко, что ли?
На перроне, сделав вид, что у меня развязался шнурок на ботинке, постаралась незаметно оглядеться. Ничего. Но меня это не успокоило.
До отправления поезда было ещё минут сорок, и Юрик, оставив нам свой рюкзак, рванул в буфет, как он сказал — «подзарядиться на дорожку». Татьяна, разумеется, без комментария это не оставила. Фыркнув, проговорила:
— Этим мужикам только бы пожрать! Бабуля нам с собой ватрушек дала, а ему, видишь ли, мяса подавай!
Но голос её при этом звучал не возмущённо, а как-то воркующе. Затевать диспут на эту тему у меня не было никакого желания, и я просто неопределённо хмыкнула. Стоять неприкаянными с рюкзаками на перроне мне почему-то не хотелось. Поэтому я предложила:
— Давай в поезд сядем. Пока вещи уложим, то да сё… Чего тут стоять, как два тополя на Плющихе?
Бросив на меня подозрительно-испытывающий взгляд, она кивнула, коротко согласившись:
— Давай…
Вот за что я любила свою подругу, так это за умение вовремя и правильно оценить ситуацию. Где надо сказать — скажет, а где надо промолчать — промолчит. Я нутром чуяла, что Татьяна понимает, что со мной что-то происходит, но вопросов мне она не задавала, понимая, что, если не захочу отвечать — отболтаюсь. А уж если придёт время — сама всё расскажу.
Мы зашли в вагон и стали протискиваться через узкий коридор к своему купе, похожие на толстых старых уток: точно так же пыхтели, крякали и переваливались с боку на бок под тяжестью трёх рюкзаков. Дойдя до нужной нам двери, Танька отпустила лямки нашей ноши и вытерла со лба пот ладонью.
— Уф… А ещё говорят, что своя ноша не тянет… Ещё как тянет! Как же мы с эдакой тяжестью потащимся пешком до домушки, а? Нет, за сутки в дороге нужно подъесть как можно больше запасов…
Я хмыкнула:
— Ты только Юрке намекни — и дело в шляпе! Только что мы в той домушке потом есть будем, если сейчас всё слопаем, а?
Подруга на меня посмотрела озадаченно и буркнула:
— Логично…
Тяжело вздохнув, видимо, всё ещё обдумывая мою сентенцию по поводу «что есть будем», она вежливо постучала в купе и, не дожидаясь ответа, потянула дверь в сторону.
Сидевший уже в купе пассажир, по-видимому, не ожидавший такого шустрого появления, испуганно вздрогнул и поспешно постарался закрыть какую-то папку с бумагами, лежащую перед ним на столе. Это был седенький старичок… Впрочем, «старичком» его можно было назвать только по причине безнадежной близорукости. Но ни я, ни подруга близорукостью (как и дальнозоркостью) не страдали.
Коротко подстриженные волосы, отливающие благородным серебром, были тщательно уложены. Маленькое личико с тонкими губами и чуть горбатым носом было аккуратно выбрито, словно он только что вышел от брадобрея. Небольшие глаза непонятного серо-бурого цвета смотрели остро и жёстко. Одет он был, казалось, совсем простенько. Но вот именно — «казалось». Рубашка светло-серого цвета, чёрные брюки, а главное — начищенные ботинки, явно не производства фабрики «Скороход». Да и рубашка с брюками были из первоклассной ткани хорошего пошива.
Не то чтобы я уж очень разбиралась в таких вещах, но хорошую дорогую ткань от дешёвенькой отличить могла. В вороте рубашки поблёскивала золотая цепочка. Конечно, не совсем уж «собачья» по своей толщине, но очень близкая к этому.
На весь осмотр я потратила секунды полторы. Задержала взгляд только на золотой цепи. Мужчина это заметил и принялся нервно застёгивать ворот рубашки. Мгновение — и злое выражение лица у него сменилось на радостно-доброжелательное. Теперь он улыбался мягко и немного печально, сразу превращаясь в доброго дядюшку. Но время было упущено. Я уже успела зафиксировать в памяти его образ в первые секунды нашего появления.
«Дядюшка» пропел бархатистым баритоном, какой трудно было ожидать от человека его комплекции:
— О…! Какие чудные барышни будут у меня в попутчицах… Прошу, проходите и располагайтесь… — Увидев наши туго набитые рюкзаки, он печально улыбнулся и проворковал: — Пожалуй, с вашими вещами я вам не сумею помочь. — Затем он оживился: — …Но мы попросим кого-нибудь из пассажиров-мужчин, и они, конечно, не откажутся помочь таким красавицам.
Несколько запыхавшаяся Танька, не очень вежливо буркнула:
— Здрасьте! Не стоит… У нас есть свой… мужчина. Он скоро придёт и всё положит на место.
С этими словами она плюхнулась на сиденье и шумно выдохнула. Вид у неё был при этом такой, будто она без передыха часов двенадцать копала траншеи. Я хмуро глянула на подругу. Нет, Юрик её совершенно испортил своими ухаживаниями! Прямо не моя Танька, а какая-то кисейная барышня, ей-богу! Если она и в лесу собирается из себя корчить оранжерейное растение, придётся её привести немного в ум.
Не особо церемонясь, я её слегка толкнула в бок:
— А ну-ка, приподнимите своё роскошное тело, «барышня»… Пара рюкзаков вполне влезут под полку, и мы в состоянии их туда положить, никого не дожидаясь…
Скорчив страдальческую мину, она поднялась, и мы затолкали наши рюкзаки вниз. Поставив полку на место, мы опять уселись. А я вызывающе-вопросительно уставилась на нашего попутчика. Он, правильно истолковав мой взгляд, поспешно проговорил:
— Позвольте представиться… Борис Васильевич… Можно просто, дядя Боря.
Я про себя фыркнула. Имя «дядя Боря» ему шло так же, как мне, скажем, Эсмеральда или Элеонора. Но вслух, разумеется, ничего не сказала. Дядя Боря, так дядя Боря. Нам с ним детей не крестить. Завтра мы выйдем из поезда и больше никогда его не увидим в своей жизни. Эх, если бы я знала, насколько моё «никогда» будет актуально! Но, увы… Не зря у нас бытует пословица: «Знал бы, где упасть…» Ну, в общем, вы дальше знаете.