Ветер гнал по земле жёлтые листья, закручивая их в спираль. Нина шла, не разбирая дороги, и не замечая ничего вокруг. Рука сама потянулась в карман — посмотреть, не написал ли сын Миша. Мише было двадцать пять лет, и вот уже больше полугода он не писал и не звонил… Совсем.
Дорога от кладбища до дома занимала у Нины минут двадцать, не больше. Каждое воскресенье она ходила туда, как на работу — проведать мужа, и вот теперь… сына. Изо дня в день она корила себя, что не смогла остановить его тогда, не уберегла, хоть и просила :
— Миша, что-то мне не спокойно. Не ездил бы ты в ночь. На дорогах скользко, мало ли что.
— Мам, не волнуйся, всё будет хорошо. Я не могу не ехать — заказ хороший. Как получу, сразу с Настей свадьбу сыграем. И ты, наконец, будешь нянчить внуков. — сын обнял мать и уехал.
А в два часа ночи её разбудил звонок с номера сына. Чужой мужской голос холодно сообщил, что в фуру Миши влетел грузовик. Оба водителя погибли на месте.
Дальше всё было, как в тумане. Когда сил плакать не осталось, она дрожащими пальцами набрала сообщения всем близким, что Миши больше нет. Прерывалась на то, чтобы успокоиться и, когда отправила последнее, без сил рухнула на кровать и уснула глубоким, тяжёлым сном. Очнулась, только когда услышала, как в дверь настойчиво звонят родственники.
С того дня прошло уже много дней, но боль не утихала. Не спасала ни работа, ни сад с огородом, ни поддержка родных, которые приезжали и, видя её состояние, пытались остаться. Она никого не хотела видеть, только замыкалась всё сильнее и молчала.
За эти месяцы Нина похудела, осунулась и резко постарела. Если раньше она выглядела моложе своих пятидесяти четырёх, то теперь её принимали за пенсионерку за шестьдесят и сочувственно качали головами.
Аппетита тоже не было, и Нина, выпив чашку чая, легла спать. Проснулась до рассвета: калитка скрипела так громко и пронзительно, что она оделась и вышла, чтобы закрепить её.
Уже подходя к забору поняла — калитка тут ни при чём, и собралась уже вернуться, когда внезапный шорох заставил остановиться. Среди пожухлых листьев шевелилось что-то живое: щенок — жалкий комок грязной шерсти, настолько тощий, что сквозь кожу проступали рёбра. Он поднял голову, и в его огромных глазах — точь-в-точь как у того плюшевого пса из детства Миши — Нина увидела то же самое, что и в зеркале каждое утро: бездонный страх и вопрос "За что?"
— Откуда ты взялся? — недовольно сказала она. — Ты мне не нужен. Уходи.
Развернулась и сделала шаг в сторону крыльца, но тут пёс вдруг так жалобно взвизгнул, что она замерла на месте. Показалось, будто он ругает её за равнодушие и из последних сил кричит о том, как ему плохо. И она не смогла его бросить.
Закрыв глаза, Нина тяжело вздохнула.
— Только тебя мне ещё и не хватало…
Сняла с себя платок и завернув щенка, поднялась в дом.
— Ну, и что мне делать с тобой, чудо ты лохматое? — спросила она щенка, поставив того в ванную. Пёс поднял на неё морду и тявкнул, а Нина открыла воду.
Через полчаса тщательно вымытый и согревшийся щенок жадно лакал тёплое молоко и радостно махал хвостом.
Вылизав блюдце до скрипа, малыш подошёл к Нине и ткнулся мокрым носом ей в ноги.
— Свалился на мою голову! — сказала она, а сама протянула руку и подняла его мордочку. — Что, Рыжик? Так, что ли, тебя зовут?
В ответ пёс замахал хвостом в два раза быстрее и улёгся на стопы женщины.
Вечером в дверь постучалась соседка, Лариса. Увидев щенка, недовольно бросила:
— Зачем тебе это? Сбежит, а ты опять страдать будешь… Да и грязи от них полный дом.
— Наверное, — кивнула Нина. — Попробую объявления развесить. Может, кто откликнется.
— Кто? В селе все друг друга знают, его точно проезжие подбросили. Не надейся. Увези лучше куда подальше.
— Как это — увези? — Нина сдвинула брови. — Он же пропадёт.
— И что? Одной беспородной псиной больше, одной меньше.
— Лариса, что ты говоришь? — Нина вдруг прижала Рыжика к груди. Тот принялся лизать ей подбородок и преданно смотреть в глаза. — Он же живой! — Она выпрямила спину и твёрдо ответила: — Нет, не брошу я его.
— Ну, как знаешь.
Соседка ушла, а Нина, взглянув на счастливого малыша, сказала:
— Ну, что, рыжий? Знать, так судьба распорядилась…
Щенок с такой любовью взглянул на женщину, что она сжала губы и прослезилась.
— Дурачок ты маленький… — сказала она, проведя пальцами по пушистому лобику пса.
Пальцы Нины дрожали, когда она гладила влажную шерсть. "Безумие, — стучало в висках. — Ты сама еле дышишь, а ещё и этого взять решила...". Но, когда щенок, едва стоя на слабых лапках, вдруг лизнул её руку — тёплым, шершавым языком, таким беззащитно-доверчивым, — в груди что-то перевернулось. Миша в пять лет тоже прижимал к щеке её ладонь, когда боялся темноты. "Прости, сынок, — мысленно прошептала она. — Но, если сейчас отвернусь... тогда кто я после этого?".
Через неделю пёс уже вовсю бегал по дому и играл, а Нина, впервые за несколько месяцев, улыбнулась. Тут мелкий остановился за дверью и сделал лужу.
— Ты что натворил, а? — она стирала тряпкой пятно, а пёс сначала скрылся за дверью, а потом вышел и принялся тыкаться носом в её колени и вилять хвостом. — Глупыш. — голос сорвался. — Совсем как Миша в детстве… Тоже прятался…
Так и стал Рыжик жить у Нины, возрождая угасшие чувства, согревая душу и сердце женщины после потери.
Через месяц Нина впервые вышла с собакой на улицу. Щенок тянул поводок, петлял по дороге, путался под ногами. Подбежала девочка лет шести:
— Ой, а я знаю его!
— Откуда?
— Он из того дома, — маленький пальчик показал на высокий синий забор. — Там тётенька жила, она уехала, а их выбросила.
— Что значит — их?
— Там ещё два щенка было. Только я не видела, куда они делись.
— Как – выбросила? Разве можно выбросить живое существо?
Девочка, пожав плечами, присела на корточки и начала гладить Рыжика.
— Хороший… А можно я буду приходить с ним играть? — девочка подняла большие голубые глаза на Нину.
Женщина нахмурилась. После добровольного заточения впускать кого-то в жизнь она не хотела. В голове крутилось: «Нет, не надо», но вместо этого неожиданно для себя сказала:
— Приходи…
Всю осень Рыжик рос не по дням, а по часам. Порой, глядя на него, и на то, как с ним играет Лиза, та девочка, Нина Петровна ловила себя на мысли, что в такие минуты почти не скорбит, и даже не вспоминает о тех страшных днях. Но до полного исцеления было ещё далеко. Сама того не ожидая, Нина приняла сразу двоих – Лизу и Рыжика, и ещё не осознавала, как они лечат её израненную душу.
Зимой Рыжик неожиданно заболел. Лёжа на подстилке, отрывисто дышал, от еды отказался, только пил из миски, которую к самому его носу подносила Нина. Выглянув в окно, на заметённые снегом улицы, она покачала головой. В такую метель ни одна скорая к ним не доберётся. А пёс уже не поднимал головы и почти не пил. Что делать? Нина снова посмотрела на улицу — ветер усилился. Нахмурившись и сжав губы, она оделась потеплее и проверила велосипед. Да, это не лучший транспорт для зимы, но другого нет. Ждать милости от природы не приходится – буран мог затянуться на несколько дней, и за это время Рыжику могло стать совсем плохо.
Укутав собаку в одеяло и погрузив в корзинку, женщина вышла на мороз. Снег бил в глаза, задувал под пуховик, пронизывая до кожи. Натянув рукавицы, Нина Петровна нажала на педали.
Когда она появилась на пороге ветеринарной клиники, похожая на снеговика, медики удивились, но пса приняли.
— Операция или усыпление, — сказал врач, не глядя в глаза, а потом протянул листок со стоимостью лечения.
Нина испуганно ахнула. Таких денег у неё нет с собой, а банк не работает до понедельника. Рука сама потянулась к ушам — золотые серьги, что дарил муж, ещё будучи живым, были крупными и могли стоить немало.
— Где у вас здесь ломбард? — спросила она, поднимаясь.
Врач написал адрес. Уже у двери Нина обернулась и сказала:
— Оперируйте. Деньги будут.
Она никуда не уехала. Ждала, когда закончат. Врач вышел и сказал:
— Сделали всё, что могли. Серьёзная сердечная патология. Эта ночь будет решающей.
— А можно, я с ним останусь? — спросила она.
— Не положено, конечно, — врач поднял глаза на медсестру и вздохнул. — Люда, постели в подсобке.
Та кивнула и проводила Нину.
Стоя у бокса, Нина плакала. Стекло было холодным под пальцами — таким же неумолимым, как перегородка морга в тот день, когда она прощалась с Мишей. Но сейчас за прозрачной преградой билось другое сердце, пусть и не человеческое, но такое же хрупкое и дорогое. "Нет, — прижала ладонь к поверхности, словно могла передать через неё своё тепло. — На этот раз я не отпущу. На этот раз я буду рядом". Капли на стекле смешивались — то ли от её слёз, то ли от дыхания слабой собачьей груди.
Утром врач застал Нину спящей у бокса. Она задремала уже под утро, а проснулась, когда медик попытался её поднять.
— Почему вы не пошли в подсобку?
— Я не смогла его оставить… — ответила она, протирая глаза. — Как он, доктор, что скажете?
— Смотрите сами, — врач открыл дверцу.
На них смотрел Рыжик и, виляя хвостом, пытался лизнуть стекло.
Нина и сама не заметила, как снова начала жить. Не существовать, как было до этого, а именно — жить. В полную силу.
А через неделю после выписки у калитки неожиданно оказалась коробка. В ней оглушительно мяукали два только родившихся котёнка. Нина не смогла их оставить и занесла в дом.
Спустя месяц ей пришло письмо. От той самой женщины, что так бессердечно вышвырнула собак на улицу.
«Простите меня, если сможете, и не осуждайте, ведь у меня на это были свои причины.», — писала она.
Письмо дрожало в руках Нины. Каждая строчка вонзалась в сердце — она-то знала, каково это, когда мир рушится в одно мгновение. "Разве я имею право судить? — Нина посмотрела на Рыжика, мирно спавшего у её ног. — Я ведь тоже сначала хотела прогнать его". "Жизнь, — вдруг вспомнились чьи-то строчки, — это не выбор между "до" и "после". Это умение найти в "после" новое "теперь".
Прошёл год.
Зимнее солнце, бледное и робкое, пробивалось сквозь заиндевевшее стекло, рисуя на полу золотистые узоры. Нина Петровна стояла у окна, но уже не плакала — в её руках спал кот, а под ногами крутился Рыжик, тыкаясь носом в тапки.
— Ну что, команда? — она провела ладонью по шершавому носу пса, и тот лизнул её пальцы, словно говоря: «Мы тут, мы с тобой».
На фотографии в простой деревянной рамке улыбался Миша. Раньше она не могла смотреть на это фото без слёз, но теперь… теперь брала его в руки и рассказывала, как Рыжик вчера гонялся за воробьями, как Лиза принесла ему пряник в форме косточки, как эти двое котов — бывшие бездомные клубочки страха — теперь спят у неё на коленях, мурлыча, как маленькие моторчики.
— Слышишь, сынок? — она прижала фото к груди. — Всё будет хорошо.
За окном падал снег, мягкий и белый, словно стирая прошлую боль. Нина вдруг осознала: жизнь — это не прямая дорога, где потери оставляют за спиной лишь пустоту. Это скорее река, которая, сколько бы ни крутила повороты, всё равно несёт тебя вперёд. И если однажды волна выбросит к твоим ногам чью-то сломанную судьбу — может, это не случайность. Может, это шанс на спасение.
«Спасая других, мы спасаем себя», — когда-то прочитала она в старой книге. Теперь понимала: это не высокие слова, а простая правда.
Рыжик тявкнул, требуя внимания, и Нина рассмеялась — по-настоящему, легко, как давно уже не смеялась.
— Идём, команда! — сказала она, распахивая дверь. — Нас ждёт новый день.