Вчера похоронили папу. Так странно писать эти слова... Вроде еще неделю назад сидели, чай пили, он шутил, что в больницу не ляжет ни за что, а сегодня — могилка с холмиком земли, ленточки на венках треплет ветер, и все эти чужие люди, которые пришли на поминки с постными лицами. Некоторых я вообще впервые видела. Ну да, папа был известным в городе человеком, директором лесопилки, неудивительно, что народу набилось полный дом.
А теперь все разошлись, я домываю последние тарелки, а Ленка, эта мымра, которая так удачно окрутила папу пять лет назад, уже вовсю командует и строит планы. Даже траур соблюсти не хочет, крашеная стерва.
— Наташа, ты скоро там? — это братец мой младший, Колька, заглядывает на кухню. — Помочь?
— Отвали, сама справлюсь, — буркаю я, хотя на самом деле рада, что он рядом. Двадцать семь ему, а как пацан — вихры торчат, глаза красные. Ревел на кладбище, хоть и пытался скрыть. Мужчина же.
А я вот не могу пока. Внутри как будто все заморозили. И ком в горле — ни проглотить, ни выплакать. Может, потом накроет, когда до меня дойдет, что папы больше нет. Совсем нет.
— Надь, все, харэ посуду драить, — Колька отбирает у меня тарелку. Он всегда меня так называет — Надь, хотя я Надежда, вообще-то. — Там это... Ленка нас в зале ждет. Сказала, чё-то важное обсудить надо.
Я фыркаю, но тарелку отдаю. Чего еще эта пиявка хочет? Небось дом делить будет, не терпится уже. Ради этого дома она и вышла за папу, я всегда это знала. Домина хороший, добротный, папа его еще в девяностые построил. Два этажа, участок шесть соток, баня, гараж. Мы с Колькой тут выросли, каждый уголок родной. Только нам тут уже не светит, ясное дело.
— Пошли, чего тянуть, — вздыхаю я. — Давай уже послушаем, что там Елена Прекрасная нам сообщит.
В гостиной Ленка уже восседает в кресле, ножку на ножку закинула, спинку выпрямила — королевна, блин. Морщинки, правда, уже не замажешь, сорок восемь ей, хотя выглядит моложе, надо отдать должное. Шикарная прическа, маникюр, костюмчик в обтяжку. Папе-то было под семьдесят, когда он на ней женился. Все шептались, что она на деньги позарилась. Может, и так, а может, любила по-своему. Хотя судя по тому, как она с нами общается — вряд ли.
— Присаживайтесь, — Ленка кивает на диван. — Нам нужно обсудить... практические вопросы.
Колька плюхается на диван, я сажусь рядом. В гостиной все по-другому, не как при маме. Мама умерла, когда мне было двадцать, а Кольке — семнадцать. Рак. Тяжело было. Но папа держался, ради нас. А потом, через три года, вдруг привел в дом эту... Елену Валентиновну.
— Какие вопросы? — спрашивает Колька, ерзая на диване.
— Финансовые, разумеется, — Ленка поправляет прядь своих крашеных волос. — Наследство, распределение имущества. Думаю, лучше сразу все прояснить, чтобы потом не было... недоразумений.
Ага, ясно. Даже трех дней не выждала, уже делить взялась. Впрочем, я этого ожидала. Мы с Колькой давно живем отдельно, у меня квартира в ипотеке, у него — съемная. Мы не претендовали на отцовское добро, у нас своя жизнь, работа. Но все равно, как-то неприятно, когда тебя вот так сразу, в лоб.
— Ну, проясняй, — говорю я, скрещивая руки на груди. — Че там у нас по наследству?
Елена приподнимает бровь, явно недовольная моим тоном, но сдерживается.
— Поскольку Виктор Иванович, — она до сих пор называет папу по имени-отчеству, как будто чужая, — не оставил завещания, все его имущество делится по закону. Как супруга, я имею право на половину. Остальное распределяется между прямыми наследниками, то есть вами.
Я киваю. Звучит правильно, хотя полдома этой барракуде — обидно. Но закон есть закон.
— Но я хочу прояснить сразу, — Ленкин голос становится холоднее, и она смотрит прямо на меня. — Твои дети не получат ни копейки моего наследства.
Я открываю рот, закрываю. Не понимаю, чего она.
— У меня нет детей, — говорю я. — У Кольки тоже.
— Пока нет, — Ленка дергает плечом. — Но когда-нибудь будут. И я хочу, чтобы вы четко понимали — после моей смерти мое имущество отойдет моей дочери от первого брака. Вашим детям ничего не достанется.
Я вот честно не понимаю, к чему она это. При чем тут наши будущие дети? Хотя... стоп. Теперь догоняю. Она намекает, что собирается продать дом, а деньги заберет себе. А мы как бы и претендовать на них не должны.
— Елена Валентиновна, — говорю я максимально спокойно, хотя внутри все клокочет, — у нас и мыслей таких не было. Все, что ваше по закону — это ваше. Делайте с этим что хотите.
— Рада, что мы понимаем друг друга, — кивает она, а потом добивает: — В таком случае, я хотела бы попросить вас забрать свои вещи до конца недели. Я нашла покупателей на дом, они хотят осмотреть его в субботу.
Вот тут Колька не выдерживает:
— Чегооо?! Продаешь дом?! Папу три дня как похоронили!
— Николай, — Ленка даже не меняется в лице, — я понимаю ваши чувства, но дом стоит хороших денег, и я не собираюсь упускать выгодную сделку из-за сентиментальных соображений.
— Но это... это же папин дом! Наш дом! — братец аж задыхается от возмущения.
— Был вашим, — холодно поправляет мачеха. — Теперь он наполовину мой, и я имею полное право распоряжаться своей долей. Если хотите, можете выкупить ее. Но думаю, у вас таких денег нет.
В яблочко, зараза. Нет у нас таких денег, куда нам. Я кладу руку на плечо Кольки, успокаивая.
— Мы поняли, Елена Валентиновна. Заберем свои вещи к концу недели.
— Вот и отлично, — она встает, давая понять, что разговор окончен. — А теперь, если не возражаете, я бы хотела отдохнуть. День был... утомительным.
Когда она выходит из комнаты, Колька поворачивается ко мне, в глазах слезы:
— Надька, как она может?! Это же... это же...
— Тихо, тихо, — я прижимаю его к себе, как маленького. — Не будем сейчас об этом. Поехали ко мне, переночуешь у меня, а завтра решим, что делать.
На следующий день мы приезжаем пораньше, когда Ленки еще нет — она уехала в свой салон красоты, бизнес-леди хренова. Решаем начать с папиного кабинета — разобрать бумаги, выбрать на память важное, остальное рассортировать.
Кабинет встречает нас запахом табака и одеколона. Тут ничего не изменилось за пять лет, что я не жила в этом доме. Ленка сюда не совалась, папа не разрешал. Тот же массивный стол, книжные полки, старый глобус, который еще дед привез откуда-то.
— Блин, Надь, я не могу поверить, что его больше нет, — Колька садится в папино кресло, проводит рукой по столешнице. — Я только позавчера ему звонил, хотел на рыбалку вытащить. А он говорит — занят, на следующей неделе поедем... А теперь вот...
Я молча киваю. У самой к горлу подкатывает. Но плакать сейчас нельзя, надо дело делать.
— Давай с документов начнем, — предлагаю я. — Там куча всего важного, наверное.
Начинаем потрошить ящики стола. В верхнем — бумаги на дом, машину, дачу. Во втором — счета, квитанции, старые паспорта. В третьем — записные книжки, фотки, письма.
— Надюх, глянь! — Колька достает пачку старых конвертов. — Это же мамины письма! Прикинь, он хранил!
У меня перехватывает дыхание. Почерк у мамы был особенный, с завитушками. Она умерла пятнадцать лет назад, а как будто вчера. До сих пор иногда снится.
— Заберем, — говорю я, смахивая слезу. — Потом почитаем.
Продолжаем рыться. И тут Колька из самого нижнего ящика достает здоровенный конверт из толстой бумаги, запечатанный сургучом.
— Эт чё за фигня? — он вертит конверт. — Ого! Тут написано: «Моим детям, Надежде и Николаю. Вскрыть после моей смерти».
Я чуть с табуретки не падаю.
— Дай сюда! — вырываю у него конверт, смотрю на адрес. Точно, папин почерк. — Офигеть... это... письмо нам?
Мы переглядываемся. Руки трясутся, когда я аккуратно вскрываю конверт. Внутри несколько листов, исписанных папиным почерком, и еще один запечатанный конвертик поменьше.
«Дорогие мои дети, — так начинается письмо. — Если вы читаете это, значит, меня уже нет с вами. Простите, что не смог сказать все это лично».
Мы с Колькой сидим на полу, прижавшись друг к другу, и читаем, глотая слезы. Папа пишет, как любит нас, как гордится, какими мы выросли. А потом вдруг резко меняет тему.
«Я должен объяснить вам свой брак с Еленой. Знаю, вы никогда не понимали этого выбора, и, скажу честно, я сам теперь в нем сомневаюсь. Елена появилась в моей жизни, когда я был особенно одинок. Вы уже жили своей жизнью, дом казался пустым... Она умела слушать, проявляла заботу, давала почувствовать, что еще не все потеряно. Но со временем я понял, что ее интересовало не столько мое общество, сколько мое положение и имущество».
— Блин, я так и знала! — не выдерживаю я. — Я ж говорила, что она на бабки повелась!
— Тихо ты, — шикает Колька. — Читай дальше.
«Я не стал разводиться по многим причинам, — продолжает папа в письме. — Гордость, нежелание признавать свою ошибку, надежда, что все наладится... Но главное — мне было спокойнее держать Елену рядом, где я мог за ней присматривать».
— В смысле присматривать? — Колька морщит лоб. — Она че, опасная что ли?
Я пожимаю плечами и читаю дальше.
«Но я не так прост, как может показаться. Я прекрасно понимал, что после моей смерти Елена постарается завладеть всем имуществом, которое я создавал для вас, мои дорогие дети. Поэтому я принял меры. Во вложенном конверте вы найдете копию моего завещания, составленного у нотариуса Горбунова Семена Петровича. Оригинал хранится в его конторе».
Мы с Колькой переглядываемся, ошарашенные. Завещание? Но Ленка сказала, что его нет...
«Согласно этому документу, — пишет папа, — дом, дача и мои сбережения должны отойти вам, мои родные. Елене я оставил лишь положенную по закону обязательную долю».
Сижу с открытым ртом. Колька выхватывает у меня второй конверт, дрожащими руками открывает. Там и правда копия завещания, с печатями, подписями, адресом нотариальной конторы.
— Ах ты ж... вот ведь... — бормочет Колька, просматривая бумаги. — Это же... Надька, она нам наврала! Все это время она знала и врала!
— Может, и не знала, — я пытаюсь быть объективной. — Может, папа ей не сказал.
— Да брось! Смотри на дату — завещание составлено три месяца назад. Она должна была что-то подозревать. Мымра крашеная!
Я перечитываю последние строки папиного письма:
«Я знаю, что вы не жадные, и, возможно, вам и не нужно мое наследство. Но я хочу, чтобы решать, что с ним делать, могли вы, а не Елена. Этот дом, где выросли вы, где жила ваша мама, слишком дорог мне, чтобы отдать его чужому человеку. Берегите друг друга, дети. Я всегда буду любить вас. Ваш папа».
Я сижу, размазываю слезы по щекам, не веря тому, что произошло. Колька сопит рядом, пытается не разреветься.
— Что будем делать? — спрашивает он наконец.
Я прикидываю варианты. Можно пойти к нотариусу, предъявить завещание, заявить о своих правах. Но сначала хочется понять, знала ли Ленка о нем. Или действительно считала, что имеет право на все.
— Давай не будем торопиться, — говорю я. — Сначала соберем все документы, потом сходим к нотариусу, узнаем детали. А потом решим, как быть.
Колька кивает, но по его глазам вижу — ему не терпится тыкнуть Ленку носом в ее враньё. Он всегда был импульсивным, в отличие от меня.
Продолжаем разбирать бумаги, но мысли уже не здесь. Папа реально позаботился о нас даже после ухода. Он все просчитал. Он не был слепым старикашкой, каким мы его считали последние годы. Он все видел.
Слышим, как хлопает входная дверь — Ленка вернулась. Еле успеваем спрятать письмо и завещание под старыми альбомами.
— Вы еще здесь? — она стоит в дверях, окидывая взглядом разбросанные повсюду папки и бумаги.
— Угу, — буркает Колька. — Разбираем папины документы.
— Не забудьте, что у вас только неделя, — напоминает она. — В субботу придут покупатели.
Я смотрю на нее, пытаясь понять — врет она нам или нет? По ее самоуверенной роже ничего не понятно. Либо не знает про завещание, либо уверена, что мы никогда его не найдем.
— Елена Валентиновна, — я решаю проверить, — а вы точно уверены, что папа не оставил завещания?
Она едва заметно напрягается, но тут же пожимает плечами:
— Разумеется, уверена. Мы обсуждали этот вопрос незадолго до... случившегося. Виктор Иванович говорил, что не видит необходимости в завещании, поскольку по закону все и так ясно.
Врет и не краснеет! Смотрит прямо в глаза и врет! У меня аж в животе все скручивается от злости. Как она может так нагло врать?
Колька сидит весь красный, я вижу, как он сжимает кулаки. Еще немного, и он ей все выложит. Но это было бы ошибкой. Нам нужно действовать наверняка.
— Ясно, спасибо, — говорю я как можно спокойнее. — Мы завтра продолжим разбор, если вы не против.
— Конечно, — кивает она. — Только не затягивайте.
Когда она уходит, Колька аж подпрыгивает:
— Надька, ты чё молчала?! Она же врет как сивый мерин!
— Потому что не время, — я хватаю его за руку. — Мы сначала к нотариусу сходим, убедимся, что все правильно, а потом уже предъявим ей завещание. И лучше с юристом, чтоб наверняка.
Уезжаем из папиного дома с тяжелым сердцем. Но и с надеждой — все-таки папа позаботился о нас, защитил от Ленкиной жадности.
На следующее утро мы прёмся к нотариусу. Горбунов Семен Петрович оказывается мужиком лет шестидесяти с пузцом и залысинами.
— Ну конечно, — говорит он, проверив наши документы. — Виктор Иванович действительно оставил завещание. Все по закону, вступает в силу с момента его смерти.
— А почему вы не связались с нами раньше? — спрашивает Колька.
— Я пытался, — нотариус достает какие-то бумажки. — Звонил на номер, который оставил ваш отец, но трубку взяла его супруга. Сказала, что передаст вам информацию.
Вот гадина! Перехватила звонок и скрыла от нас! Теперь точно все сходится.
— Что нам делать дальше? — спрашиваю я.
— Я подготовлю документы для вступления в наследство, — говорит нотариус. — По закону Елена Валентиновна имеет право на обязательную долю, но основное имущество, согласно воле вашего отца, переходит к вам.
Выходим из конторы, Колька аж приплясывает от нетерпения:
— Ну что, к Ленке? Сейчас мы ей устроим!
— К Ленке, — киваю я. — Только давай без истерик, ладно? Спокойно все обсудим.
Ага, спокойно. Это я так, для проформы говорю. Сама-то уже представляю, как буду тыкать ей в нос завещанием.
Возвращаемся домой, Ленка дома — у нее выходной. Сидит в гостиной с чашкой чая, листает какой-то журнал.
— А, вернулись, — она поднимает глаза. — Продолжите разбор вещей?
— Не только, — я сажусь напротив нее. — Мы хотим поговорить.
— О чем же? — она откладывает журнал.
— О папином завещании, — говорит Колька. — О том самом, которого, по вашим словам, не существует.
Ленка вздрагивает. Взгляд мечется между нами.
— Не понимаю, о чем вы, — говорит она, но голос-то дрожит!
— Мы нашли копию завещания в папиных вещах, — я достаю документ. — И уже были у нотариуса. Он подтвердил, что все законно.
Ленка бледнеет, как полотно. Явно не ожидала такого.
— Это какая-то ошибка, — бормочет она. — Виктор не мог...
— Еще как мог, — отрезает Колька. — Дом остается нам, Елена Валентиновна. И дача тоже. Вам причитается только обязательная доля. По закону.
Она молчит, пялится в одну точку. Потом вскакивает:
— Это подделка! Вы сами все это придумали! Я подам в суд!
— Валяйте, — спокойно отвечаю я. — У нас есть не только завещание, но и письмо от папы, где он объясняет, почему так решил. Плюс нотариус подтвердит подлинность. Так что вы только усугубите свое положение.
Ленка падает обратно в кресло. Вся ее наглость куда-то испарилась, передо мной растерянная баба, у которой все планы пошли прахом.
— Я всегда знала, что вы настроите его против меня, — шипит она. — Я чувствовала вашу ненависть!
— Мы ничего не делали, — возражает Колька. — Это было его решение. И знаете что? Если бы вы вчера не соврали нам про завещание, если бы не пытались выставить нас из дома через неделю после похорон — может, мы бы и договорились как-то. А теперь — извините.
Я кладу руку ему на плечо, чтоб не разошелся сильно.
— Елена Валентиновна, — говорю я, — мы не хотим скандала. Вы получите свою законную долю. Но дом останется в нашей семье, как папа и хотел.
Она смотрит на нас с такой злобой, что аж жуть берет. Всю ее лощеную красоту как ветром сдуло, вылезла настоящая сущность — злобная, жадная баба.
— Вы пожалеете об этом, — цедит она сквозь зубы. — Оба.
— Навряд ли, — Колька встает. — Знаете, я даже рад, что все так вышло. Теперь я точно знаю, что папа вас насквозь видел. Он все понимал. И защитил нас от вашей алчности даже после смерти.
Ленка вскакивает и вылетает из комнаты, чуть не сбив вазу. Слышим, как она топает наверх, как хлопает дверь спальни.
Мы с Колькой остаемся одни в гостиной, все еще не веря, что гроза миновала. Братец подходит к окну, смотрит на сад, который папа сам засаживал. Яблони, вишни, кусты смородины...
— Слушай, Надь, — говорит он тихо, — а давай не будем продавать дом? Оставим его себе?
Я киваю:
— Я о том же думала. Здесь же вся наша жизнь... И мама, и папа...
— Мы могли бы приезжать на выходные, на праздники, — мечтательно тянет Колька. — А когда у нас свои семьи будут, дети — они тоже будут тут расти, как мы.
Я подхожу к нему, обнимаю за плечи. За окном начинает накрапывать дождик, капли стучат по стеклу. Мне кажется, я чувствую папино присутствие рядом с нами. Он любил нас, защитил нас, и теперь мы сохраним его наследие — не только дом и имущество, но и память, традиции, то, что он сам ценил больше всего на свете.
— Папа был бы рад, — говорю я, глотая слезы. — По-моему, именно этого он и хотел.
Самые популярные рассказы среди читателей: