Елена ходила ко мне лет десять. Каждые два месяца - аккуратное каре, мелирование, укладка. Всегда сдержанная, вежливая, чуть отстраненная. Женщина, у которой все в порядке. Стабильная работа бухгалтером, тихий, надежный мужчина Виктор, которого она всегда упоминала с какой-то выверенной, правильной нежностью. «Виктор не любит резких запахов», «Виктор считает, что мне идет этот цвет». Виктор был ее системой координат.
А сегодня она пришла без записи, в старом свитере, с волосами, стянутыми в небрежный узел. И попросила отрезать все.
Я молча намочила ей волосы. Вода стекала по ее щекам, смешиваясь с чем-то невидимым. И она заговорила. Говорила монотонно, будто читала чужой протокол, а я слушала и видела всю картину так ясно, словно сама стояла за занавеской в ее квартире.
Их «правильная» жизнь всегда была немного… прижимистой. Нет, Виктор не был жадным в том пошлом смысле. Он был «рачительным». Он выключал свет в коридоре, пока она там еще была. Он скрупулезно пересчитывал сдачу в магазине, заставляя ее краснеть. Он мог полчаса рассказывать, как выгодно заправил машину. Лена называла это «хозяйственностью» и «заботой о будущем». А я, слушая ее рассказы раз в два месяца, всегда думала: у него не глаза, а счетчики. Но молчала. Кто я такая? Просто парикмахер.
Развязка наступила три дня назад. Он пришел домой сияющий, как начищенный самовар. В руках - огромная коробка. «Леночка, сюрприз!»
Внутри была навороченная кофемашина. Зеркальная, с голубой подсветкой, похожая на пульт управления космическим кораблем. Елена ахнула. Такой щедрости от Виктора она не видела за все семь лет. Это было нечто большее, чем подарок. Это было… обещание. Заявление. Шаг в то самое «совместное будущее», о котором он так любил рассуждать.
- Нравится? - он смотрел на нее с торжеством собственника.
- Витя, она же, наверное, безумно дорогая… Зачем?
- Для нас, Леночка. Для нашего уюта. Будем пить правильный капучино по утрам. Кстати, я твою турку старую уже упаковал. На «Авито» выставил, там покупательница нашлась, завтра заберет. Хоть какая-то копейка вернется.
И в этот момент, рассказывала она, что-то в ней впервые не просто укололо, а лязгнуло, как засов. Ее старенькая медная турка, купленная еще в студенчестве, почерневшая от сотен сваренных чашек кофе в одиноких и счастливых утрах. Он не просто заменил ее. Он ее оценил, конвертировал в «копейку» и продал, не спросив. Он продавал ее прошлое, чтобы освободить место для его будущего.
Но она и это проглотила. Улыбнулась, поблагодарила. Сказала, что он лучший. Потому что страх оказаться неблагодарной был сильнее этой глухой обиды.
А вечером он принес шампанское и маленькую бархатную коробочку. Все было обставлено по канонам женских грез. Он встал на одно колено, говорил правильные слова о пройденном пути и будущих горизонтах. Елена смотрела на него, на это усердное, старательное лицо, и видела не любимого мужчину, а отличника у доски, который ждет пятерку за выученный урок.
- Я… я должна подумать, - прошептала она, сама не понимая, откуда взялись эти слова. Они вырвались сами, как кашель.
И тут «правильный» Виктор кончился. Лицо его окаменело. Улыбка сползла, обнажив холодную ярость.
- Что значит «подумать»? - процедил он. - Я тебе что, мальчик? Я сделал серьезный шаг. Вложился, можно сказать.
Елена смотрела на него и не узнавала. Куда делся надежный и хозяйственный мужчина? Перед ней стоял кредитор, которому не вернули долг.
- Подарок взяла, а замуж - «подумать»? Хитро, - он усмехнулся, и эта усмешка была страшнее крика. - Ты, видимо, не поняла. Это был не просто так. Это был аванс.
А дальше был ад. Он не крушил мебель. Он крушил ее душу. Он ходил по комнате и методично перечислял все, что он для нее «сделал» за эти семь лет. Починенный кран. Привезенная с дачи картошка. Поездка в санаторий три года назад («Я же свои отпускные на тебя потратил!»). Каждый жест, который она считала заботой, оказался статьей в его гроссбухе.
- Кофемашину верни, - бросил он, начиная выгребать свои вещи из шкафа. - Или ты думала, это бесплатно? Аренда, знаешь ли. За красивые глаза.
Он схватил коробку, даже не распакованную. Потряс ее у самого лица Лены. И ушел, хлопнув дверью.
Первые щелчки моих ножниц были резкими, злыми. Клок за клоком, ее мелированные пряди, свидетели семи лет «правильной» жизни, падали на пол. Она сидела не шелохнувшись, глядя в зеркало.
- Знаешь, Ксюша, что самое страшное? - вдруг тихо сказала она, когда на полу образовалась уже приличная горка. - Он ушел. В квартире стало так тихо. Стерильно. И я посмотрела на пустое место на столешнице, где должна была стоять эта его машина… И поняла, что мне не больно. Мне… легко. Будто я семь лет носила тесные, жмущие туфли, уверяя себя, что это модельная обувь, а сейчас впервые разулась. Ноги гудят, все в мозолях, идти больно. Но я, черт возьми, босиком. И я свободна.
Я закончила стрижку. Короткий, почти мальчишеский «пикси». Он открыл ее лоб, шею, уши. Лицо стало строгим, графичным. И невероятно красивым в своей беззащитности. Она провела рукой по колючему затылку, и в ее глазах впервые за этот час блеснули слезы. Но это были не слезы горя. Это были слезы рождения.
Она расплатилась, оставив на чай столько, сколько не оставляла никогда. Будто тоже закрывала какой-то свой счет. Уже в дверях она обернулась.
- Он ведь не кофемашину забрал, Ксюша. Он забрал свои семь лет иллюзий. И слава богу.
Она ушла. А я еще долго смотрела на горку волос на полу. Разноцветные пряди, как опавшие осенние листья. У всего есть своя цена. У заботы, у нежности, у молчания. И иногда самый дорогой подарок - тот, который у тебя забирают обратно.
Вот сижу я теперь, подметаю чужое прошлое и думаю… А сколько из нас живут, аккуратно выплачивая проценты по кредиту за любовь, который им никто и не выдавал?
Напишите, что вы думаете об этой истории! Мне будет приятно!
Если вам понравилось, поставьте лайк и подпишитесь на канал. С вами была Ксюша!