Анастасия Николаевна ходила по комнатам осторожно, точно была не в богатом доме, а в музее. Она сразу, как переступила порог особняка, разулась. Ступни у старой женщины были маленькие как у ребенка. И одевалась Анастасия Николаевна всегда аккуратно. Вот и сейчас, хотя ее выбросили из собственного дома в неурочный час (а бывает для этого урочный?) на ней были не только разношенные туфельки на низком каблуке, но и носочки. Туфельки Анастасия Николаевна сняла, а в носочках ходила совершенно бесшумно, и даже на цыпочки ей хотелось приподняться, чтобы поменьше касаться этого роскошного паркета.
Старушка уже осмотрела первый этаж – и зимний сад, и ванную комнату, в которой с уверенностью опознала лишь саму ванну, да раковину. Все остальные «заморочки» типа джакузи – были ей незнакомы. Да что там, тут даже раковина была такая, что из нее «хоть чай пей» - как сказала бы давняя подруга Анастасии Николаевны. А еще дивно, что в ванной комнате огромное окно – от пола до потолка, и ничем не закрашенное, выходило просто в сад – с видом на кусты сирени.
Здешнюю кухню можно было бы снимать в зарубежном кино , где рассказывается про жизнь миллионеров, а если переводить площадь кухни в метры – тут разместилась бы целая квартира…
Анастасия Николаевна поймала себя на том, что даже мысленно не может вырваться из той цепкой западни, в которую когда-то давно – еще в молодости – загнала ее жизнь, да и не выпускала с тех пор. Всё и всегда ею подсчитывалось до копейки, измерялось до грамма, всё было ориентировано на выживание.
Выживать Анастасия Николаевна научилась мастерски - с тех пор, как было ей всего двадцать шесть, и маленькая Валя на руках, а муж Володька ушел, просто потому, что решил – одному ему будет лучше, свободнее, чем с женой и дочкой, которые только «жилы тянут».
Анастасии пришлось тогда помыкаться, выбивая алименты – потому что Володька сразу уехал в другой город, и нужно было его оттуда выманить, заполучить в суд вместе со справкой о зарплате.
Справку Володька принес липовую, там говорилось, что получает он гроши, да и только. Зная мужа, Анастасия поверить не могла, чтобы согласился он на такой заработок. Выходило, что - или справку ему кто-то такую состряпал, или Володька и вправду устроился на копеечную должность, чтобы подрабатывать «по-серому», и с тех денег уже никаких алиментов не платить.
Анастасия попробовала было заикнуться судье – мол, есть у нее основания не доверять этому документу.
Судья – Володькин ровесник – посмотрел на нее веселыми прозрачными глазами, разгладил справку ладонью и ответил, как отрезал:
- А у меня – нет!
Анастасия поняла, что он явно на стороне ее бывшего мужа. Может, также мух-люет, чтобы наказать «бывшую» хотя бы деньгами.
Что ж, если б не этот суд, Анастасия вообще ни копейки бы не получала, а так ей регулярно приходила на сберкнижку сумма, которой хватало на парочку банок детского питания. И больше – ничего, никогда… Завидная способность была у бывшего мужа – абстрагироваться от собственного ребенка. Не думать – здорова ли Валька, или болеет? Не надо ли ей чего? Целые ли у дочки сапоги? Не выросла ли она из зимней куртки? А в школу девчонку собрать? А сдавать эти бесчисленные классные взносы, чтобы Валю не шпыняли учителя? Володьку все это не касалось – заботы легли на одни, и только на одни плечи, и никто не спрашивал рано постаревшую женщину – справится она или нет…
Анастасия Николаевна вспомнила как шла знойным летним днем на свою дачу и по дороге собирала малину. Чужую малину – ягоды с тех кустов, то за забор высовывалась. Падалицу чужую собирала – яблоки, сливы…Варила варенье, а «суп из топора» давно уже вошел в семейное меню.
Почему-то сейчас, в ту минуту, когда она ходила по чужому дому, ей стало особенно горько. Больно в сердце и больно в горле. Перехватило горло – аж не вздохнуть. Анастасия Николаевна всхлипнула, постояла возле лестницы, ведущей наверх – парадной лестнице, как во Дворце культуры – постояла, и раздышалась немного.
Ей хотелось сейчас не думать о том, как она всегда думала - как приспособиться к жизни, как умаслить ее, как послужить ей, чтобы протянуть от получки до получки, а потом от пенсии – до пенсии.
Вернуться бы сейчас в юность, когда думалось по-другому. Тогда Анастасия не нашла бы для себя ничего странного в том, чтобы ходить по этим красивым комнатам и просто любоваться ими… В ту пору, когда она была красивой девушкой с длинной косой, она ощущала бы себя в этом особняке, похожем на средневековый замок – вполне на своем месте.
…А теперь ей предлагали жить в этом доме, существовать тут неслышно, как дух – то ли есть она, то ли нет ее. И кормить кота, который был зауряден настолько, насколько это возможно – простой кошак, белый, с серыми пятнами. Но глядел кот так, словно он был по меньшей мере маркизом – и полновластным хозяином всего этого великолепия. У кота не возникало вопросов – достоин он этого или нет. У него было имя, чтобы написать которое потребовалось бы полторы строчки. Но Анастасия Николаевна звала его, конечно, просто Васькой.
Васькина еда занимала половину холодильника, который напоминал белую колонну и занимал пространство от пола до потолка. Анастасия Николаевна вертела в руках маленькие – как раз по кошачьему аппетиту – баночки, на которых значилась то «оленина», то «лосось». Старой женщине хотелось отбросить предрассудки, выбрать баночку, вскрыть ее (всего только за колечко потянуть) – и съесть самой. Попробовать на вкус эту самую оленину.
Никто бы не узнал, но Анастасия Николаевна не делала этого, потому что это было бы неправильно.
Она могла быть бездомной и нищей, но не могла опуститься на уровень зверя…
Хотя, может, это значило бы – подняться?
*
В ту, первую ночь, когда мать не ночевала дома – (и где она ночевала вообще было неизвестно) Валентина долго не могла заснуть. Она даже заплакала, но Максим, которому жена мешала спать – повернулся и сказал тяжелым, не вполне внятным сонным голосом.
- Всё у неё хорошо. Хватит хныкать…
- Ты думаешь? – с надеждой спросила Валентина.
Ей хотелось, чтобы муж успокоил то существо, которое так болезненно скреблось внутри – совесть.
- Конечно, - Максим подбил подушку под головой поудобнее, - У нее этих подружек – до фи-га и больше… Предлагали ей дом престарелых? Предлагали. Не захотела? Значит, пусть з-виз-дует к своим старушонкам и живет у них, если ей там лучше…
- Наверное… да…, - Валентина соглашалась неуверенно, но ей тоже хотелось себя убедить, что ничего непоправимого не произошло.
Мать даже не обидится надолго, потому что мать неспособна надолго обижаться. Через день-два, а может, через неделю, если обида сильная – мать позвонит и все-таки скажет, у кого она поселилась. Тогда можно будет даже съездить к ней в гости, чтобы тот противный зверек внутри наконец-то перестал скрестись…
Валентина лежала, стараясь заснуть тоже, и все выбрасывала и выбрасывала образ матери из головы, словно снова и снова закрывала перед старушкой дверь. Дочь не впускала мать, но та возвращалась, стояла, ждала…что у Валентины промелькнет хоть одна мысль о ней, хоть одно воспоминание из детства, когда они были неразлучными подружками.
Женщина положила подушку на голову. Заснуть было необходимо, потому что завтра на работу.
Валентина была музыкальным руководителем в детском саду – играла на пианино, разучивала с детьми песенки, проводила утренники. Она воз-не-навидела музыку, которую играла год за годом. И детские голоса воз-не-навидела тоже. Ее раздражал даже громкий размеренный звук будильника. И выспаться перед новым рабочим днем для Валентины было делом насущным, иначе она начнет просто волком на всех кидаться.
…Максим подрабатывал, как мог. На две недели он уезжал вахтой в большой город. А вернувшись – таксовал, и брал за свои услуги дороже остальных. Он соглашался на самые экзотические поручения. Например, перевозил из одной квартиры в другую какого-то совершенно бесценного попугая – в жару даже окошко нельзя было открыть, чтобы птицу не просквозило. Пожалуй, Максим хорошо вписался бы и в девяностые годы, и с легкостью сделал что-нибудь противоза-конное, если бы плата его устроила.
Так или иначе это утро у него оказалось свободным, и мусор пошел выносить именно он. Вернулся Максим через пять минут. Валентина как раз красилась перед трюмо в коридоре, и на край этого трюмо муж положил конверт.
- Вот, - сказал он, - В почтовом ящике белело. На твое имя пришло.
Оба с опаской посмотрели на письмо. Давно уже не осталось у них никого из родни, или просто из друзей, кто мог бы их вот так окликнуть, прислать хотя бы открытку к празднику.
Письмо, скорее всего, пришло «из инстанции», и как большинство писем подобного рода, несло с собой неприятности. Это вам не рекламный буклет.
- Откроешь? – спросил Максим.
Даже от него не укрылось, с какой явной неохотой Валентина брала конверт. Заклеен он был едва-едва, так что открылся словно бы сам. Оставалось только достать сложенный вдвое листок голубоватой бумаги.
Валентина прочла его, держа двумя пальцами, шевеля губами вслед каждому слову. Потом поморгала и, не веря себе, стала перечитывать снова.
- Что там? – не выдержал Максим.
- На, - она протянула ему листок.
Продолжение следует
Продолжение "Берты" можно читать в Телеграмме https://telegra.ph/Berta-2-07-29 Вещь планируется большая.
Огромное спасибо за донаты. Если все будет ок, в сентябре смогу потратить эти деньги на врачей.