«Ты обуза для нашей семьи, уходи, мать!» - зять выкинул старушкин чемодан на улицу под хихиканье дочери. А наутро супруги получили письмо, и поняли, что сами себе разрушили жизнь.
Возможно, эта история никогда бы не произошла, или закончилась очень грустно, если бы в то раннее утро - возле этого дома (правда на другой стороне улицы) - не припарковалась бы черная машина. И пара, сидевшая в ней, не стала бы свидетельницей той самой сцены.
Раннее утро – это время надежд. И на южном курорте, и в бан-дитском районе, и в лесной глуши.
Отдохнувшее за ночь море – прозрачно как слеза. Все бузотеры еще спят. Рука не поднимается делать зло, для черных дел есть другое время – ночь.
А это летнее теплое утро было особенно благостным.
Дворник уже полил цветы, прошелся шлангом по клумбам, листья и лепестки покрылись крупными каплями, как после дождя.
Аромат флоксов был свеж и первозданен – он еще не смешался с выхлопами авто, запахом жареной картошки и горячего асфальта… Всё это будет позже. А пока скромные флоксы и ромашки - по-королевски гордые - стояли во всей красе.
С другой стороны, раннее утро – это время, когда нет свидетелей. Люди еще в постелях, первые будильники не прозвонили... Поэтому можно сотворить то, чего никто никогда не узнает.
Открылась железная дверь в подъезде. Но вышел из нее не доморощенный спортсмен, желающий трусцой пробежать по пустынным улицам, одолеть намеченные круги. Молодой рослый мужчина вел под локоть старушку, которая едва ли доставала ему до груди. Причем вел жестко – будто не живой человек был рядом с ним, а груз, который требовалось перенести с места на место.
В другой руке мужчина держал чемодан. Не современную дорожную сумку, с которой люди путешествуют, такие сумки – если они большие – обычно имеют колесики. Нет, это был именно чемодан советских времен – коричневый, с железными уголками и ручкой, обмотанной изолентой.
Следом за мужчиной и старушкой из подъезда вышла молодая женщина в легком сером халатике. Нижняя пуговица была вырвана с мясом, так что осталась заметная дыра, и халат при движении раскрывался высоко, почти полностью открывая ноги. Женщина хихикала, но как-то нервно, прижимая кулачки к губам.
Наверное, мужчине хотелось просто швырнуть чемодан, но он знал, что старая вещь не перенесет такого грубого обхождения, замки раскроются, содержимое вывалится на дорожку. Придется собирать, а на это уйдет время. Поэтому мужчина поставил чемодан более-менее аккуратно и, наконец, разжал пальцы и отпустил старушку.
- Ты обуза для нашей семьи, уходи, мать! – сказал он, не понижая голоса, - Вали к своим подружкам, с которыми каждый день трындишь по телефону, доживай свой век у них. И не вздумай тут скрестись под дверью – все равно не пущу.
Хотя мужчина называл старушку «мать», он приходился ей не сыном, а зятем. Женщина же в сером халате была как раз дочерью, но она ни слова не произносила, только по-прежнему прижимала пальцы к губам, подавляя то ли смешки, то ли рыдания.
Отпустив старушку, мужчина тем же жестом подхватил под локоть жену и почти втолкнул ее в подъезд.
Дверь закрылась.
Старушка осталась одна.
Видимо то, что произошло, не было для нее новостью, потому что она не издала ни звука. Не заплакала, и пока зять был с нею – ни о чем не просила. Теперь же она казалась не то, чтобы растерянной, но какой-то опустошенной. Она присела на лавочку у подъезда, рядом со своим чемоданом. Может, ей и было, куда идти, а только она собиралась с силами, чтобы начать действовать – встать, подхватить чемодан, сделать первые шаги…Старая женщина грустно покачивала головой, точно хотела, чтобы всё кончилось для нее тотчас же, чтобы она истаяла на этой лавочке как дым – вместе со своим чемоданом. И ничего уж больше не надо было бы ей делать.
Из черной машины с тонированными стеклами за ней наблюдала пара. Мужчине было лет сорок пять, а может и все пятьдесят. Он был красив. Подобные ему редко встречаются в обычной жизни – они уходят куда-нибудь в артисты, становятся «небожителями». Но кем бы ни был этот человек, одно выгодно отличало его – в нем не чувствовалось и тени самолюбования.
Девушка, его спутница, была еще очень молода, вряд ли старше двадцати двух-двадцати трех лет. Очень смуглая, темноволосая, она и одета была ярко – так, словно хотела подчеркнуть свое южное происхождение. Длинные серьги позвякивали при каждом движении головы.
Обычные люди вряд ли разобрали слова мужчины, выбросившего старушку на улицу, во всех подробностях, но эти двое обладали особым слухом.
Когда дверь в подъезд захлопнулась, девушка тихо присвистнула.
- Ну что ж, - сказал ее спутник, - Наверняка бабушку приютит одна из ее подруг. На улице она не останется.
- И будет она там доживать на птичьих правах, под чужой крышей, - девушка говорила негромко, но голос ее при этом был звучным, - К тому же большинство ее подруг уже на пого-сте.
-Ты хочешь вмешаться?
- Мне пришла в голову одна мысль…
И девушка коротко, в нескольких словах, поделилась со спутником своим планом. Тот только плечами пожал – мол, как хочешь.
- А ты сможешь? – уточнил лишь.
- Смогу.
Девушка вышла из машины, подчеркнуто хлопнув дверью, чтобы привлечь внимание старой женщины. Она шла к лавочке – смуглая, очень стройная, в коротких шортах, яркая шелковая рубашка – вся в каких-то брызгах цвета - завязана на животе узлом, черные пушистые волосы зачесаны в хвост, серьги звенят…
Старушка и подумать не могла, что девушка идет к ней. Думала – в подъезд, к кому-нибудь ранней гостьей. Но девушка остановилась напротив и сказала:
- Здравствуйте…И да, я все слышала…Бабушка, пойдемте со мной.
Тут уже лицо старушки выразило откровенный страх. Очевидно, она жила в убеждении, что вокруг – одни проходимцы. И вот сейчас, когда она особенно беззащитна – ей выпало столкнуться с одной из таких особ. Увезет ее эта девчонка, запугает, заставит просить милостыню, а потом будет отбирать с трудом и стыдом собранную мелочь.
Или что-то в этом роде.
Девушка коснулась плеча старушки легкой ладонью:
- Бабушка, не бойтесь, поедем со мной. Вам там будет хорошо и спокойно.
- Это куда ж мы поедем? На клад-бище? – спросила старуха, - Где еще мне будет хорошо, спокойно и тихо?
С зятем она не могла язвить, а с этой незнакомкой – могла. Что ей было уже терять?
- Идите себе, - сказала старуха, - Даже, если вы – такси, у меня нет денег, чтобы на такси разъезжать. Я сама доберусь, куда мне надо.
- Меня зовут Оливия. Можно просто Оля, так вам будет проще. А сейчас вы пойдете, и сядете вместе со мной в машину, и мы поедем в одно очень-очень хорошее место, - девушка теперь смотрела старушке прямо в глаза, - Как вас звать?
- Анастасия Николаевна.
Старушка поднялась, забыв про чемодан. Казалось, теперь она готова идти с девушкой куда угодно.
Оля подхватила чемодан, усадила Анастасию Николаевну на заднее сидение.
- Это – Иван, - представила она своего спутника, - Все, поехали…
- Я поняла, - сказала старушка, - Вы мо-шенники. Но предупреждаю – у меня, может быть, не будет даже пенсии. Они всё отобрали, даже карточку. Вы за счет меня не поживитесь.
Оля с Иваном переглянулись. Он хмыкнул, она едва не прыснула.
- Ну да, - сказал Иван, - Мы вроде того…М-ошенники и про-ходимцы. В прежние времена нас бы обозвали еще похуже. Но не бойтесь, вам это будет только на пользу.
Оля выглянула из-за кресла, улыбнулась ласково:
- Мы сейчас приедем.
Анастасию Николаевну успокаивало отчасти то, что машина ехала по центру города, по его исторической части. Потом забралась туда, где на возвышенности, у самого леса, стояли богатые особняки. Местная Рублевка. Темные дела обычно творятся на окраинах, в местах укромных. Утреннее солнце поднялось еще выше, сделало мир теплым и ласковым. Всё вокруг было залито светом и для зла, казалось, не осталось места.
Машина остановилась возле одного из самых красивых домов. Двухэтажный, насыщенного медового цвета, отделанный белыми рустами, с балконами, башенками и флюгерами на крыше, с воротами сложной кузнечной работы (кузнец и художником должен был быть, не иначе)…
Анастасия Николаевна – старожил города – еще помнила времена, когда здесь стояли скромные коттеджики на две-три семьи. А потом пришли времена, когда прежних хозяев стали как-то незаметно отсюда выживать – богатые люди скупали их дома, кто-то сам соглашался продать, кого-то вынуждали это сделать. Прежние постройки сносили, и особняки росли – один краше другого.
Отцу Анастасии Николаевны когда-то, давным-давно давали тут участок земли – он был инженером, и землю давали от того завода, где он работал. Но построиться отец так и не решился. В те времена стройматериалы приходилось доставать, а отец – на редкость честный и прямолинейный человек – этого не умел категорически.
В итоге вместо собственного дома получилась квартира, из которой Анастасию Николаевну сейчас и выкинули на улицу.
- Вот, - сказала Оля, - Тут вы и будете жить.
Анастасия Николаевна молчала. Розыгрыш был настолько очевиден, что от обиды ей не хотелось говорить. Ее будто по лицу хлестнули ее нищетой – как мокрой тряпкой.
- Это не розыгрыш, - Иван точно прочел ее мысли, - У вас будет обязанность. Кормить кота. И не беспокойтесь о сроках. Вы будете жить тут столько, сколько вам будет нужно. И никого постороннего рядом.
Продолжение следует