Предыдущая часть:
Не тяп-ляп
"Но-о-о, рья до рья, но жэ мэ гря до рья ..." - плыло над заснеженными альпийскими вершинами. "Мерседес" мчался по горному серпантину. Пастор Шлаг с тревогой наблюдал за стрелкой спидометра, она зашкаливала за сто двадцать.
- Простите, стесняюсь спросить, а резина у вас зимняя?
Штирлиц убавил громкость радиоприёмника.
- Пастор, вы насмотрелись "Top Gear", зимняя резина появится через двадцать лет.
Шлаг пожал плечами.
- Ну и что? Между прочим, песню, которую вы сейчас слушаете, Эдит Пиаф споёт только через пятнадцать лет. А холодильник «Минск», тот, что стоит у вас дома, выпустят через семнадцать.
- Это всё нюансы, Ростислав Янович, главное, что мы с вами снялись в хорошем фильме. А остальное мелочи, киноляпы, так сказать.
Тихонов нажал на педаль акселератора и легко обогнал тащившийся впереди ЗИЛ-130.
Проверка на дороге
Штирлиц ехал по Берлину. На пересечении Линденштрассе и Карла Маркса его остановил полицейский. Банершуцман (см. прим.) видимо был серьёзно болен, он всё время подкашливал.
- Хайль Гитлер! Ваши документы на машину, права, страховку.
Штирлиц протянул удостоверение СД, в котором лежала купюра в пятьсот марок.
- Извините, господин полковник, но сегодня это не прокатит. У нас месячник "Чистые руки".
- Я штандартенфюрер СС. И я опаздываю на службу. У вас будут серьёзные непрятности.
- Прошу вас, пожалуйста, выйдите из машины и откройте багажник.
«Вот он, нелепый случай. Тот случай, который нельзя просчитать заранее" -
подумал Штирлиц. В багажнике лежали чемодан с рацией, и парадный китель полковника Красной Армии, Штирлиц час назад забрал его из химчистки.
- Командир, может, договоримся? Тысяча рейхсмарок, и мы не открываем багажник.
Но шуцман был непреклонен.
- Штандартенфюрер, вы так торгуетесь, как будто у вас в багажнике лежит чемодан с рацией, и парадный китель полковника Красной Армии.
«Я на грани провала», - подумал Штирлиц и начал активно шевелить мозгами.
- Штандартенфюрер, с вами всё в порядке? У вас уши шевелятся. Вы что,
контужены?
- Да, под Смоленском я попал под бомбежку, - сказал Штирлиц , озираясь.
«А мента надо валить, зарою его вон в тех развалинах". Рука привычно потянулась к кобуре.
- Внимание! Это была программа «Розыгрыш»!
Из развалин выскочили Валдис Пельш, Шеленберг, Мюллер, профессор Плейшнер и пастор Шлаг на лыжах.
Позади всех, скромно улыбаясь, шла Габи с букетом эдельвейсов в руках.
Сейчас она как никогда была похожа на Светлану Светличную.
*Банершуцман - сотрудник Германской автомобильной инспекции, сокр. ГАИ.
Рыжая Марта. К Дню чекиста
«Центр - Юстасу. Центром разработан план операции под кодовым названием «Рыжая Марта». Ваша задача:
1) Исключить возможность пленения Мартина Бормана войсками союзников.
2) Всячески способствовать тому, чтобы Борман добровольно сдался командованию Красной Армии.
3) Однако, Центр считает идеальным вариантом, тот, при котором Мартин Борман сможет оказаться на территории СССР инкогнито, как для союзников, так и для советского командования.
Алекс
- Ни хрена себе заданьице в конце войны, - подумал Штирлиц, сжигая шифровку, - они, что там себе думают, что я с Борманом на короткой ноге? Что я с ним водку пью, и в бане с ним парюсь? Типа: «Мартин, потри мне спинку». Стоп, так вот откуда название операции, Бормана зовут Мартин, Мартин – Марта. Но почему рыжая? И почему именно Борман должен оказаться в СССР? Впрочем, это как раз понятно, только Борман знает, где спрятано золото нацисткой партии. Я сам сообщал об этом в Центр. Значит всё дело в золоте, в рыжье, как говорят блатные. Отсюда и «Рыжая Марта». В Центре опустились до воровского жаргона. А ведь это идея. Не факт что это сработает, но попробовать можно.
На хазе у Мюллера собрался весь шалман, Гиммлер, Кальтенбрунер, Шеленберг. Во главе стола сам , Борман. Сидят, чифирь гоняют, о делах своих скорбных калякают. Штирлиц в углу присел, слушает. Базар у паханов безрадостный, тухлый, можно, сказать базар.
Мол, красноперые конкретно наехали, по беспределу пацанов нацистских гнобят.
С одной стороны красноперые, с другой стороны западные воры, ссученые. При таком раскладе, выход один, с суками надо договариваться. Западло, конечно. А что делать? Когда вышак корячится, понятия по боку.
Уже все высказались, только Гиммлер молчит, кисляк на роже давит, вроде как не при делах он. И Борман помалкивает до поры, за ним крайнее слово, как скажет, так и будет.
- Ша, пацаны, хорош порожняк гонять. Эта тема прокачки требует, успеем ещё сгрунтовать. Кальтенбрунер, у тебя дело к Штирлицу было?
Кальтенбруннер, морда лошадиная, взгляд волчий, такому только фраеров на пресс- хате колоть, вопросы задавать начал:
- Штирлиц, ты конечно, пацан правильный, фартовый, не прими за предъяву, но у людей вопросы к тебе появились, надо бы ответить.
Штирлиц плечами пожал:
- Надо, отвечу. Мне перед братвой скрывать нечего.
А Кальтенбрунер желваками поигрывает:
- Может и так, только вот какая тема получается, вроде косяков за тобой не наблюдалось, а пастор, с которым ты якшался, встал на лыжи, русская пианистка сделала ноги, профессор вообще коньки отбросил.
- За пастора я отвечу, а по остальному я не при делах. Пианистка соскочила, так это к Мюллеру вопросы, его люди на той хате были. Там Рольф за главного был, да шмара одна, Барбарой кличут. В шнырях у них Гельмут ходил. Так вот, пацаны говорили, когда Рольф с Барбарой стали пианистку прессовать не по-детски, этот Гельмут вытащил волыну, и положил всех. Потом они с пианисткой в попутный сарай прыгнули и слиняли в неизвестном направлении.
- Но ты ведь на той хате бывал?
- Ну заходил пару раз.
- Зачем?
- Зачем, зачем, за марафетом. Дядька у Рольфа аптеку держит, это все знают.
Тут Мюллер в разговор вступил:
- Ну, допустим, а за профессора что имеешь сказать? От кого он маляву на красную хату притаранил? Нет от тебя ли?
- Да, век воли не видать, зуб даю, не знаю я никого профессора.
- Ты здесь вола не крути, уж больно та малява складно написана, и не на фене, а на чистом литературном. Из всей нашей братвы только у тебя десятилетка на лбу отпечатана.
Мюллера, Шеленберг поддержал, красавчик приторный:
- Пацаны, да вы на руки его посмотрите. У нас они по локоть в крови, а у него чистенькие.
- Точняк, Штирлиц всегда от мокрухи косил, - закивал Кальтенбрунер.
- А может у меня гематофобия.
- Ты за базаром - то следи, - вскрысился Мюллер, - не на симпозиуме.
Борман недовольно поморщился:
- Я так понимаю, что предъявить Штирлицу нечего. А по косвенным качать – порожняк гонять. Сдается мне, что ты, Мюллер, свои косяки на Штирлица хочешь повесить. Это ведь твои сикачи профессора профукали. Так его вели, что даже этот штыма тему просек и вскрылся. И ты, Шеленберг, поддувало закрой, то, что малява культурно написана, это и тебе можно предъявить. Или это не ты в университете учился?
- Чо, в натуре, учился?! – подскочил Мюллер, - Я балдею, у нас по ходу не сходняк, а заседание ученого совета.
- Да я же на платном, и диплом у меня туфтовый, купленный - покраснел Шеленберг.
- Так я не понял, а за пастора кто-нибудь ответит? – не унимается Кальтенбруннер.
- Да по ходу никто не ответит, - Мюллер поднялся из-за стола, - ты чо, не видишь, Борман за Штирлица мазу держит, на авторитетных пацанов наезжает. А я вот сейчас без всякого правилова эту падлу красноперую на перо посажу, и любой сходняк меня оправдает.
Мюллер вытащил из-за пазухи нож и пошел на Штирлица.
- Группенфюрер! Сядьте на место, - Гиммлер стукнул кулаком по столу так что чифирь из кружек повыплескивался.
Мюллер замер, медленно повернулся, сунул нож за голенище сапога, хлопнув себя ладонями, изобразил «цыганочку»: «Эх! Долго мучиться мне в заключении, долго мне быть в разлуке с тобой». И пританцовывая, вернулся к столу.
- Действительно, Мюллер, это уже перебор, - покачал головой Борман, - я понимаю, вы натура увлекающаяся, но нельзя же так глубоко входить в роль. И вообще, господа, по-моему, пора заканчивать. Как вы считаете, Штирлиц?
- Да, пожалуй. Вижу, что наши занятия не прошли даром, наблатыкались вы изрядно.
Штирлиц подошел к окну, прислушался:
- Русские уже на Линденштрассе, пора рвать когти. И помните, господа, вы теперь не военные преступники, не нацисты отмороженные, а уголовный элемент, то есть, социально близкие советской власти люди, можно сказать, свои. Так что, мой вам совет, если сдаваться, то сдаваться только Красной Армии. А теперь быстро переодеваться, соответствующий прикид приготовлен в соседней комнате.
Как и предполагал Штирлиц, Гиммлер, Кальтенбруннер и Шеленберг к его совету не прислушались, и ломанулись к американцам. Но без толку, всем троим не подфартило. Гиммлер прямо на допросе вскрылся, Шеленберг на больничке ласты склеил, а Кальтенбруннер вышак получил.
А вот Мюллер и Борман под урок закосили. Смершевским операм по ушам проехали. Поверили те или не поверили , но на всякий случай отправили в штрафную роту. А в штрафной лафа, война то кончилась. Перекантовались они там пару месяцев, и по амнухе на волю.
В фатерланде оставаться было стремно, каждая собака опознать может. Ну они в Cоюз махнули, но по дороге засыпались, майдан с трофейным барахлом неудачно подломили. Дальше за казенный счет поехали, прямо до Карлага. Дали им по минимуму, как фронтовикам, по трешке на рыло.
Через год, во время сучьей войны, польские воры Мюллера (Генку-Кипиша) подрезали. Борман, он же «Тихий», отсидел от звонка до звонка. Когда откинулся, махнул в Одессу. Там, после жуковского беспредела, с авторитетами напряг был, Бормана смотрящим поставили. Там и жил, рамсы разводил, за законом смотрел, пока не зажмурился.
Похоронен в Одессе, под фамилией Шухерман. Много на его могиле венков, от братвы: «Спи спокойно - нам спокойней», от Уголовного розыска: «Мы тебя и там достанем», от прокурора «Не жалею, не зову не плачу». Но никто не знает, откуда на могиле каждый год, 20-го декабря, появляется еще один венок: «Ты был одним из нас. Рыжая Марта».
Местные пацаны до сих пор в непонятках: «Базара нет, Тихого всегда бабы любили, были у него и блондинки и брюнетки и шатенки, но рыжей никто не помнит».
Штирлицу пришлось остаться
Штирлиц гладил утюгом парадную форму полковника НКВД. Набив на рукавах стрелки, он подвесил под погон аксельбант, затем прошелся бархоткой по звезде Героя Советского Союза.
Повесив китель на вешалку, Штирлиц уселся в кресло и хлебнул коньяку, прямо из бутылки. В голове вертелась мелодия "Уезжают в родные края дембеля, дембеля, дембеля". "Дембель неизбежен как крах капитализма", вспомнилась старая солдатская поговорка.
Штирлиц прикрыл глаза: дача, грядка с редиской, голубой бассейн. А почему бы нет? С его-то пенсией.
Но, мечты прервал телефонный звонок. Штирлиц нехотя взял трубку.
- Алло, здесь Штирлиц. Слушаю вас.
- Приветствую вас, дружище, - Штирлиц узнал ехидный голос Мюллера.
- И вам не хворать, группенфюрер. Простите, я хотел сказать, Хайль Гитлер.
- Я вижу, вы совсем расслабились. Впрочем, это понятно, я вот тут сижу, листаю ваш дембельский альбом. Есть и мои фотографии. Спасибо, дружище, что помните старину Мюллера. Забавные фотографии, от души посмеялся. Но, у меня для вас новость. Не знаю, обрадуетесь вы ей, или нет. Вы телевизор смотрите?
- Группенфюрер, я думаю, вам известно, что телевизора у меня нет, есть только радиоприёмник...
- По которому вы получаете шифровки из Центра.
- Ну если и так? И чё?!
- Штирлиц, вот только барзеть не надо. Вы меня не дослушали. В России принят закон об увеличении пенсионного возраста. Так что, ещё поработаем. Не верите, запросите Центр. А завтра, с утра, прошу прибыть в камеру №16 с подробным отчётом. Хайль Гитлер, дружище.
В трубке послышались короткие гудки. Штирлиц схватил бутылку и с размажу шарахнул её об пол "Вот ведь козёл!".
Было не совсем понятно, кого имел в виду легендарный разведчик. Наверное, Мюллера.
Продолжение:
