Очень сложно писать об этом человеке. И не только потому, что я не был лично знаком с ним.
Дело в том, что этот адмирал за свою не слишком-то долгую жизнь служил в разных местах, на разных должностях, и трудно себе представить и широту его кругозора, и совершенно невероятное количество вопросов, которыми он занимался. И не просто занимался - глубоко разбирался и успешно решал. Этот адмирал был Личностью. Но, даже зная себе цену, он не чванился, не унижал подчинённых, всегда оставался адекватным и доступным начальником. Он был Человеком, чутким и отзывчивым.
Флот - не та организация, где гладят по голове. Конечно, и этому начальнику не раз приходилось "махать шашкой", но вряд ли слишком часто - будучи великолепным моряком, опытнейшим подводником, он пользовался громадным авторитетом. Все подчинённые называли его уважительно и просто - дядя Саша.
Я очень много о нём слышал. Я знал некоторых учеников дяди Саши - тех, в ком он увидел будущих хороших командиров и кого вывел в люди. Понятно, что все они были грамотными подводниками. Но замечательно то, что у них была ещё одна важная общая черта - человечность.
Лишь в одном из своих учеников, по-моему, ошибся этот адмирал - не смог вовремя разглядеть у него «двойного дна» и очень потом об этом сожалел.
Дядя Саша мог строго спросить с подчинённых за дело, но был против того, чтобы понапрасну мордовать людей. Он говорил: «Нельзя превращать службу в каторгу!»
А ещё у сурового с виду адмирала было замечательное чувство юмора. К тому же, и русским языком он владел в совершенстве. Сколько его выражений стало афоризмами!
Говорят, однажды дядя Саша произнёс незабываемую речь - когда ему перед строем торжественно вручили вице-адмиральские погоны. Молва утверждает, что сразу после вручения главный политработник флотилии сказал:
- Товарищ командующий, а теперь Вам надо бы выступить!
Дядя Саша подошёл к микрофону. Он не стал долго и пространно рассказывать ни о своей многотрудной службе, ни о своих заслугах, ни о непосильном бремени ответственности. Широко улыбнувшись, адмирал произнёс:
- Эх, вот если бы ещё к этим погонам - да лейтенантский х..!
Рождение песни
Не берусь утверждать, что именно так всё и было. Тот, кто рассказал мне об этих событиях, называл имена главных действующих лиц, но я, исходя из определённых соображений, предпочту оставить их в тайне.
Однажды, в далёкие шестидесятые годы, на Северный флот в творческую командировку приехали Композитор и Поэт, чьи песни уже много лет помнят и любят, как минимум, во всех государствах бывшего СССР. Они прибыли в одну из баз подводных лодок. В штабе эскадры уважаемые деятели советского искусства услышали, что вечером в базу возвращается после очередного выхода в море одна из лодок.
Композитор, женщина, пожелала встретить корабль прямо на пирсе. Говорят, опытные и знающие люди пытались отговаривать её от этой затеи, но безуспешно.
Короткий день, похожий на сумерки, уже закончился, стемнело. На торце пирса одиноко стояла Композитор. Чтобы женщина не замёрзла, её заботливо снабдили тёплым обмундированием, поэтому в темноте Композитора вполне можно было принять за одного из моряков-подводников.
В блаженной тишине, нарушаемой лишь тихим плеском угольно-чёрной воды, женщина зачарованно глядела на серебряную дорожку, образовавшуюся от внезапно вынырнувшей из-за туч луны, скупой блеск нескольких далёких звёзд, призрачные очертания ближних и дальних сопок, покрытых снегом. Лицо её обжигали порывы колючего студёного ветерка. А у соседних причалов вытянулись стройные женственные силуэты дремлющих субмарин. О том, что в их корпусах теплилась жизнь, говорили только утомлённые немигающие глаза якорных огней да шаги вооружённых вахтенных.
И вот над водой показалось маленькое разноцветное созвездие. Это были ходовые огни возвращавшейся подводной лодки. Командир, стоявший на её мостике, не замечал обворожительной красоты ночной гавани. Его ум сейчас занимали совсем не такие мысли и даже не мечты о предстоящей встрече с родными людьми. Командир нервничал.
Он не был уверен в себе. Его совсем недавно назначили на большую лодку со средней, и он всё никак не мог привыкнуть ни к её размерам, ни к значительной инерции. Самое главное, ему трудно было управлять такой подводной лодкой при швартовке, ведь у неё было уже не два, как на предыдущей, а три гребных винта.
Командир знал, что на пирсе его сейчас ждёт комбриг, который во время швартовки наверняка снова будет орать на него при подчинённых:
- ……….! Ну кто же так швартуется, …..! Это же тебе, ….., подводная лодка, ……, а не велосипед, …..!
От подобного обращения горячая кавказская кровь командира была готова закипеть.
А Композитор тем временем восторженно глядела на водяной бурун в носовой части плавучего стального островка, всё заметнее увеличивавшегося в размерах. Вот уже стали различимыми пики поднятых выдвижных устройств, вот уже начали угадываться очертания людей, стоявших на мостике подводной лодки.
Командир увидел на торце пирса одинокую фигуру, вскинул жестяной раструб мегафона и прокричал:
- На пирсе! Принять бросательный!
Композитор, любуясь бесшумно скользящей по воде тенью, даже предположить не могла, что команда адресована ей.
Командир, увидев, что никакой реакции на его слова не последовало, разъярился:
- Эй ты, красноармеец в обмотках, ……….! Прими бросательный! Что тебе неясно, ..…? Это я тебе, тебе говорю, ……….!
Композитора осветили лучом сигнального прожектора, и тут командир увидел, что общается с женщиной. Ярость переросла в истерику:
- На пирсе! Уберите кто-нибудь отсюда ….. эту …..! Она мне швартоваться мешает!
Завели швартовы. Ещё не успели подать трап, а на борт ясным соколом уже взлетел командир бригады. Он был страшен в своём праведном гневе. Комбриг доходчиво, в двух словах, разъяснил командиру, кто он такой после всего этого и кто та женщина, с которой сейчас столь плохо обошлись.
Дальше были извинения, оправдания, поклоны и расшаркивания перед шокированной женщиной. Композитору рассказали, как тяжёл и опасен труд моряка-подводника, какая это нервная и неблагодарная служба. В довершение ко всему, командир лично провёл женщину по всей лодке. Вид тесных отсеков, жуть маленького замкнутого пространства, где люди месяцами живут между торпедами, приборами, механизмами и бесчисленными трубопроводами, произвели на неё неизгладимое впечатление.
Командир, которого комбриг отправил на своей машине в Мурманск, сумел каким-то чудом раздобыть букет роз. В те годы зимой в Заполярье такое было просто невозможно, и теоретически, и практически!!!
Он галантно вручил цветы Композитору. А женщина уже и так всё поняла, глубоко прочувствовала и простила.
Лучшим доказательством тому служит написанная на её музыку песня, которую и сегодня знает каждый российский подводник.
Романтический ужин
Вспоминая о годах прошедшей службы, я нередко вспоминаю и свою дивизию атомных подводных лодок. Это была хорошая школа службы и жизни, хорошая школа подводного (а также подлёдного) плавания. Из дивизии вышло много адмиралов, там служили Герои Советского Союза и люди, ставшие позже Героями России.
Если просуммировать те многие тысячи миль, что прошли за годы существования дивизии её подводные лодки, то, наверное, эта цифра в несколько раз превысит расстояние от Земли до Луны. Не один раз подводники дивизии были пионерами в освоении новой техники, и делали они это с честью. Корабли дивизии на протяжении многих лет регулярно, надёжно и уверенно несли боевую службу в самых отдалённых районах Мирового океана.
Правда, “ахиллесовой пятой” соединений подводных лодок очень часто становилось их тыловое обеспечение, различные береговые структуры. К сожалению, и в моей дивизии в этом отношении не всё и не всегда бывало гладко.
Иногда вспоминаю, как нас кормили на камбузе дивизии. Организация приёма пищи там в то время была такой: матросы и старшины срочной службы питались внизу, на первом этаже, а офицеры и мичманы - на втором, причём, для командования дивизии и командиров кораблей был сделан так называемый “адмиральский салон”, а все остальные размещались в общем зале.
На первом этаже действовала чёткая организация: пищу на каждый экипаж получали матросы, назначенные бачковыми, а дальше её распределение шло уже за общими столами. За порядком наблюдали два офицера (дежурный по камбузу и дежурный врач), а также по одному мичману (дежурному по команде) от каждого экипажа.
На втором этаже было интереснее. Если в “адмиральском салоне” всё шло спокойно и чинно, то в общем зале обед проходил бурно и динамично. Закуска (“нулевые блюда”, или “нули”), а также “первое” особого ажиотажа не вызывали, зато раздача “второго” производилась весьма своеобразно.
Матрос с непроницаемым лицом (из числа так называемых “камбузных волков” или “камбузной мафии”) вывозил на середину зала тележку, уставленную тарелками со вторыми блюдами, и немедленно отступал (в целях соблюдения мер безопасности). На тележку со всех сторон мгновенно налетала лавина гурманов, и к тарелкам со всех сторон протягивались руки весьма неравнодушных к пище людей. За секунды тележка пустела, уступая место следующей.
Конечно же, самыми голодными оказывались молодые мичманы, им и доставались лучшие куски. Со вчерашними выпускниками школ техников ВМФ по маневренным качествам, естественно, не могли соперничать ни отрастившие животики капитаны 3 ранга, ни сорокалетние капитан-лейтенанты с пультов ГЭУ, ни молодые лейтенанты с привитым им в училищах представлением о том, как должно вести себя офицеру.
А выбирать себе второе блюдо следовало быстро и безошибочно, иначе вместо куска мяса доставался комок, состоявший, в основном, из оплывшего сала и несъедобных жил. Если на второе была курятина, выбор тоже особенно широким не был.
Специалист-криминалист, увидевший на наших тарелках куски куриного мяса, мог бы предположить, что над замороженными трупами несчастных птиц надругались с особым цинизмом. Впечатление складывалось такое, что тушки не разрезали, а разбивали ломами и кувалдами (а может быть, взрывали?) Нередко вместо ставшего уже привычным куска курятины с торчащими во все стороны острыми осколками костей на тарелку мог попасть просто лоскут шкуры, остатки перьев на котором вызывали ассоциацию с чьей-то сильно небритой щекой.
Когда мы с товарищами по экипажу после обеда делились впечатлениями о том, что кому досталось, напрашивался сам собой поразительный вывод: на наш камбуз под видом кур попадали какие-то мутанты! У этих созданий при жизни было по восемь шей (как у сказочных драконов), по четыре крыла и ни одной ноги!
Однажды на нашу флотилию приехали в командировку два пожилых капитана 1 ранга из Москвы. Гости весь день провели на подводных лодках, где их покормили обедом, а вечером пригласили поужинать там же. Офицеры вежливо отказались:
- Спасибо, мы лучше пойдём в салон во-он на том камбузе, рядом с КПП. Мы там уже были в прошлый раз, и нам там понравилось!
Гостей переубеждать не стали. А вдруг, на самом-то деле, их в городке ждал романтический ужин при свечах, о чём они вслух просто не хотели говорить?
Офицеры подошли к камбузу. Время было позднее, рабочий день закончился часа два назад, и входные двери оказались закрытыми изнутри. Москвичи постучали, подождали - никакого ответа. Но, видимо, не вся их служба проходила в столице - гости знали, что где-то сзади должен быть запасной выход, и пошли туда. Здесь им повезло больше: дверь оказалась открытой, потому что как раз в эти секунды через неё выходили два замурзанных паренька, выносивших громадный алюминиевый бак с помоями.
Офицеры беспрепятственно проникли внутрь камбуза, но здесь на них никто не обратил внимания. Дежурный по камбузу по каким-то делам ушёл в свою казарму, а сновавшим туда-сюда матросам до пришедших не было дела. Вот если бы это были такие же матросы, да ещё и земляки из Средней Азии, тогда их с почётом проводили бы в “шхеру”, где “камбузники” тайком жарили для себя картошку и делали шашлыки из куриных ног. А тут - подумаешь, какие-то “капразы”, таких в каждой дивизии человек по двадцать.
Но москвичи не желали отступать! Они поймали за рукав пробегавшего мимо матроса, и тот терпеливо объяснил им, что:
- их здесь сегодня не ждали, поэтому “адмиральский салон” сейчас закрыт, а тот, у кого ключ, уже ушёл домой;
- можно поужинать наверху, в зале для офицеров, если от ужина ещё что-то осталось.
Офицеров провели на второй этаж через вспомогательные помещения, запах в которых аппетита отнюдь не возбуждал, и посадили за столик с грязной скатертью.
Вскоре, минут через десять, принесли первое блюдо. Похлебав ”молочного супа” гнутыми алюминиевыми ложками, москвичи поняли, что в каждой тарелке находится штук до пятнадцати рисовых зёрнышек, а вода разбавлена молоком довольно скупо. При этом, только эксперт мог бы обнаружить в той воде следы сахара. Отставив тарелки, гости потребовали второе блюдо, и им его принесли.
Это была наша фирменная “взорвано-небритая курица”, а в качестве гарнира к ней на каждой тарелке лежал холодный ком слипшихся макаронов с серо-голубым оттенком.
Москвичи ушли, потеряв вместе с остатками аппетита остатки иллюзий. Что было дальше - не знаю, об этом можно теперь только догадываться.
Достоверно известно только то, что утром командир дивизии был вызван в штаб флотилии. Вернувшись оттуда, разъярённый начальник снял с дежурства и наказал своей властью дежурного по камбузу и дежурного по дивизии.
Заодно, комдив объявил выговор Володе, моему давнему сослуживцу, который должен был в тот день заступать дежурным по дивизии, но попросил другого офицера подежурить вместо него...
Рычаг
В одной из своих работ Ленин назвал социалистическое соревнование каким-то (а ведь уже не помню, каким именно!) рычагом.
Впервые я столкнулся с термином «социалистическое соревнование» и с самим этим явлением ещё в школе. Сколько я тогда ни напрягал своё воображение - так и не понял, как это реализуется в жизни. Понял только, что это очень важное и, в то же время, какое-то совершенно неуловимое, явление.
Как-то раз, когда я учился в десятом классе (мы тогда жили в Североморске), я зашёл в военную поликлинику, потому что проходил перед поступлением в училище медицинское обследование. В коридоре на стенде, аккуратно сколоченном из деревянных реек, я увидел социалистические обязательства медицинского персонала. Они были отпечатаны на пишущей машинке и выставлены на всеобщее обозрение задолго до периода перестройки и гласности.
Я тогда впервые в жизни с глубоким почтением ознакомился с обязательствами, принятыми на себя не какими-то школярами, а солидными, взрослыми людьми. Особое впечатление на меня произвело то, что одна из санитарок намеревалась законспектировать работу Ленина «Что делать». Я знал, что это целая книга. Понял: да, пожалуй, в этом учреждении не шутят!
В училище до меня, наконец-то, стало доходить, что эти обязательства принимаются и выполняются, в значительной степени, формально. Многие из нас слово в слово переписывали их друг у друга, и я с удивлением увидел, что половина курсантов тоже собирается конспектировать ленинскую «Что делать», понятия не имея, какого объёма эта работа. Всё объяснялось просто: название запоминающееся, поэтому его многие и выбирали.
Более продвинутые ребята планировали проштудировать «Материализм и эмпириокритицизм», но, не запомнив как следует мудрёного слова, от чистого сердца писали вместо него ещё более хитрое, к тому же, собственного сочинения: «империоквалифицизм»...
Опытные старшекурсники однажды подсказали нам, «салагам»: надо конспектировать работу Ленина «Берегитесь шпионов». Она в печатном виде занимает всего лишь половину странички. Тут уж и комар носа не подточит: я брался законспектировать работу - нате, вот она! Совету последовали многие. Правда, кое-кто записал название так, как расслышал, а именно - «Берегите шпионов». Ребятам лень было даже взять книжку и уточнить, как работа называлась. Ничего, сошло и так!
На флоте, после окончания училища, я увидел весьма похожую организацию социалистического соревнования. Ещё я узнал, что некоторые политработники называют наши социалистические обязательства неблагозвучным словом «соцухи». Например: «Так, сейчас мы с вами напишем дополнительные соцухи перед выходом в море...» Это что, было словечко из их профессионального жаргона?
Когда начался мой долгожданный первый выход на боевую службу, с первых же его часов развернулось социалистическое соревнование между боевыми сменами. Для меня тогда это стало полной неожиданностью. Я уже привык к тому, что это у нас всегда и везде проводится лишь формально и решительно никого не интересует. А тут, смотрю, после окончания вахты взрослые и серьёзные мужики толпятся у здоровенного листа ватмана, именуемого «экраном социалистического соревнования», и ревниво отслеживают достижения других боевых смен, сравнивая их со своими показателями.
Я в те годы был, по меткому выражению отца, «отъявленным коммунистом», и меня такая перемена в настроениях людей, не скрою, порадовала: так значит, у Ленина всё правильно было написано, и мы, безо всяких сомнений, когда-нибудь действительно построим коммунизм!!!
По наивности поделился своими восторгами со старшими товарищами. Те моментально остудили мой пыл: мол, в автономке социалистическое соревнование - это всего лишь затяжная азартная игра, в которую втянуты все, потому что других, равноценных ей, развлечений в этот период нет.
Игра это или не игра, а направленность её была, всё-таки, абсолютно правильной. За обнаружение иностранной подводной лодки смене, на которой это произошло, давали 100 баллов, а за предпосылку к потере собственной скрытности те же 100 баллов могли снять. Дополнительные положительные баллы присуждались за рационализаторскую работу и тому подобное, отрицательные - за недостаточно бдительное несение вахты, аварии и поломки, и так далее.
Баллы (положительные и отрицательные) начисляли члены комиссии, куда входили командир, старпом, замполит и врач. Данные для оценок они получали самыми разными способами - в основном, путём личного наблюдения. Практиковался обход отсеков и проверка качества несения вахты с записью в специальный журнал.
Однажды, когда мы приняли подводную лодку у другого экипажа, вернувшегося с боевой службы, нам в руки попал их журнал замечаний. Сколько там было "перлов"! Взять хотя бы такую запись, сделанную их замполитом: «5 отсек. Вахтенный турбинист, старший матрос Невмывайло, во время несения вахты читал художественную литературу в нетрезвом состоянии». Вопроса по поводу «нетрезвого состояния» того вахтенного турбиниста сейчас уже никто не прояснит, а вот относительно чтения на вахте художественной литературы у матросов бывало много вопросов.
Корабельный устав однозначно называет вахту особым видом дежурства, требующим от людей повышенной бдительности и постоянного внимания. Естественно, во время несения вахты не допускаются сон, посторонние разговоры, написание писем, рисование, чтение художественной литературы. Тем не менее, по окончании каждой вахты надо было предоставить замполиту очередной «Боевой листок». Ясно, что тот, кто его рисовал, формально подлежал наказанию...
Естественно, наш неглупый личный состав усматривал в таком положении дел двойные стандарты и иногда заявлял об этом во весь голос.
Я уже упоминал о рационализаторской работе. К сожалению, она тоже, чаще всего, носила чисто формальный характер. Давно уже известно, как трудно в нашей стране приходилось изобретателям и рационализаторам, когда они пытались воплощать в жизнь свои творения, преодолевая инертность системы и многочисленные бюрократические преграды. Конечно же, на наших подводных лодках всегда служили и служат умные и грамотные люди. Естественно, у многих из них не раз возникали и возникают свои соображения, как улучшить работу того или иного механизма.
Люди, которые на протяжении многих месяцев подряд работают с одним и тем же «железом», нередко видят то, чего не было видно ни проектантам, ни изготовителям, и это вполне нормально. Правда, самовольное переоборудование подводниками систем и механизмов недопустимо. Стоит только вспомнить о многочисленных случаях, когда личный состав для различных нужд отводил воду от трубопроводов глубиномеров. Сколько раз это могло закончиться трагически!
А вот от наших рацпредложений (мы в разговорах называли их «рацухами») никому никакого вреда не было, хотя и пользы, чаще всего, тоже, увы, не было... Говорят, обогатились не один иностранец и даже не два, присвоив и использовав то, что публиковалось в советских журналах «Наука и жизнь» и «Юный техник», а запатентовано не было. Нет никаких сомнений в том, что и среди наших многочисленных «рацух» ушли в никуда много замечательных идей.
Правда, я помню, и «для количества», и в порядке шутки люди иногда подавали в качестве рацпредложений что-то либо совсем бредовое, либо даже тонко-издевательское. Польза от всей нашей рационализаторской работы была сиюминутной: если предложение признавали дельным, за него боевой смене давали сколько-то баллов, и всё. «Рацухи» превращались в стопки бумаги, копились, а после автономки куда-то сдавались. Зато одно и то же рацпредложение можно было подавать несколько раз, если о нём уже успевали забыть свои, или если ты ходил в автономку с чужим экипажем.
Как-то раз экипаж подводной лодки «К-323» («50 лет СССР»), возвратившись из очередной автономки, показал написанную личным составом в море книгу «Думы о Родине». Нашему политическому руководству, погрязшему в демагогии и превратившему в разменную монету такие святые понятия, как «Родина», «патриотизм», «честь» и «любовь», идея понравилась.
После этого всем экипажам, уходившим на боевую службу, политорганы поставили задачу: в обязательном порядке писать и по возвращении предоставлять свои собственные «думы о Родине». Организовано это было так: перед вахтой замполит выдавал смене несколько листочков бумаги, на которых подводники должны были излагать свои «думы». После вахты заполненные листочки сдавались. Если написали - за каждую «думу» смене давали 5 баллов, если нет - за каждую «нереализованную думу» по 5 баллов снимали... Потом какой-нибудь специально назначенный человек аккуратным почерком переносил все наши «думы» в толстую амбарную книгу или отпечатывал их на машинке, а затем брошюровал листы.
Надо сказать, в семидесятые годы подводную лодку «50 лет СССР» знали в наших Вооружённых Силах все. Её экипаж был поднят политорганами на щит как инициатор социалистического соревнования, и это сопровождалось немалым количеством излишней словесной трескотни. Если верить прессе того времени, любой матрос с этой лодки был прямо-таки фанатиком, сочинявшим в свободное время лозунги типа: «Североморец! Дважды утроим бдительность!!!»
Справедливости ради, следует отметить, что это был действительно отличный корабль и отличный экипаж. Там служили замечательные, достойные люди, великолепные специалисты. Конечно, и в нашей стране, и на Северном флоте, и даже в Западной Лице, куда базировался в те годы корабль, было много таких лодок и таких экипажей, но этот, вполне заслуженно, считался одним из лучших.
На 5 курсе, во время стажировки, я попал именно на «К-323», которой тогда командовал Юрий Андреевич Стемковский. Мне довелось несколько раз выйти на ней в море- в том числе, и на торпедные стрельбы. Жил я в казарме, вместе с матросами экипажа, а во время торпедных атак был и в центральном посту, и в 1 отсеке, видел всё без прикрас - и ещё раз повторяю, что люди это достойные.
Когда я прибыл в Западную Лицу уже в звании лейтенанта, то с удовольствием встречался с людьми из этого экипажа, которые помнили меня со стажировки. Один из офицеров с юмором рассказал мне тогда, как их «К-323» однажды стояла в доке борт о борт с подводной лодкой из другой базы.
Соседи сначала с неподдельными удивлением и восхищением смотрели на ребят из экипажа «50 лет СССР»: даже если не так, как на инопланетян, то уж, по крайней мере, как на космонавтов. Только после того, как между людьми из обоих экипажей завязались товарищеские взаимоотношения, соседи наконец-то, поняли, что имеют дело с обычными, нормальными парнями - такими же подводниками, как и они сами... Вот и говори после этого, что советская пропаганда была малоэффективной!
На чём только ни пытались люди во время автономки зарабатывать баллы для своей смены! Однажды из этого стремления попытался извлечь пользу лодочный врач.
В те годы ещё не было разработано по-настоящему эффективных средств для борьбы с тараканами, и эти мелкие рыжие твари, вездесущие, юркие и неистребимые, были нашими постоянными спутниками и на берегу, и на подводных лодках. Кроме того, что факт такого соседства был неприятным сам по себе, тараканы несли с собой ещё и антисанитарию, скрытую опасность массовых серьёзных заболеваний.
Кому периодически попадало от командования за санитарное состояние корабля? Естественно, доктору - и он героически пытался бороться с полчищами тараканов. Бывало, при стоянке в базе во всех отсеках одновременно распыляли дихлофос, и наш противник сотнями выпадал из укромных мест на палубу. Правда, если насекомых не успевали своевременно убрать и выкинуть за борт, они, говорят, оживали, снова прятались и плодились. Зато люди из числа дежурно-вахтенной службы в период такой обработки могли отравиться по-настоящему!
Ходит байка о докторе, который услышал, что нет для борьбы с тараканами средства лучше, чем хлорпикрин. Он, якобы, достал у знакомых химиков несколько шашек этого отравляющего вещества и поджёг их в прочном корпусе. Говорят, выскочившая тут же наверх вахта поймала на пирсе не успевшего далеко убежать эскулапа и, утирая слёзы, свершила над ним свой самосуд...
Наш доктор, как и его коллега, тоже был иногда близок к отчаянию, безуспешно пытаясь одолеть тараканов, но оказался умнее своего собрата по оружию. Он логично рассудил: проблема это общая, и решить её можно только сообща.
Технологию уничтожения насекомых врач предложил простую и доступную: в стеклянную банку, внутренние стенки которой делают скользкими с помощью какой-нибудь смазки, кладётся что-то вкусное. Тараканы попадают туда, а вылезти обратно не могут. Надо, чтобы каждая смена расставила по всей лодке свои ловушки, подписанные масляной краской, а потом подсчитала, сколько тараканов туда попало. За каждого из них каждой смене начислять по баллу! Идея командованию и экипажу понравилась. Правда, 1 балл решили начислять не за каждого, а только за десяток тараканов.
Увы, в жизни всё оказалось не так, как было задумано. Подсчёт поручили вести лично доктору. Он, проклиная свою инициативу, умерщвлял пойманных насекомых кипятком и с помощью пинцета пересчитывал их. А потом ещё выяснилось, что I смена в этом виде соревнования нагло плутует: цифры на банках, обозначавшие номер смены, были римскими, и люди из первой смены соскабливали с чужих ловушек «лишние» палочки. Таким образом, вскоре оказалось, что все банки принадлежат только I смене. Бороться с этим стало бессмысленно, и энтузиазм в борьбе с тараканами у всех быстро угас...
Конечно же, соревнование между боевыми сменами бывало интересным только тогда, когда почти до самого конца автономки сохранялась интрига: а кто же всё-таки будет первым? Чтобы явные аутсайдеры не опускали рук и не расхолаживали тех, кто ещё продолжал борьбу за первое место, было много методов.
Один из них, например, был таким: наказать нерадивое руководство отстающей смены и пообещать им что-нибудь нехорошее (например: по возвращении в базу все пойдут домой, а вот вы в первый день заступите дежурить!)
Другой метод был тоньше: снимать баллы с явных лидеров за какие-нибудь мелкие прегрешения, а отстающим (но так, чтобы никто этого не понял) давать возможность на чём-нибудь хорошо «зарабатывать» и, таким образом, догонять и даже перегонять остальных...
Предыдущая часть:
Продолжение:
Другие рассказы автора на канале:
https://dzen.ru/suite/42ca6d86-cb18-488a-8ea3-568a197c3f3e?share_to=link