Все ушли.
Стаканы остались на столе. Недоеденные бутерброды. Следы губной помады на салфетках. Как будто никто и не приходил...
А Миша всё стоял у окна.
— Лена — сказал он тихо. — Мне надо тебе сказать...
Я собираю тарелки. Руки дрожат. Не от горя даже. От усталости какой-то животной. Три тяжёлых дня — как три года прожила.
— Что сказать?
Он поворачивается. Лицо серое. Глаза красные. Понятно — Витьку двадцать лет знал. С института. Они же неразлучными были...
— Лена, я... — Останавливается. Смотрит на пол. — Блин, как же это сказать-то.
Ставлю тарелки обратно. Сажусь напротив. Чувствую — что-то не то. Что-то совсем не то.
— Миш, ты чего?
А он молчит. Курит. Пепел на колени стряхивает.
— Лена — наконец говорит. — Я ведь тебя люблю. Давно…
Я даже не сразу понимаю. Слова как будто в воздухе повисли. Люблю... Кого — меня?
— Что ты несёшь? — шепчу.
— Двадцать лет люблю — продолжает он. — С того самого дня, как Витька тебя привёл к нам в общагу. В том зелёном платье. Помнишь?
Помню. Конечно помню. Мне девятнадцать было. Вите — двадцать один. Мише — тоже. Они разговаривали на балконе, спорили о чём-то важном. А я стояла в дверях и думала — какие же они взрослые...
— Миша, ты что говоришь? — встаю резко. — Витю только похоронили!
— Поэтому и говорю! — кричит он. И сразу тише: — Потому что больше не могу молчать.
Хожу по комнате. Как в клетке. Мысли путаются. Не может быть. Двадцать лет... Он же был нашим другом! Лучшим другом! Свидетелем на свадьбе...
— Лена, ты не понимаешь — говорит Миша. — Я любовался тобой... Каждый раз, когда приходил к вам. Когда видел, как ты Витьке кофе наливаешь. Как смеёшься его шуткам. Как...
— Хватит!
— Как дочку качаешь. Нашу дочку...
Останавливаюсь. Сердце стучит так громко — кажется, соседи слышат.
— Что ты сказал?
Миша молчит. Лицо белое-белое.
— Что ты сказал про Машку?!
— Лена... — голос дрожит. — Помнишь тот вечер? Шесть лет назад? Витька в командировку уехал, а мы...
Помню.
Конечно помню.
Мы выпили. Много выпили. Я плакала — Витя третий месяц в разъездах. Я постоянно одна. Устала... Миша утешал. А потом... Потом мы проснулись вместе. И решили забыть. Навсегда забыть.
— Маша... — шепчу. — Маша не Витина?
— Не знаю — честно говорит Миша. — Может, и Витина. Может, и моя. Но когда на неё смотрю... Лена, у неё мои глаза.
Сажусь на диван. Ноги не держат.
Машка... Моя пятилетняя Машка. С карими глазами. Как у Миши. А у Вити — голубые были...
— Зачем ты мне это говоришь? — спрашиваю. — Зачем сейчас?
— Потому что хочу быть с тобой — тихо отвечает он. — Хочу, чтобы мы были семьёй. Настоящей семьёй.
Смеюсь. Истерически смеюсь.
— Семьёй?! Ты с ума сошёл! Витька только три дня назад… Три дня! А ты... ты тут про семью!
— Лена, я двадцать лет ждал! — встаёт он. — Двадцать лет молчал! Смотрел, какие вы счастливые... Думал, может, пройдёт. Может, найду кого-то. Не прошло. Не нашёл…
Подходит ближе. Руку протягивает.
— Не смей! — отшатываюсь. — Не смей до меня дотрагиваться!
— Лена, я знаю, что рано. Знаю, что неправильно. Но Витьки больше нет. А мы живые. И Машка...
— Машка — Витина дочка! — кричу. — Слышишь? Витина! И будет Витиной!
Миша опускает руку. Садится обратно.
— Хорошо — говорит тихо. — Будет Витиной. Но я всё равно буду рядом. Буду помогать. Буду...
— Не будешь! — перебиваю. — Уходи. И больше не приходи.
Он смотрит на меня. Долго смотрит. А потом встаёт, берёт куртку.
— Лена — говорит у двери. — Я подожду. Сколько нужно — подожду. А когда будешь готова... Я буду рядом.
Дверь закрывается.
Я остаюсь одна. С грязной посудой. С остатками поминального обеда. С тайной, которую не хотела знать.
А из детской доносится Машкин голос:
— Мама, а дядя Миша почему плакал?
Иду к дочке. Она сидит на кроватке, обнимает плюшевого медведя. Смотрит на меня карими глазами...
— Не знаю, солнышко — говорю. — Не знаю.
А сама думаю: что теперь делать? Как жить с этим? И главное — как смотреть на Машку и не видеть в ней...
Телефон звонит. Миша.
— Лена, извини — говорит. — Не так хотел. Просто... просто больше не мог молчать.
Молчу.
— Лена, ты там?
— Я тут.
— Можно... можно я буду звонить? Иногда? Узнавать, как дела?
Хочется сказать «нет». Хочется забыть этот разговор. Сделать вид, что ничего не было.
Но не могу.
— Можно — шепчу. — Только не часто.
— Спасибо.
Кладу трубку. Сажусь рядом с Машкой.
— Мама, а папа правда больше не придёт? — спрашивает она.
— Не придёт, солнышко.
— А дядя Миша придёт?
Смотрю на неё. На карие глаза. На упрямый подбородок — точно, как у Миши.
— Не знаю — честно отвечаю. — Не знаю, Машенька.
А она обнимает меня и говорит:
— Мама, а давай позовём дядю Мишу к нам жить? Мне без папы страшно. А дядя Миша хороший...
И я понимаю: вот оно. Началось.
Прошёл месяц
Миша звонил. Не часто — как обещал. Спрашивал, нужна ли помощь. Предлагал отвезти Машку в садик. Починить кран на кухне.
Я отказывалась. Вежливо, но твёрдо.
А потом Машка заболела.
Температура под сорок. Врач сказал — ангина. Лежать, таблетки, покой. А у меня работа. Больничный дали всего на три дня. Начальник намекал — кризис, сокращения...
— Мама — хрипела Машка. — Может позовёшь дядю Мишу. Он читать умеет. Почитает мне сказки.
— У дяди Миши дела, солнышко.
— А ты позвони. Может, у него нет дела.
Набираю номер. Руки трясутся.
— Алло? — голос усталый.
— Миш, это я. Машка болеет. Можешь... можешь посидеть с ней пару часов? Мне на работу надо.
Молчание. Потом:
— Конечно. Уже еду.
Приехал через полчаса. С пакетом яблок и новой книжкой сказок. Машка обрадовалась — впервые за неделю улыбнулась.
— Дядь Миш! А ты мне про принцессу почитаешь?
— Конечно, принцесса.
И что-то в его голосе... Что-то такое нежное. Отцовское.
Ухожу на работу. А сама думаю — не зря ли? Может, не стоило его звать?
Возвращаюсь вечером. Машка спит. Миша сидит рядом, гладит её по голове.
— Температура спала — шепчет. — Супчик съела. Сказки слушала. Заснула…
— Спасибо.
— Лена — вдруг говорит он. — Можно вопрос?
Киваю.
— Ты... ты иногда думаешь? Про тот вечер? Про то, что было?
— Миш, не надо.
— Я не про нас. Я про неё. Когда смотрю на Машку... Лен, она так на меня похожа. Не только глаза. Всё. Как руками машет, когда рассказывает. Как губки поджимает, когда думает...
Молчу. Потому что он прав. Я и сама это замечала.
— А знаешь, что она мне сегодня сказала? — продолжает Миша. — «Дядь Миш, а ты мне как папа. Только не такой строгий.»
Сердце сжимается.
— Она тебя любит — говорю тихо. — И Витю. Очень любила.
— Знаю. И я его любил. Как брата. Поэтому и мучаюсь — предал я его или нет? И тебя предал... И самого себя...
Садится на край дивана. Голову в руки прячет.
— Лена, я не знаю, как жить с этим. Каждую ночь думаю — а что, если она моя? А что, если я упущу её детство? А что, если...
— Хватит — говорю резко. — Хватит мучиться. И меня мучить.
Встаю. Хожу по комнате. Как месяц назад. Только теперь — по-другому.
— Хочешь знать правду? — спрашиваю.
Он поднимает голову.
— Хочешь знать, чья она?
Молчит. Но глаза говорят — да.
— Не знаю — честно признаюсь. — И знать не хочу. Понимаешь? Не хочу. Потому что она — наша. Моя и Витина. А ты... ты просто друг. Хороший друг.
— Но если...
— Никаких «если»! — перебиваю. — Она росла с Витей. Он учил её всему. Читал на ночь. Ругал за шалости. Он — её папа. И никто другой.
Миша встаёт.
— Понял — говорит тихо. — Извини.
Идёт к двери.
— Миш — окликаю.
Оборачивается.
— Спасибо. За сегодня. За помощь.
— Всегда рад — отвечает. — Если что — звони.
Дверь закрывается. А я сажусь рядом с Машкой. Она во сне улыбается. Наверно, принцессу видит. Просыпается.
— Мама? — шепчет, не открывая глаз.
— Что, солнышко?
— А дядя Миша завтра придёт?
— Не знаю.
— А ты позвони ему. Скажи, что я скучаю.
И засыпает опять.
А я сижу и думаю. О том, что правда бывает разная. О том, что любовь — тоже бывает разная. О том, что иногда лучше не знать всего.
И о том, что завтра, наверно, всё-таки позвоню.
Не из любви. Не из жалости.
А просто потому, что Машка скучает. И дядя Миша — хороший.
И этого, может быть, достаточно…
Рекомендую:
Подписывайтесь, чтобы не пропустить следующие публикации.
Пишите комментарии 👇, ставьте лайки 👍