На антресоли лежали коробки с каким-то хламом – памятью, которую жалко выбросить, но и вспоминать незачем.
Я полез туда за старым пылесосом. Наш сдох, а этот, древний, но железный, мог выручить. Копался в углу, отодвинул коробку с детскими игрушками Сашки… и нащупал толстую тетрадь. Вытащил.
Темно-бордовая обложка. Без надписей. Знакомый почерк мелькнул на развороте – её почерк. Лены. Аккуратный, округлый, женственный.
Дневник? У Лены? Моей практичной, слегка ироничной, вечно занятой работой и домом Лены? Не верю. Может, старые конспекты?
Раскрыл наугад. Сердце почему-то ёкнуло. Глупо. Просто тетрадь.
"...сегодня снова видела Его. На совещании. Стоял у окна, свет падал так… Господи, эти руки. Когда он поправлял галстук, пальцы… Длинные. Сильные. Я представила, как они… Стоп. Лена, хватит. Замолчи. Ты замужем. У тебя семья. Сашка. Андрей…"
Андрей. Это я. Страница датирована… три месяца назад. Совещание. Она ходила на какое-то… Его? Кто Он? Руки? Пальцы?! В висках застучало. Кровь прилила к лицу. Это… не конспект.
Перелистнул несколько страниц. Раньше. Год назад.
"...иногда смотрю на Андрея, когда он спит. Милый. Родной. Но… как пусто внутри. Как будто мы играем в семью. Красиво. Удобно. Безопасно. Но где искра? Где этот безумный ток, от которого сводит живот? Как тогда… с Димой…"
Дима? Кто такой Дима?! До меня? Сердце билось всё быстрее. Перелистывал дальше, жадно, как ныряльщик в мутную воду, боясь и жаждая увидеть дно. Страницы мелькали. Фразы впивались, как зазубренные стрелы.
"...Андрей купил цветы. Розы. Красные. Говорит, просто так. Похоже, ему кто-то насоветовал. Он же сам никогда… Сказала спасибо. Поставила в вазу. А думала о Нём. О том, какие у Него глаза в момент когда…"
"...сегодня поругались из-за немытой посуды. Он опять завёл свою пластинку про усталость. А я подумала: «Вот Он… Он бы просто взял и помыл. Молча. Улыбнулся. И всё». Почему я сравниваю? Почему?! Но не могу остановиться…"
"...кошмар. Андрей обнял меня сегодня сзади на кухне. А я… я внутренне съёжилась. Отшатнулась. Не физически. Глубоко внутри. Будто чужая рука. Он почувствовал? Надеюсь, нет. Но как изменить то, чего нет? Любви… нет. Уже. Только привычка. Только долг. И эта… тоска по-другому. По Нему..."
Слова. Чёрные. Чёткие. Обезличенные. Безжалостные. Они выворачивали мою жизнь наизнанку. Мои розы – чужие советы? Мои объятия – чужая рука, от которой съёживаются? Любви… нет? Все эти годы? Восемь лет брака? Сын Сашка? Наша квартира, как я вкалывал, чтобы купить её? Наши планы? Всё – игра? Фарс? Привычка? Долг?!
Пустота. Холодная, звенящая пустота внутри. Потом – волна жгучего, унизительного гнева. К Нему? К Ней? К себе, слепому, довольному идиоту? Да ко всем сразу!
Я сидел на корточках среди хлама антресоли, сжимая эту проклятую кожаную тетрадь так, что кости ныли. Пыль щекотала нос. А в голове – карусель обрывков: её улыбка за ужином… её усталый взгляд, когда я пытался заговорить по душам… её нежность к Сашке.
И теперь эти признания в тоске по чужому мужчине. В отсутствии любви ко мне. Никогда. Выходит… никогда?
Дверь щёлкнула. Шаги.
– Андрюш, ты дома? – её голос. Обычный. Немного усталый. С работы. – Что там на антресоли делаешь? Пылесос нашёл?
Шаги ближе. К антресоли.
Я не шевелился. Не мог. Дневник – горячий кирпич в руках. Доказательство. Приговор.
Она появилась в проёме. В пальто, с сумкой. Улыбнулась.
– Ну что, герой, нашёл… – улыбка замерла. Глаза – сначала на моём лице. Застывшем. Каменном. Потом – на моих руках. На темно-бордовой тетради. Цвет она узнала мгновенно. Как узнала выражение моих глаз.
Веки дрогнули. Кровь отхлынула от лица. Стало белым, как мел. Губы чуть приоткрылись. Ни звука. Только тихий, прерывистый вдох. Ужас. Чистый, неприкрытый ужас осознания. Он нашёл. Прочитал.
Мы смотрели друг на друга. Тишина висела тяжёлым, колючим покрывалом. Никаких «что это?», «отдай!». Она знала. Я знал. Игра была окончена. Маски – сорваны.
– Лена… – голос мой был чужим. Хриплым. Как будто я годами не говорил. – Кто… Он?
Она не ответила. Замерла, как загнанный зверёк. Глаза бегали – от меня к дневнику, обратно. Искала выход? Оправдание? Слова?
– И… Дима? – выдавил я следующее имя. Горечь заполняла рот. – Кто они, Лен? Твои… «настоящие»? Твои «искры»? А я… – я поднял дневник, тряхнул им, – я что? Фон? Статист в твоём спектакле под названием «Семья»? «Милый. Родной. Но… пусто»? – я процитировал её же слова, и каждое резало, как нож.
Она сглотнула. Видно было, как дрожит подбородок.
– Андрей… это… не всё так… – начала она шёпотом, запинаясь. Голос предательски дрожал.
– Не всё так?! – сорвался я. Грохот собственного голоса оглушил даже меня. – Как?! Объясни! Прямо сейчас! Кто ОН?! Сколько их было?! Сколько лет ты лжёшь мне в глаза?! Целуешь?! Говоришь «люблю»?! – я вскочил.
Дневник – перед её лицом. Как обвинительный акт.
– Говори! Всё написано здесь?! Вся твоя… прекрасная, глубокая внутренняя жизнь?! Без меня?!
Она отшатнулась. Прижалась спиной к косяку. Слёзы – наконец – брызнули из глаз. Тихие, быстрые, от стыда, от страха.
– Я… я не хотела… – прошептала она. – Это просто… мысли… бумага всё стерпит…
– Бумага стерпит?! – я захохотал. Горько. Истерично. – А я?! Я стерплю?! Ты представляешь, Как это – узнать, что твоя жена… твоя жизнь… Фальшивка?! Что ты ей надоел?! Что она мечтает о другом?! О чужих руках?! – я швырнул дневник на пол, между нами. Он шлёпнулся с глухим стуком. – Вот он! Твоя правда! На полу! Как мусор! Как ты сама его сейчас видишь?!
Она вздрогнула от звука. Смотрела на лежащую тетрадь, будто на ядовитую змею. Потом подняла на меня глаза. Полные слёз. Отчаяния? Или… только страха перед разоблачением?
– Андрей… прости… – выдохнула она. – Я… запуталась… Это было давно… Он… ничего не значит…
– Ничего не значит? – перебил я. Холодно. Ледяные осколки в голосе. – А вот это? – я ткнул пальцем в сторону дневника, не глядя. – «Где искра? Где этот безумный ток? Как тогда… с Димой…»? И это? – другое место. – «Любви… нет. Только привычка. Только долг». Это тоже «ничего не значит»?! Это – твоя жизнь! Наша жизнь! Ты так жила все эти годы?! Притворялась?! Играла?!
Она закрыла лицо руками. Плечи тряслись.
– Не знаю… Не знаю… – глухой стон. – Всё так сложно… Ты хороший… Ты… заботливый… Но…
– Но не Он? – закончил я за неё. – Не тот, кто сводит живот током? Чьи руки… длинные и сильные? – сарказм капал ядом. – Лен, милая, – голос стал опасно тихим, – ты хоть понимаешь, что ты сделала? Не дневник завела. Не мысли записала. Ты… убила. Убила всё, во что я верил. Что любил. Во что вкладывался. Ты знаешь, что со мной сейчас?
Я сделал шаг к ней. Она вжалась в дверной косяк глубже.
– Я… не знаю… – её шёпот сквозь пальцы.
– Я – пустота – сказал я чётко. – Адская, ледяная пустота. И гнев. Дикий. Желание… всё разнести вдребезги. Тебя. Его. Эту квартиру. Эту ложь. Но больше всего… – я наклонился, поднял дневник.
Подержал его. Плотный. Тяжёлый. Полный её тайн. Её тоски. Её лжи.
– Больше всего я хочу понять… – я посмотрел прямо в её заплаканные, испуганные глаза. – Зачем? Зачем ты вышла за меня? Зачем родила Сашку? Зачем… всё это? Если внутри – «пусто»? Если тебе нужен… кто-то другой? Ответь. Хотя бы на это. Прежде чем я…
Я не договорил. Замер. С дневником в руке. С разбитой жизнью под ногами. С незнакомкой в дверях, которая была моей женой. И ждал. Ждал её ответа. Зная, что даже самый искренний ответ уже ничего не исправит. Игру в семью окончил не я. Закончил этот… чертов дневник.
Она открыла рот. Чтобы солгать снова? Чтобы оправдаться? Чтобы крикнуть? Не знаю. Потому что в этот миг… в прихожей звонко зазвонил телефон. Её телефон. Звонок был настойчивый. Знакомый.
И по тому, как она вздрогнула, как глаза её метнулись вниз, на сумочку, с диким, паническим узнаванием… Я понял. Без слов. Без записей.
Это Он…
Без сомнений. Без вопросов. Этого одного взгляда хватило. Хватило, чтобы последний оплот – последняя жалкая надежда, что может быть, я что-то не так понял, что может быть, это просто её фантазии – рухнул в прах.
Дневник был тяжёлым в моей руке. Тяжелее свинца. Тяжелее всей лжи этих лет.
– Бери – сказал я. Голос – плоский. Ледяной. Без единой нотки того гнева, что бушевал минуту назад. Гнев выгорел. Осталась пустота. Чёрная, бездонная. – Твой телефон звонит. – Я протянул дневник ей. Не в руки. Просто в её сторону. – Наверное, «Он» волнуется. Что не отвечаешь.
Она не двинулась. Застыла. Телефон орал, раздирая тишину. Каждый гудок – удар молотком по виску. По-моему. По её.
– Андрей… – она попыталась снова. Голос – тонкая, надтреснутая нить. – Пожалуйста… Это не…
– Бери звонок, Лена, – перебил я. Спокойно. Ужасающе спокойно. – Или я возьму? И спрошу у «Него»*… как там его длинные, сильные пальцы?
Её лицо исказилось. Не от боли. От стыда. Жгучего, невыносимого. От страха, что маска сорвана окончательно. Передо мной. Перед…
Она рванулась к сумке, вытащила телефон. Палец дрожал, скользил по экрану. Звонок смолк. Она не ответила. Просто отключила. Зажала аппарат в ладони, будто хотела раздавить. Дышала часто, поверхностно.
Тишина вернулась. Густая. Удушающая. Насыщенная всем невысказанным. Всем разрушенным.
Я смотрел на неё. На эту женщину. Незнакомку. Которая делила мою постель. Родила моего сына. Которая годами носила в душе другого… других. И писала об этом. С тоской. С сожалением.
– Ну что? – спросил я. Почти шёпотом. – Будешь отрицать? Или… продолжишь врать? Как все эти годы?
Она подняла на меня глаза. Слёз уже не было. Было опустошение.
– Нет – прошептала она. Голос был хриплым, но четким. – Не буду врать. Всё… всё правда. Что ты прочитал.
Слова повисли. Не острые ножи, как раньше. Тупые гири. Окончательно добивающие.
– Правда – повторил я. Не вопрос. Констатация. – Что любви… не было. Никогда.
Она молчала. Но её молчание было громче крика. Подтверждением.
– Правда, что я… «милый». «Родной». Но… – я заставил себя выговорить её же фразу, – «пусто».
– Не совсем так… – попыталась она, но голос снова сорвался.
– Не сомсем?! – ледяное спокойствие дало трещину. Голос сорвался на крик. Единый, хриплый вопль боли. – Что значит «НЕ СОВСЕМ»?! Либо есть, либо нет! Любовь либо есть, Лена, либо её нет! Ты пишешь – Нет! Значит – Нет! Всё! Точка!
Она снова сжалась. От моего крика. От правды, что наконец вырвалась наружу.
– Я… не знала, как… – начала она беспомощно. – Ты хороший… Надежный… Я думала…
– Думала, ладно так? – закончил я. Горькая усмешка исказила губы. – Удобный вариант? Стабильный? Пока не найдётся тот, от кого «сводит живот»? Пока не всплывёт «Дима» из прошлого? Пока не появится «Он» с его чертовыми руками?!
– Нет! – она резко встряхнула головой. – Не так! Я… хотела быть счастливой… С тобой… Но…
– Но не получилось – закончил я за неё. Опустошенно. – Потому что любви не было. Изначально. Ты вышла за меня… без любви. – Это осознание било сильнее всего. Сильнее измены. Сильнее тоски по другим. Сам фундамент был фальшивым.
Она не ответила. Снова молчание. Согласие.
Я посмотрел на дневник, который она всё ещё сжимала в дрожащих руках. На её бледное, изможденное лицо. На пустоту в её глазах, которая теперь отражала мою.
– Знаешь, что самое мерзкое? – спросил я тихо. – Не твои фантазии. Не твоя тоска. Даже не этот… «Он». Самое мерзкое – это игра. Годы игры. Ты играла в любящую жену. Играла хорошо. А я… – я горько усмехнулся, – я верил. Любил. Настоящей любовью, Лена. Глупой, слепой, безоговорочной. А ты… ты писала дневник. О том, как тебе скучно. Как тебя «сводит» от другого. Какая во мне – «пустота».
Я отвернулся. Больше не мог смотреть на неё. На эту актрису, сорвавшую маску слишком поздно.
– Сашка… – выдохнула она. Единственное слово, в котором ещё дрожала искра чего-то настоящего. Страха за сына?
– Сашка – кивнул я. Холодная сталь вошла в голос. – Он единственный, кто не виноват в этом дерьме. Он – мой сын. И он останется моим сыном. Всегда.
Я прошёл мимо неё. Мимо разбитой жизни, осколков доверия, горького пепла иллюзий. К двери.
– Куда ты? – её голос донесся. Слабый. Потерянный.
Я остановился. Не оборачиваясь. Рука на дверной ручке. Холодная металлическая поверхность. Реальная.
– Ухожу, Лена – сказал я ровно. – Пока не знаю куда. Но не могу быть здесь. Не могу дышать этим воздухом. Не могу смотреть на тебя. Знать, что каждое твоё слово, каждый жест – может быть ложью. Игрой.
Пауза. Тишина давила.
– А… что дальше? – спросила она. Голос – едва слышный.
Я обернулся. Взглянул на неё. Маленькую. Сломанную. С ненавистной бордовой тетрадью в руках. Символом краха.
– Дальше? – я усмехнулся. Сухо. Беззвучно. – Дальше – развод. Бумаги. Юристы. Раздел того, что можно поделить. Квартира. Вещи. Время с Сашкой. – Я сделал паузу, глядя ей прямо в глаза. – А любовь… доверие… семья? Этого уже не поделить, Лена. Потому что этого… не было. Как оказалось.
Я повернул ручку. Открыл дверь.
– И Лена? – я бросил последний взгляд через плечо. – Храни свои тайны… лучше.
Дверь закрылась за мной с тихим щелчком. Окончательным.
За ней осталась разбитая жизнь. Её дневник. Её вина. Её одиночество.
Вышел на улицу. Холодный ночной воздух ударил в лицо. Чистый. Резкий. Без пыли и лжи.
А впереди... была только холодная, темная пустота. Без иллюзий. Без любви. Без «мы».
Навсегда.
Рекомендую:
Подписывайтесь, чтобы не пропустить следующие публикации.
Пишите комментарии 👇, ставьте лайки 👍