Этот этюд, написанный ала прима — стремительно, на одном дыхании, — словно впитал в себя тихий шепот вечерней Волги. Правый берег, который самарцы с левобережья привычно называют «за Волгой», здесь — не просто географическое место, а пространство созерцания, где время замедляет ход.
Сначала взгляд тонет в закатном небе — густом, словно растопленный мед, перетекающем из золота в багрянец. Город на горизонте едва различим, он как будто растворился в последних лучах солнца: силуэты зданий исчезают в оранжевой дымке, лениво высверкивая своими прямоугольными плоскостями.
А на переднем плане — старый баркас, неторопливо покачивающийся у пантона. Его потрёпанные борта, отражённые в темнеющей воде, будто шепчут истории о бесконечных рейдах и штормах, пережитых в волжских просторах.
Уже зажжённый фонарь мягко освещает пристань, добавляя сцене уюта и отмечая наступление сумерек — того волшебного часа, когда границы между реальностью и живописью стираются. Это не просто свет — это знак: день закончился, ночь ещё не вступила в свои права, и есть момент тишины, когда мир замирает между двумя состояниями.
Лукашук пишет легко, почти небрежно, но в этой кажущейся небрежности — удивительная точность настроения. Холодноватая синева воды контрастирует с теплом неба, а неподвижность баркаса — с едва уловимым движением облаков.
Глядя на этот этюд, хочется замереть: вдохнуть запах сырой древесины и речной воды, услышать, как лениво плещется волна о понтон, почувствовать лёгкий ветерок с заволжских далей. Здесь нет суеты — только покой, только диалог света и тишины. И кажется, если прислушаться, сама Волга расскажет вам свою вековую сказку.
Полина Горецкая
