Ольга злилась. На работе, на неё смотрели косо, даже Нотка Печёнкина, которая раньше в рот заглядывала, и та стала сторониться. Должность она так и не получила. Главбухом по-прежнему оставалась Юрьева, и уходить на пенсию, похоже не собиралась. «Старый пень, — кляла она Ивушкина, — нашёл время когда скопытиться. Зря выходит ублажала этого старпёра. Теперь вряд ли получится Юрьеву сковырнуть. На место Ивушкина поставили эту грымзу, Кошкину, а она такая же зануда, как и главбух, да к тому же они ещё и подруги. Уехать бы из этой проклятой Берёзовки, только ещё целых два года отработать надо», думала она, тоскливо глядя в залитое дождевыми каплями окно.
— Красавица, ты чего это в окно уставилась, — прикрикнула на неё Юрьева, — ворон потом считать будешь, а сейчас срочно перепроверь вот эти накладные, Лидии Кирилловне, цифры для отчёта нужны.
На стол Ольге, легла увесистая папка бумаг. Она схватила её так, словно это была змея, и с ненавистью посмотрела на Юрьеву, ухмыляющуюся в ответ. «Ничего, старая карга, — подумала со злостью, — доберусь я до тебя, вот только случай подвернётся». Весь вечер она корпела над бумагами, выискивая ошибки, надеясь хоть как-то напакостить Юрьевой. Но всё было идеально, как будто специально вылизано. От досады она чуть не порвала одну из накладных.
Все вечера, проводила теперь дома, уставившись в телевизор, даже в клуб ходить перестала. Там все смотрели на неё как на прокажённую, только что не плевались вслед. Даже те парни, что не считались в селе завидными женихами, подходить не хотели. Раньше, после работы, она с удовольствием бежала в клуб, чтобы потанцевать и пофлиртовать, но теперь даже это было ей недоступно. Сплетни и пересуды, превратив её в изгоя. Однажды вечером, когда по телевизору шла какая-то передача, она вдруг поймала себя на мысли, что смотрит на экран абсолютно пустым взглядом. В голове не было ни мыслей, ни чувств – только гулкая пустота. «Хватит, – прошептала она, поднимаясь с дивана, — я больше не позволю никому вытирать об себя ноги. Они у меня ещё попляшут, и Кошкина, и Юрьева». За год она неплохо изучила людей, с которыми работала. Знала слабые места Юрьевой, и то, как она дорожит своей репутацией. Поэтому решила, что действовать нужно исподтишка. Сеять раздор и недоверие, между Юрьевой и Кошкиной, подставлять главбуха, сталкивать лбами с председателем. Ольга начала тщательно готовиться. Изучала все финансовые документы, что попадали в её руки, выискивала малейшие зацепки. Она превратилась в тень, незаметно скользящую по зданию правления. Подслушивала разговоры, запоминала каждую мелочь.
Зимний вечер опустился на село тихой ласковой тенью. За окном трещал мороз, а в доме у Репниных было тепло и уютно. На столе, покрытом цветастой клеенкой, дымился картофель с тушенкой, пахло свежим хлебом и солёными огурцами.
— Татьяну Митрофановну сегодня видела, — проговорила Тая, — расставляя тарелки, — она сильно сдала за эти пару месяцев, что прошли после смерти Александра Кузьмича.
— Да, горе подкосило её, — согласился с женой Егор.
— Наш Михаил Юрьевич, хочет её к нам в школу позвать, домоводство преподавать.
— Неплохая идея, — ответил Егор, садясь за стол, — будет среди людей, детишки скучать не дадут. А то она почти каждый день на кладбище ходит, так и заболеть недолго.
Тая заботливо подлила мужу компот из сухофруктов. Егор отпил, благодарно кивнув.
— Ты знаешь, — продолжила Тая, немного помолчав, — я сегодня подумала, что это и правда хорошо, что Михаил Юрьевич о Татьяне Митрофановне вспомнил. Ей нужно какое-то дело, чтобы отвлечься. А то она совсем в себе замкнулась.
Егор отрезал кусок хлеба, и посмотрел на неё.
— Да, женщина она хорошая, жалко её. Александр Кузьмич тоже мужик был золотой. Жаль, что так рано ушел.
— Егор, — Тая посмотрела на мужа, — неужели это было правдой, то, что болтали по селу?
— Что ты имеешь в виду?
—Я имею в виду Ольгу, ведь все трепались о том что она была любовницей покойного Александра Кузьмича.
Егор нахмурился, отложил нож и хлеб.
— Глупости это все, Тая. Я сам лично от Александра Кузьмича не раз слышал, как он о Татьяне Митрофановне с такой любовью говорил. Не верю я в эти бабские сплетни. Завидовали просто, что жили люди душа в душу, вот и выдумывали всякое.
Тая вздохнула.
— Дай-то Бог, конечно. Просто уж больно много разговоров ходило. Говорили, будто и видели их вместе не раз, и подарки он ей дарил.
Егор махнул рукой.
— Видеть, может, и видели. Так он человек ко всем внимательный был, не только к ней. А подарки… Может, как бухгалтеру премию выписал или еще что. Не надо ерунду всякую слушать. Лучше скажи, как у Варьки дела, а то она со своим Саньком больше времени проводит чем дома. Вот опять её нет. И где только в такой мороз шастает?
Тая улыбнулась.
— Всё у Вари хорошо, не волнуйся. В учебе успевает, учителя её хвалят. Она такая ухватистая, за что не возьмётся, всё у неё ладится.
Егор вздохнул.
— Ну, хоть в этом слава Богу. Надеюсь, школу раньше окончит, чем замуж выскочит, — он посмотрел на заиндевевшее окошко, а потом решил, —пойду-ка я дров подкину, а то морозец нынче знатный. Хоть бы Зорька наша не замёрзла. Такой морозище, а ей телиться скоро.
В комнате на какое-то время повисла тишина. Слышно было только, как за окном потрескивает от мороза берёза.
— Ты завтра к Лидии Кирилловне пойдешь насчет сена? — спросила Тая мужа, убирая со стола.
— Пойду, конечно. Надо договориться. Зима длинная, корове корм нужен. Сами то не сильно успели заготовить за этими дождями, считай всё лето полоскало. Она обещала две гарбы* выписать.
Директор школы Михаил Юрьевич, как и задумал ранее, пригласил Татьяну Ивушкину работать в школу. Она, неожиданно даже для себя согласилась. И после новогодних каникул, вышла преподавательницей трудов и домоводства. Поначалу было как-то странно находиться на людях, привыкла за эти несколько месяцев к своему затворничеству. Первый урок дался ей непросто. Девочки, ученицы, встретили её доброжелательно, но она чувствовала себя неуверенно, словно заново училась говорить и двигаться. Руки дрожали, голос предательски срывался. Потом, постепенно, освоилась, увлеклась рассказом о старинных ремеслах, о вышивке и вязании, о том, как из простых ниток и лоскутков ткани можно создавать настоящие произведения искусства. Девчонки слушали, затаив дыхание, а Татьяна Митрофановна впервые за долгое время почувствовала, что живет, а не просто существует. Особенно она сдружилась с Таей Репниной, учительницей младших классов. Что-то тянуло Татьяну к этой девушке, может её не такая простая судьба, а может то, что они когда-то, давно, мечтали с Александром о дочке. Но родить она больше так и не смогла, и вот теперь, хотела видеть в ней то, что не сбылось. Тая отвечала Татьяне Митрофановне взаимностью. Наверное, потому что рано потерял мать, и ей так не хватало материнской заботы и внимания. Она часто приходила со своей Леночкой к Иволгиной домой. Просто попить чаю, поболтать. Рассказывала о муже, о дочке. Татьяна Митрофановна, в свою очередь, рассказывала о своей утрате, о том, как тяжело ей было привыкнуть к пустоте в доме, где раньше слышался смех Александра Кузьмича.
— Сын с невесткой часто приезжать не могут, — говорила она подливая Тае чай, — а я очень скучаю по Алёшке. Твоя Леночка, такая хорошенькая, такая спокойная девочка, а у нас сорванец растёт. Спасибо тебе что не бросаешь, приходишь ко мне, одной очень тяжело Таечка. Мне с тобой очень хорошо.
— А мне с вами, вы для меня словно мама, такая же заботливая и внимательная, — призналась Тая.
— Правда?
Тая, улыбнувшись кивнула в ответ.
— Я очень рада этому.
Как-то раз, когда они возвращались со школы домой, по дороге им встретилась Ольга Горина. Увидев их, горделиво вздёрнула голову и не поздоровавшись прошла мимо. Тая заметила, как улыбавшаяся до этого Татьяна Митрофановна, вдруг умолкла на полуслове, и лицо её стало как каменное.
*Гарба – большая тракторная телега с высокими железными бортами.