Клава замерла в дверном проеме, не выпуская из рук сумку с рынка. Пахло свежей зеленью и теплым хлебом, но этот запах тут же перебило резкое амбре дорогих духов «Красная Москва». Свекровь, Анна Сергеевна, заполнила собой всю прихожую, а сзади маячила фигура золовки, Иры. На лицах – ожидание и непоколебимая уверенность.
– Ну что стоишь? Заходи, – автоматически сказала Клава, чувствуя, как привычная усталость накрывает с головой. Выходной. Они с Мишей собирались просто отдохнуть, посмотреть кино. Мечты.
Анна Сергеевна не стала снимать каблуки, прошествовала прямо на кухню, окинув беглым, но придирчивым взглядом чистоту столешницы, вазу с полевыми цветами.
– Чай будешь? – спросила Клава, ставя сумку на стол.
– Не отвлекайся, Клавдия, – отрезала свекровь. Ее голос, обычно бархатисто-убедительный, сегодня звенел холодной сталью. – Дело есть. Серьезное. Садись.
Клава медленно опустилась на стул. Ира пристроилась рядом, избегая ее взгляда.
– Ключи от второй квартиры давай, – Анна Сергеевна протянула ладонь, будто ожидая немедленного повиновения. – Нам нужнее. Вы и так на своей живёте, а Ирке с ребёнком тесно в их однушке. Совсем развернуться негде. А у вас та пустует.
Воздух словно выкачали из кухни. Клава слышала, как громко стучит собственное сердце. Эта квартира… не просто бетонные стены. Они с Мишей копили на нее десять лет. Отказывали себе во всем. Первые три года жили в съемной конуре с вечно протекающей крышей и соседями-алкоголиками. Помощи от Анны Сергеевны тогда не дождались – «Молодые, сами должны пробиваться». Клава мыла подъезды после основной работы, Миша брал любые сверхурочные. Копейка к копейке. Потом ипотека, долгие годы выплат, страх потерять работу, бессонные ночи. И вот, наконец, три месяца назад они оформили последние документы. Квартира была их гордостью, запасом прочности на будущее, может, стартом для бизнеса… Мечтой.
– Она… не пустует, – тихо сказала Клава. – Мы ее сдавать планируем. Чтобы ипотеку погашать быстрее.
– Какая сдача?! – фыркнула Ира, наконец подняв глаза. В них читалось раздражение. – Там же ремонт нужен, возня! А мы въедем – и порядок. Мама поможет с переездом. Платить мы, конечно, не сможем сразу, но потом как-нибудь… Ты ж не жадная?
– Ира права, – подхватила Анна Сергеевна, смягчая тон до медоточивого. – Какая тебе разница, сдавать или нам отдать? Тем более родне. Ипотеку Миша и так платит. А вы тут в достатке, небось. Две квартиры – роскошь! Не по чину. Надо делиться с близкими. Особенно когда у сестры мужа ребенок. Ты ж понимаешь, Клавдиюшка? Для внука племянника надо.
«Клавдиюшка» звучало как пощечина. Клава сжала кулаки под столом. Голова гудела от наглости. Она вспомнила, как Анна Сергеевна презрительно морщила нос, когда они, молодые и бедные, приходили в ее уютную, обставленную дорогой мебелью квартиру. Как намекала, что Клава «не пара» ее успешному сыну. Как отказалась сидеть с родившимся внуком, потому что «я свое уже отсидела, живите сами». А теперь этот внук стал удобным аргументом.
– Мы планировали сдавать ее за реальные деньги, Анна Сергеевна, – Клава старалась держать голос ровным, хотя внутри все дрожало. – Чтобы не просто ипотеку гасить, а еще и на жизнь хватало. Миша сейчас… не самая стабильная работа. А у меня зарплата маленькая.
– Ну вот! – воскликнула свекровь, как будто Клава сама подтвердила ее правоту. – Значит, Мише надо искать работу получше, а не на двух квартирах сидеть! А ты… – она оценивающе оглядела Клаву, – может, подрабатывать больше? Вон, соседка твоя, Нина, на дому печет торты – деньги рекой! А ты что? Сидишь в своем офисе копейки считаешь? Не дело. Так что ключи давай, не томи. Мы завтра с Ирой съездим, посмотрим, что там и как перепланировать можно. Там же балкон большой? Можно под детскую зону…
– Мам, – раздался голос из прихожей. Миша стоял на пороге кухни, сумка с инструментами в руке. Он вернулся с внезапного вызова. Лицо его было усталым и настороженным. Он видел жену – бледную, с поджатыми губами, и свою мать – с вытянутой рукой и победным выражением лица. – Что происходит?
– А вот, объясни жене, Мишенька, – Анна Сергеевна тут же переключилась на сына, голос снова стал теплым и убедительным. – Мы тут с Иркой решили, что им с Сашенькой просто невыносимо тесно. Ребенок растет, места нет. А у вас вторая квартира простаивает. Грех такой! Так что пусть Ира с семьей переезжают туда. Временно, конечно! Пока не встанут на ноги. Клава почему-то уперлась, не понимает семейной поддержки. Ты ж у меня разумный, все объясни.
Миша медленно поставил сумку, снял грязные рабочие ботинки. Его взгляд перешел с матери на жену. Клава видела в его глазах знакомую борьбу – любовь и долг к матери против понимания их с Клавой общих усилий и планов.
– Мам, – он начал осторожно, – эта квартира… мы ее с Клавой кровью и потом заработали. Она для нас… ну, как подушка безопасности. Мы планировали ее сдавать, чтобы финансово легче дышать.
– Подушка безопасности! – передразнила Анна Сергеевна, резко вставая. – Это эгоизм чистой воды! У сестры мужа проблема – ребенок в одной комнате задыхается! А вы о какой-то подушке! Миша, я тебя не так воспитывала! Семья – это главное! Ира – твоя родная сестра! Или твоя жена уже важнее родной крови? – Она бросила на Клаву взгляд, полный яда.
– Мама, при чем тут Клава? – Миша нахмурился. – Это наше с ней общее решение. И квартира в ипотеке, на нас двоих. Мы не можем просто так… отдать ее. Даже временно.
– «Не можем»! – закричала Ира, тоже вскочив. – Да вы просто жадные! У вас тут трешка, раздолье! А мы ютимся! И племянника родного не жалеете! Миша, ну как ты можешь?! Мама права – твоя жена тебе всю дурь вбила в голову! Раньше ты другим был!
– Ира, хватит! – Миша повысил голос. – Никто никому ничего не вбивал. Мы взрослые люди и сами решаем, что делать с нашим имуществом. Квартиру не отдадим. Точка.
Анна Сергеевна побледнела. Она подошла к сыну вплотную, смотря ему прямо в глаза.
– Значит так? Жена дороже матери и сестры? Дороже маленького племянника? Ты это говоришь? – Ее голос дрожал от гнева и… театральной обиды. – После всего, что я для тебя сделала? Всю жизнь на тебя положила! А ты… ты теперь с ней против нас? – Она кивнула в сторону Клавы.
– Мам, я не против вас, – Миша устало провел рукой по лицу. – Я за то, чтобы уважали наши решения. Наши с Клавой. Вы даже не спросили, не обсудили – пришли и потребовали. Как будто это ваше право.
– Это и есть наше право! – Анна Сергеевна ударила кулаком по столу, зазвенела забытая Клавой чашка. – Я твоя мать! Я знаю, что для тебя лучше! А она… – снова презрительный взгляд на невестку, – она тебя просто использует, Мишенька! Видит, что ты добрый, работящий, и тянет из тебя все соки! Две квартиры себе отгребла! А теперь родную сестру в беде оставить хочет! Бессердечная!
Клава встала. В ней что-то надломилось. Годы терпения, улыбок сквозь зубы, попыток угодить, постоянное чувство, что она «недостаточно хороша» для их семьи – все это вырвалось наружу.
– Анна Сергеевна, – ее голос звучал непривычно громко и четко, – хватит. Хватит меня оскорблять в моем же доме. Никто никого не использует. Мы с Мишей – семья. Мы партнеры. И эту квартиру мы заработали вместе. Никто нам ее не подарил. Никто не помогал, когда мы ночами не спали, чтобы выплатить очередной взнос. Вы тогда сказали – «сами разбирайтесь». Вот мы и разобрались. Сами. И теперь сами решаем, что с ней делать. А ваше право – это ваше мнение. И только. Ключей вы не получите. Ни сегодня, ни завтра, ни «временно». Это наша квартира. Наша. Вы не имеете на нее никаких прав. Точка.
Наступила гробовая тишина. Ира смотрела на Клаву, как на инопланетянку. Анна Сергеевна была багровая от ярости, губы ее дрожали.
– Миша! – прошипела она, не отрывая взгляда от невестки. – Ты слышишь, что она мне говорит?! В твоем присутствии! Твоя жена твою мать поносит! Ты позволишь?!
Миша шагнул вперед и встал рядом с Клавой. Не перед ней, не заслоняя, а рядом. Плечом к плечу.
– Она сказала правду, мама, – тихо, но очень твердо произнес он. – И это наш дом. Наши правила. Я прошу вас… уйти. Сейчас. И не возвращаться, пока не остынете и не научитесь уважать мою жену и наши решения.
Лицо Анны Сергеевны исказилось. Она что-то хотела крикнуть, но только фыркнула, с силой дернула за рукав остолбеневшую Иру.
– Идем! Раз так с родней обращаются! Неблагодарные! Увидите еще, как без семьи-то будете! Очень нужны вы нам! – Их каблуки гулко застучали по коридору. Хлопнула входная дверь.
Тишина, наступившая после их ухода, была оглушительной. Клава вдруг заметила, что дрожит всем телом. Миша обнял ее за плечи.
– Ты… ты молодец, – прошептал он, прижимая ее к себе. – Я… я не сразу сообразил, как сильно она на тебя давит. Прости.
Клава прижалась лицом к его рабочей куртке, пахнущей маслом и потом. Не пахло духами. Это был запах их реальной жизни, их борьбы, их общих усилий.
– Я не хочу ссориться с твоей семьей, Миш, – тихо сказала она. – Но я больше не могу. Не могу терпеть это… это ощущение, что я в своем доме – никто. Что мои слова, мои чувства, наши с тобой планы – ничего не значат. Что придут и отберут.
– Никто ничего не отберет, – Миша крепче сжал ее в объятиях. – Я дал слабину… смотрел, как мама на тебя давит, и думал… ну, она же мама, она вроде как хочет как лучше… А она просто хочет контролировать. Всегда хотела. Просто теперь объект контроля сменился. Раньше я был, теперь – наши с тобой решения. Не получится у нее. Я с тобой. Всегда.
Они просидели так на кухне еще долго. Солнечные зайчики, игравшие на столешнице, сменились длинными вечерними тенями. Пахло недоеденной зеленью и теплым хлебом. Пахло домом. Их домом.
Звонок в дверь раздался через пару дней. Клава открыла, ожидая почтальона. На пороге стояла Анна Сергеевна. Одна. Без привычного напора, даже как-то съежившаяся. В руках – контейнер.
– Это… пирожки, – она протянула его, не глядя Клаве в глаза. – С капустой. Мишины любимые.
– Спасибо, – осторожно взяла Клава контейнер. Пауза повисла тяжело и неловко.
– Он… дома? – спросила свекровь, наконец подняв глаза. В них не было прежней уверенности, только растерянность и какая-то усталая обида.
– На работе. Придет поздно.
– А… – Анна Сергеевна переминалась с ноги на ногу. – Передай… что заходила. Пирожки… чтобы не пропали.
– Передам. Спасибо.
Свекровь кивнула и медленно повернулась, чтобы уйти. Клава вдруг увидела в ее спине не привычную властную статность, а какую-то ссутулившуюся старость. Словно весь ее напор выдохся в тот момент, когда сын встал рядом с женой и сказал «нет».
– Анна Сергеевна, – Клава неожиданно для себя окликнула ее. Та остановилась, не оборачиваясь. – Приходите… в воскресенье. На обед. Миша будет рад. И пирожки… он любит.
Свекровь слегка повернула голову. Краем глаза Клава уловила что-то неуловимое – может, тень удивления, может, облегчения.
– Посмотрим, – буркнула она, но уже без прежней ледяной ноты. – Может, заглянем.
Клава закрыла дверь, прислонилась к ней спиной. В руке был теплый контейнер с пирожками. Она не знала, придут ли они в воскресенье. Не знала, наступило ли перемирие или это лишь временная передышка. Но она знала одно: ключи от их второй квартиры, от их общего будущего, от их права дышать свободно – теперь надежно лежали в их руках. И отдавать их они больше не собирались. Никому. Даже под сладкий яд «родственной помощи» и душистые пирожки с капустой. Потому что свой дом, свое решение, свое право сказать «нет» – бесценно. И пахнет оно не духами «Красная Москва», а теплым хлебом, полевыми цветами и свободой.
Читайте также: