Рубиновый венец 8
Осенний день выдался пасмурным и дождливым. Во дворе усадьбы, на том самом месте, где когда-то проходили весёлые крестьянские праздники, теперь было не до веселий.
Купец Савин — дородный мужчина в модных сапогах — важно расхаживал между группами крестьян, словно покупатель на ярмарке. Время от времени он останавливался, внимательно разглядывал кого-то из мужиков или баб и даже заставлял показать зубы.
— Этот мужичок крепкий, годится, — говорил он, указывая тростью на молодого крестьянина. — А вот эта баба какая-то хилая. За неё много не дам.
Георгий стоял в стороне, не в силах смотреть на происходящее. Продажа людей казалась ему кощунством, но выхода не было — долги росли быстрее, чем он успевал их выплачивать.
Пятилетняя Мария выглянула в окно детской и увидела, что во дворе стоят крестьянские семьи с котомками. Дети жались к матерям, женщины плакали.
— Варя, — позвала она няню, — почему вон та тётя плачет? И дядя тоже?
Варвара подошла к окну, и сердце её сжалось. Среди продаваемых была семья Дуни-прачки, которая часто приходила в барский дом стирать бельё. У неё было трое детей — мальчик лет десяти и две девочки помладше.
— Они... они уезжают, барышня, — с трудом нашлась что ответить Варвара.
— Далеко?
— Да, очень далеко.
— А они хотят ехать?
Варвара не знала, как объяснить ребёнку, что людей можно продавать и покупать, как вещи? Что её отец распоряжается судьбами людей ради погашения карточных долгов?
— Не знаю, милая. Не всё в жизни зависит от нашего желания.
Внизу Савин деловито подсчитывал: — За семью Трофимовых , за Дуньку с детьми и за Федьку даю четыре тысячи серебром.
— Мало, — попытался поторговаться Георгий, но голос его звучал неуверенно.
— Цена справедливая, — отрезал купец. — Времена нынче тяжёлые, рабочих рук много, а покупателей мало.
Дуня подошла к Георгию и низко поклонилась: — Барин, милостивый мой, не разлучайте меня с детушками. Я всё стерплю, только детей не отнимайте.
Георгий отвернулся, не в силах смотреть женщине в глаза. Савин хмыкнул: Семьи и покупаю. Мне разрозненный товар не нужен.
Когда подводы с людьми тронулись со двора, Мария прижалась к окну: — Варя, а почему дети тёти Дуни плачут?
— Потому что им грустно расставаться с домом, — едва сдерживая слёзы, ответила няня.
— А они вернутся?
— Нет, барышня. Не вернутся.
Мария задумчиво посмотрела на удаляющиеся подводы.
— Значит, их новый дом лучше нашего?
Варвара не смогла ответить. Она лишь крепче обняла девочку, думая о том, что детская невинность — такая хрупкая вещь и как больно видеть, как мир взрослых разрушает её по крупицам.
Зима выдалась особенно суровой. Морозы крепчали с каждым днём, снега было по колено, а в доме Касьяновых царила атмосфера ещё более холодная, чем на улице.
Софья уже три недели не вставала с постели. Всё началось с обычного обморока за завтраком, когда Георгий небрежно обронил, что пришлось продать ещё одну деревню. Барыня упала прямо в кресло и больше не находила в себе сил встать.
Доктор Штольц — пожилой немец с седыми бакенбардами и добрыми глазами — сидел у постели больной, щупал пульс и качал головой:
— Это не только телесная хворь, Георгий Петрович. У барыни болит душа. От переживаний, от нервного расстройства.
Софья лежала на высоких подушках, бледная, как восковая свеча. Тёмные круги под глазами делали её лицо почти прозрачным. Она редко говорила, ещё реже ела, только смотрела в потолок пустыми глазами.
— Что же делать, доктор? — спросил Георгий, и в его голосе слышалось отчаяние.
— Покой. Полный покой и отсутствие каких-либо волнений. Может быть, смена обстановки... Но главное — никаких потрясений. Иначе барыня может совсем угаснуть.
Варвара ухаживала за Софьей с самоотверженностью сестры милосердия. Она приносила ей бульон, читала вслух, расчёсывала волосы. Но Софья словно не замечала этих забот.
— Варенька, — слабым голосом позвала она как-то вечером, — где Маша?
— Спит уже, барыня. Хотите, приведу показать?
— Нет... пусть спит. Только... только береги её, Варя. Чувствую я — недолго мне осталось быть рядом с ней.
— Что вы такое говорите, барыня! — испугалась няня. — Поправитесь, и всё будет хорошо.
Софья грустно улыбнулась: — Хорошо уже не будет. Мой муж — игрок, это неизлечимо. А я... я устала бороться. Сил у меня больше нет. Только дочку жалко. Слава Богу, что ты с нами. Хоть она под надёжным присмотром.
Днем Мария играла в зале. Она часто спрашивала, почему маменька не встаёт, почему не возится с ней, как раньше.
— Маменька отдыхает, — терпеливо объясняла Варвара. — Взрослые иногда очень устают.
— А когда она перестанет уставать?
— Скоро, барышня. Скоро.
Но няня и сама не верила своим словам. Она видела, как с каждым днём Софья становилась всё более призрачной, словно медленно растворялась в воздухе. С ужасом думала о том, что Мария может остаться без матери — с отцом-игроком и только с ней, простой крепостной девушкой, которая станет единственной защитой девочки от жестокого мира.
За окнами завывала февральская метель, когда к дому подъехали сани Сергея Ивановича. Сергей Иванович получил письмо от зятя — Соня совсем плоха. Старик тут же засобирался в путь.
— Где моя Сонечка? — спросил мужчина, едва переступив порог.
Георгий молча указал наверх. Сергей Иванович поднялся в спальню и замер в дверях. Софья лежала неподвижно, только глаза медленно повернулись к отцу.
— Папенька... — слабо прошептала она.
Старик опустился на колени у кровати и взял её за руку.
— Доченька моя, как же ты дошла до такого состояния?
Штольц молча и обстоятельно осматривал больную. Он щупал пульс, слушал сердце, заглядывал в глаза. Потом долго что-то записывал в блокнот.
— Ну что, доктор? — нетерпеливо спросил Сергей Иванович.
—Дочка ваша угасает, — медленно произнёс немец. —Сильные потрясения сделали своё дело. Нужны особые лекарства, и в первую очередь, покой, тишина, добрые слова.
Варвара помогала ухаживать за барыней. Она приносила травяные отвары, которые прописывал доктор, читала вслух псалмы, расчёсывала Софье волосы. Мария крутилась рядом, пытаясь понять, что происходит.
— Маменька спит? — спрашивала она у дедушки.
— Да, внученька. Маменька устала и отдыхает.
— А когда она проснётся?
Сергей Иванович не знал, что ответить. Он видел, как тает его дочь, как жизнь медленно покидает её тело. Софья почти ничего не ела и всё реже говорила.
Иногда больная вдруг оживлялась.
— Варя, где Машенька? Приведи её.
Мария на цыпочках вошла в спальню и села к маменьке на кровать. Софья слабой рукой погладила дочку по голове:
— Хорошая моя... Слушайся Варю... Она тебя любит...
— Маменька, а когда ты встанешь? — спрашивала девочка.
— Скоро, доченька. Скоро...
Но все понимали, что скоро ничего уже не будет.
Однажды вечером, когда Мария заснула, Софья тихо позвала отца.
— Папенька... если со мной что случится...пусть Варя остаётся при Машеньке. Дочка её любит..
— Что ты такое говоришь, Соня! Ещё поправишься...
Сергей Иванович крепко сжал руку дочери. В груди у него всё переворачивалось от боли и бессилия.
Весна принесла новое несчастье. Георгий проиграл фамильную библиотеку графу Панину — тому самому, которого когда-то обыгрывал в молодости.
Мужики приехали забирать книги рано утром. Шестилетняя Маша проснулась от стука и грохота — с нижнего этажа доносились непонятные звуки. Она выбежала в коридор и увидела, как люди выносят из кабинета ящики.
— Варя! — закричала девочка. — Варя, там дяди что-то берут!
Няня подбежала к окну и ахнула. Во дворе стояла повозка, мужики грузили деревянные ящики. В них лежали книги — те самые, среди которых были и детские сказки с картинками.
— Варя, куда везут мои книги? — Мария прижалась к стеклу.
Варвара не сразу нашлась, что ответить. Что тут скажешь ребёнку? Что батюшка и детские сказки поставил на кон? Мужики выносили всё подряд — и толстенные книги из кабинета, и тоненькие Машины книжки с цветными картинками.
— Ваш папенька их... подарил другим детям, — наконец выговорила она.
— Подарил? — Мария нахмурилась. — А меня почему не спросил? Я бы не всё отдала.
К горлу Варвары подступили слёзы. Она представила, как эти книги попадут в чужую библиотеку, как другие дети будут рассматривать картинки, которые так любила Маша. А ведь некоторые из них читала ещё покойная бабушка Маши, когда была маленькой.
— Может быть, папенька купит новые, — неуверенно сказала няня.
— Точно такие же?
— Нет, барышня. Таких же не бывает.
Мария задумалась. Потом серьёзно посмотрела на Варвару: — Значит, если что-то отдаёшь, это уже никогда не вернётся?
— Да, милая. Никогда.
Маша стояла и думала. Впервые в жизни она поняла, что бывает так, что отнимают навсегда. И что взрослые могут забрать у маленьких всё, что захотят.
Вечером пришёл Георгий Петрович. Маша подбежала к нему.
— Папенька, зачем мои книжки увезли?
Он отвёл взгляд и ничего не сказал. Ушёл к себе и закрыл дверь. Маша так и осталась стоять в коридоре. Она не могла понять, почему папенька молчит, когда она спрашивает о чём-то важном.
Варваре исполнилось двадцать два года, и она уже стала для Маши кем-то большим, чем просто няней. При любой неприятной ситуации, происходившей в доме, девушка хватала барышню за руку и тащила в детскую.
— Садись ко мне, — говорила она, закрывая дверь. — Я тебе сказку расскажу.
Маша забиралась к ней на колени, и Варвара начинала.
— Жила-была царевна в высоком тереме...
Внизу рыдала Софья Сергеевна. Георгий Петрович кричал что-то злое. Маша жалась к няне и вздрагивала от каждого громкого слова.
— Варя, маменька опять плачет?
— Ну да. У взрослых такое бывает.
— А папенька злится?
— Нет, он просто расстроен.
Варвара знала множество детских песенок, сказок. Книг осталось мало после того, как барин их отдал, но те немногие, что остались, она читала Маше снова и снова. Девочка уже знала наизусть многие из них.
Варвара часто сидела с Машей под старой яблоней на скамеечке. Варвара плела венки из цветов, а Маша спрашивала.
— Варя, а почему маменька и папенька не любят друг друга?
Няня не знала, что ответить. Как объяснить шестилетней девочке, что любовь может умереть от обид и разочарований?
— Любят, барышня. Просто по-разному проявляют свою любовь.
— А ты меня любишь?
— Больше всех на свете.
По вечерам Варвара учила Машу молитвам. Они зажигали свечу, вместе становились на колени перед образами.
— Господи, — шептала няня, — сохрани мою барышню от всякого зла. Пусть растёт в добре.
Маша шептала молитвы вслед за Варварой. Слова были непонятными, но от них на душе становилось спокойно.
Бывало, когда Софья Сергеевна весь день не вставала с постели, а Георгий Петрович сидел в кабинете с графином водки. Тогда Варвара одна управлялась с девочкой — и кормила, и мыла, и укладывала спать. Маша уже привыкла засыпать под Варины песенки и скрип старого кресла.
— Варя, — бормотала она, уже засыпая, — ты ведь не уйдёшь от меня?
— Куда же я денусь, моя барынька. Буду с тобой, пока жива.
Варвара крестила девочку и целовала в макушку. А потом сидела в темноте и слушала, как Маша дышит во сне. И думала: что же будет дальше? Денег в доме почти не осталось. Прислугу перевели в деревню. Осталась повариха, горничная, Варя и преданный Семён.
Без Семёна дом совсем бы утратил порядок — он один знал, где что лежит и как что делать.
Без прислуги дом опустел. Коридоры гулко отзывались на каждый шаг. Маша почти не расставалась с Варварой — няня стала для нее целым миром.
— Варя, а почему у нас теперь каждый день каша? — спрашивала Маша.
— Каша полезная. Для роста.
После завтрака Варвара учила девочку грамоте. Книг осталось мало, но Маша уже умела складывать буквы.
Маша старательно выводила закорючки. Учиться ей нравилось, особенно когда получалось написать своё имя.
На прогулках Варвара показывала Маше разные вещи: вот воробей клюёт зёрнышки, вот цветут розы, вот растёт дуб. Маша всё примечала, всё откладывала в памяти.
— Варя, а почему листья желтеют?
— Приходит осень. Деревья готовятся ко сну.
— А весной проснутся?
— Конечно. И новые листочки выпустят.
Маша радовалась этому. Значит, не всё в жизни исчезает навсегда. Что-то может вернуться.
Вечерами Варвара читала девочке сказки.
Маша засыпала под тихий голос няни. А Варвара сидела рядом, пока дыхание ребёнка не становилось ровным и спокойным.