Рубиновый венец 7
Часы на каминной полке пробили полночь, но игра только входила в свой роковой разгар. Что началось, как невинное развлечение, теперь превратилось в нещадную схватку. Ставки росли постепенно, словно ядовитая река, что подтачивает берега - сначала скромные рубли, затем червонцы, а к середине ночи на зеленом сукне уже лежали сотенные бумажки.
Георгий сидел, откинувшись в кресле, но внешнее спокойствие было обманчиво - руки его дрожали, когда он прикасался к картам. Прежний азартный игрок просыпался после долгой спячки, требуя своего.
— Банк мой, — хрипло проговорил он, сдвигая к себе небольшую кучку денег.
Никонин с театральной печалью покачал головой.
— Фортуна кажется повернулась тебе, Георгий. Но помни - она дама капризная.
Шершнев молча тасовал карты. Его пальцы двигались с привычной ловкостью профессионального игрока - движения были слишком отточенными для человека, который играет изредка, для развлечения.
К двум часам ночи удача отвернулась от Георгия. Карты словно ополчились против него - где нужна была дама, выпадал валет, вместо туза - десятка. Лицо его побледнело, на лбу выступил пот.
— Удваиваю ставку, — решительно произнес он, и голос звучал уже не так уверенно.
— Осторожнее, друг мой, — вкрадчиво заметил Никонин. — Не горячись. Может, хватит на сегодня?
Но эти слова только подстегнули азарт Георгия. Он ставил все крупнее, надеясь отыграться одним ударом. Деньги таяли, словно снег под весенним солнцем. Сначала ушли накопления последних месяцев, потом заложенные в банк доходы с урожая.
К четырем утра не осталось ничего. Георгий сидел, уронив голову на руки, а перед ним лежали долговые расписки на сумму, которая лишала семью всякой надежды на безбедное будущее.
— Не повезло, старина, — сочувственно проговорил Никонин, пряча в карман расписки. — Бывает. Фортуна - дама с характером.
— Ничего, отыграешься в следующий раз, — добавил Шершнев, но в голосе его слышалось плохо скрываемое довольство.
Утреннее солнце било в окна спальни, когда Софья проснулась. Она прислушалась к тишине в доме, встала, вышла в гостиную.
Муж сидел в кресле у окна, не раздеваясь. Лицо его было серым, глаза воспалены от бессонной ночи.
— Соня... — начал он и осекся.
-Ты играл? – спросила она, чувствуя, как силы ее покидают.
Георгий не мог поднять глаза. Молчание тянулось мучительно долго.
— Ты же обещал! — голос Софьи сорвался на крик. — Ты клялся мне никогда не садиться за карты! Клялся дочерью нашей!
— Я думал отыграюсь... — жалко пролепетал Георгий. — Это был последний раз, честное слово...
— Последний? — Софья рассмеялась горьким смехом. — Ты мне это уже говорил! И что теперь? Что теперь будет с Машенькой? Со мной?
Она рухнула на диван, и из груди ее вырвались рыдания - такие отчаянные, что Варвара в детской услышала и поспешила к барыне.
— Что случилось? — девушка замерла в дверях.
—Мы разорены, — всхлипнула Софья.
Варвара побледнела.
В детской заплакала проснувшаяся Мария - детский плач смешался с рыданиями матери. Няня бросилась к девочке, подняла ее на руки:
— Тише, моя хорошая, тише...
— Я к маменьке хочу, — испуганно шептала Мария, прижимаясь к Варваре.
—Маменька немного занята... Пойдем лучше завтракать будем...
Георгий так и сидел в кресле, не в силах произнести ни слова. Стыд душил его, но отвратительное чувство облегчения тоже было - тайна наконец открылась.
— Это в последний раз, Соня, — проговорил он наконец. — Клянусь тебе, я больше никогда...
— Не клянись! — оборвала его Софья. — Твоих клятв мне хватило! Что теперь будет? На что мы жить станем? На что дочь замуж выдавать?
Ответа у него не было. Георгий только мотал головой, словно пытаясь прогнать дурной сон.
***
К полудню карета Никонина и Шершнева была уже запряжена. Гости деловито укладывали вещи, изредка переглядываясь с довольным видом.
Георгий спустился проводить их. Лицо его было мрачнее грозовой тучи.
— Ну что, старина, — Никонин похлопал его по плечу, — не унывай. В следующий раз повезет. А долги... — он потрепал карман, где лежали расписки, — не торопись. Мы люди понимающие.
— Да, — согласился Шершнев, — год-полтора можешь не беспокоиться. Только проценты, конечно, будут идти...
Они поднялись в карету. Возница тронул вожжи, и экипаж покатил по дороге, поднимая пыль.
Георгий стоял у крыльца, провожая взглядом удаляющихся гостей. В душе его боролись стыд и странное облегчение - наконец-то, они уехали, наконец-то, можно будет подумать о том, как выпутываться из этой истории.
— Папенька! — Мария выбежала на крыльцо, протягивая к нему руки.
Но Георгий отстранился от дочери. Он не мог смотреть в эти доверчивые глаза, зная, что лишил девочку будущего.
— Не сейчас, Маша, — хрипло проговорил он и ушел в дом.
Мария недоуменно смотрела ему вслед. Варвара подошла, обняла девочку: Папенька устал. Пойдем лучше с куколкой играть.
У окна спальни стояла Софья. По ее щекам медленно катились слезы. Она смотрела на мужа, который брел по двору, согнувшись, словно старик, и в сердце ее росло не только горе, но и презрение. Как он мог? Как мог предать семью, дочь, ее доверие?
Варвара, держа на руках Марию, тоже смотрела в окно. В девичьем сердце шевелилось недоброе предчувствие. Она видела, как играют господа из высшего света, знала, что такие долги не прощают. Что теперь будет с ее любимой барышней? Что станет с этим домом?
— Варя, — Мария потянула ее за рукав, — почему все плачут?
Няня крепче прижала девочку к себе: — Не плачут, милая. Просто... немного расстроились. А мы с тобой будем играть и веселиться, правда?
Но в голосе ее не было веселья. Там жались тревога за будущее и любовь к ребенку, который ничего не понимал в происходящем.
На Большой Дмитровке стоял старинный особняк — теперь в нём располагался Дворянский банк. Георгий шёл по мраморному полу, каблуки гулко отдавались под сводами. Кругом — колонны, позолота, вся эта пышность. Должно быть, чтобы внушать почтение.
В голове у него билась одна мысль: «Это временно. Обязательно выкуплю. Нужно только переждать...» Долговые расписки Никонина и Шершнева жгли карман, как раскалённые угли. Проценты росли с каждым днём, и московские друзья уже не были так терпеливы, как прежде.
— Прошу вас, Георгий Петрович, — чиновник указал на кресло перед массивным столом. — Приступим к формальностям.
Родительское имение — там он мальчишкой бегал, там впервые оседлал жеребёнка, там дед учил его стрелять из ружья. Теперь всё это — строчки в документе. Тысяча десятин чернозёмной пашни, триста мужиков да их бабы, господский дом под высокой крышей. Пятьдесят тысяч серебром — вот и вся цена детству.
— Документы на имение в порядке? — деловито поинтересовался чиновник, перелистывая бумаги.
— Всё в порядке, — хрипло ответил Георгий. — Поместье принадлежит нашему роду уже сто лет.
— Прекрасно. Тогда извольте расписаться.
Перо скрипело, чернила оставляли чёрные следы. С каждой подписью Георгий чувствовал, как что-то рвётся в его душе. Он закладывал не просто землю — он предавал память отцов, лишал дочь наследства.
Когда процедура завершилась, чиновник равнодушно протянул ему пачку ассигнаций: — Пятьдесят тысяч, как и договаривались. Помните — ровно через два года, до последней копейки.
Выйдя на улицу, Георгий остановился у колонны и жадно вдохнул воздух. В кармане лежали деньги, но на сердце было тяжело, словно там лежал камень.
Дома Мария встретила его радостным смехом.
— Папенька приехал! Папенька, я научилась одевать новую куклу!
Георгий не мог разделить детскую радость. Он рассеянно погладил дочку по голове и прошел в кабинет, где его ждала стопка счетов и долговых расписок.
— Папенька какой-то грустный, — тихо сказала Мария Варваре. — Он заболел?
— Нет, барышня, — мягко ответила няня. — Папенька просто устал. У взрослых бывают заботы.
Но Варвара видела больше, чем говорила. Она замечала, как барин бледнеет и по-долгу молчит, как дрожат его руки, как часто он запирается в кабинете с бутылкой вина. Недоброе предчувствие сжимало сердце.