– Любовь Юрьевна, здравствуйте!
Вот уж не ожидала Светлана увидеть свою первую учительницу на этой педконференции. Давно поговаривала Любовь Юрьевна об уходе на заслуженную пенсию. Ведь она уж и тогда, когда учила Свету, была немолода.
Впрочем, Света была ребенком, возможно с возрастом и ошиблась. Хотя... мама ее точно была моложе Любовь Юрьевны, а ее уж нет в живых.
Разницу в возрасте она определила однажды, увидев Любовь Юрьевну ...
Впрочем, обо всем по порядку.
– Здравствуй, Света. Вот и ты – педагог. Ну, надо же! Где встретились...
На дворе стояла осень, желтела листва, учебный год только начинался. Они разговорились, вспомнили прошлое, одноклассников Светы, говорили о близких.
– Мама умерла три года назад. Трудное детство ей выпало, болезни всплыли, – рассказывала Светлана.
– Так жаль. Красивая была женщина, твоя мама, Свет. Ты на нее очень похожа.
Но вот началась конференция, пришлось разойтись.
А Светлане никак не шла в голову тема лекции, которую читала им представительная дама из Облоно. Эта встреча с первой учительницей заставила вспомнить один случай из детства.
А вместе с ним и маму.
***
– Света, продолжи рассказ Ковалёва.
Любовь Юрьевна в строгом сером платье с оранжевыми бусами и красивой прической обратилась к ней, а Светка как раз не слушала. Она смотрела в окно на багряные листья клена, на высокий и дребезжащий трамвай на путях, на разномастные дома частного сектора, что стояли по ту сторону дороги от их школы. Шел второй год обучения.
Света встала, поморгала глазами растерянно, а потом опустила голову. Ей было стыдно очень. Любовь Юрьевну она уважала, почти боготворила, а тут – оплошала. Ладошки ее вспотели, вот-вот хлынут слезы.
– Садись! И постарайся не считать ворон, а быть с нами, на уроке.
Все прыснули, но Светка обиделась только на Катю – подруга ведь, а смеётся...
После урока Катя просила прощения, а Света дулась. Но длилось это недолго, из школы уже шли вместе.
– Чё ты так боишься ее? Нормальная она, не убьет же, – удивлялась Катя.
– Не знаю. Она такая, знаешь, ну... суровая что ли....
– Да. Но ведь не убьет.
– Не убьет..., – вздыхала Света.
Катя попрыгала по брусчатке, а потом сменила тему.
– Суббота завтра. Мамка баню затопит. Ох, она так веником бьёт, страсть! И опять эти Захаровы припрутся, стол им накрывай!
– А зачем стол накрывать? – не поняла Света.
– Как зачем? Баня же. Так положено. Но бабка ругается. Говорит: "Чё баню строили, чтоб всякая шантропа у нас закусывала?"
– А вас там сколько? – интересовалась Света.
– Где?
– В бане сколько человек моется?
– А... Так сначала мы с мамкой и Ксюхой. Ну, ее бабка потом забирает, мы ее первую намылим, отмоем. Не любит она это, орет всегда. Потом бабка с дедом. Он уж сам-то без бабки чередом и не помоется. Потом бабы Захаровы. А последние мужики наши с Захаровыми. Они долго там парятся, пиво пьют, – Катерина морщила лоб, вспоминала очередность.
А Света с мамой и папой жила в корпусах. Так называли бараки на окраине города. Когда-то их строили наскоро, как временное жилье. Но вот уж тридцать с лишним лет временность эта длилась.
Все детство Светлану по субботам мама возила мыться в фабричную баню. Это было правилом, а скорее даже ритуалом, которого ждали, к которому готовились загодя. Папа ездил позже – на мужское время.
– Ага, а в фабричной у нас сто человек сразу. Очередь ещё. Прошлую субботу больше двух часов стояли.
– Ого! Сто человек! И все голые?
– Ха... А как ещё в бане-то? По субботам до обеда – день женский, а после – день мужской.
– Вот бы сходить туда! – мечтала Катька.
– Зачем? – удивлялась Света.
– Да так. Глянуть, – пожала подруга плечами.
А Светка ничего интересного в дне банном не наблюдала. Утром мама будила ее пораньше, белье у нее уже было собрано в бордовую холщовую сумку, которая ждала в прихожей. Там же, в газете, лежали банные принадлежности – мочалки, полотенца и мыло двух сортов: брусок темно-рыжего – для ног, им же и стирали по необходимости, и мыло – 72 %, побелее, для мытья.
Белый эмалированный таз брали перед выходом. Однажды таз они забыли, пришлось возвращаться с остановки. Ещё недавно Светка сидела в этом тазу, и лишь несколько месяцев назад мама разрешила в таз ей не лезть, а мыться, как взрослые, сидя на горячих, каменных лавках, ошпаренных кипятком.
Мама мылась из общественной шайки, но иногда свободную шайку приходилось долго ждать и начинала и она мыться из этого домашнего таза.
Вот и в эту субботу всё было, как всегда.
Они ехали в гремящем трамвае с белым тазом в фабричную баню. Кондукторша с сумкой на толстом животе, в перчатках без пальцев требовала оплаты проезда и объявляла остановки.
– Следующая – фабричная баня. Все, кто с тазами – на выход.
Да, в трамвае с тазами были они не одни. В те годы таз – был важнейшей составляющей быта. В нем стирали, купали детей, туда крошили винегреты, в нем квасили капусту. Его Величество Таз сопровождал человека всю жизнь. И в бане он был незаменим. Он был распахнут душой, щедр и глубок.
И ясно, что на трамвайной линии через бани, было полно женщин с тазами, которые вместе с ними вывалили на остановке.
Народ старался идти побыстрее, чтоб оказаться в очереди впереди вышедшей из трамвая толпы. Вот и мама Светку тянула почти бегом. Они становились в хвост очереди – на улице, запыхавшись от скорого шага. Теперь предстояло томительное ожидание.
Но сегодня это ожидание было для Светки не столь уж и томительным. Она в очереди увидела девочку из их школы, у той в кармане оказался кусок извести. Они отошли в сторонку, нарисовали классики и начали прыгать.
Женщины в очереди не скучали тоже – находились разговоры. Говорили женщины во все века об одном и том же – о мужчинах, о детях, о случаях из жизни подруг, трудностях и здоровье.
Наконец, мама Светку позвала, подходила их очередь. Света ещё успела почитать написанное чернильным карандашом расписание дней банных.
Наконец, они вошли в душный предбанник с длинными деревянными лавками с перегородкой в крючках. Тут женщины раздевались догола. Разделись и они с мамой, завернули грязное белье в мамину блузку.
Раздетая Света стояла, ждала, пока мама все свернет, смотреть на ее зад не хотелось, и она подняла глаза. На стене – окошко с надписью "Санобработка".
– Мам, а что такое "санобработка".
– Санобработка? А... Это от вшей. Но нам не надо.
Света решила пройти подальше от этого окна.
Помывочный зал был огромным. Таким огромным, что из-за пара не было видно его конца. Он обдал их волной горячего пара и громким шумом падающей на пол воды.
Они пошли меж скамеек искать свободное место. Света знала – маме хотелось место поближе к кранам, а краны торчали из стен. Возле кранов стояли очереди голых скользких молодых и старых женских тел с тазами и шайками. Длинные мокрые волосы липли к телам. На скамейках, в тазиках, сидели маленькие розовые, как ангелы, дети.
– Идите сюда, ухожу я, – позвала пожилая толстая тётенька маму.
Мама поблагодарила, и они заняли это довольно удачное место. Первое – нужно было ошпарить скамейку.
А зале стоял гул: лилась вода, разговаривали люди, стучали десятки тазов. Женщины мылись сами, мыли детей, мылили головы, хлестались вениками, стирали в тазиках нижнее белье в мыльной пене.
И Светка влилась в этот парной рой. Она терпела болючую мочалку, щипучее мыло, стояла за водой в очереди, а мама, распаренная, с мокрыми, закрученными вверх волосами, голой грудью, темным треугольником внизу живота, мылась, поглядывала на нее и улыбалась.
И Света, в ответ, улыбалась тоже. Она поняла вдруг, почему у Катьки в доме баню празднуют. Празднуют, потому что баня – это не просто помывка. Это нечто большее. Это, и правда, для мамы, да и для других, как праздник.
Мама ещё помнит войну, голодное и тяжелое время, вшей и болезни. А баня – это постулат жизни, постулат будущего, констатация того, что идёт все верным путем.
Мы чисты до скрипа, а значит здоровы, значит радостны и счастливы. Вот что такое для мамы была баня!
Баня парит, баня правит, баня все поправит.
И все эти обнаженные женщины, тут в бане, чувствуют то же самое. Они дают отдых натруженным телам, снимают душевную усталость, наслаждаются новым витком возможности чистой жизни. Совсем недавно, они, возможно, толкались в общественном транспорте, ругались за дефицит в магазине, но здесь, в бане, стали вдруг беззащитными, добрыми и чуткими. А потому прекрасными, как в раю.
– Гражданочка, потрите мне, пожалуйста, спинку, – просит маму совсем незнакомая соседка по лавке.
И вот они уже, словно родные, моют друг друга бережно и старательно, чувствуя общее единение всех в этой общественной бане.
– Да-а, – подмигивает Светке соседка, – Кости распарить – все тело поправить.
Но вот этот день пережила Светлана в бане потрясение. Об этом помнила она очень долго, даже сейчас, по прошествии стольких лет, вспоминала это.
Мама пошла к кранам. Света взглянула туда.
И вдруг ... О, Боже! У нее даже сердце застучало громче шума бьющей о пол воды: среди скользких распаренных голых женщин она увидела ... Любовь Юрьевну, свою учительницу.
Волосы ее были распущены, запутаны, но самое главное на ней не было привычного сарафана, бус, каблуков – она была, как все тут, абсолютно голая! Она была белотелой, и груди ее некрасиво висели, и живот торчал, и ...
Они с мамой увидели друг друга, мирно поздоровались, улыбнулись и начали беседу. И тут мама показала вдруг на нее. Светка застеснялась, отвернулась, втянула голову в плечи, прикрылась тазом, сделала вид, что не видит их.
Ей хотелось кричать: "Зачем она здесь? Она же у-чи-тель-ни-ца! Разве можно вот так: голышом перед всеми ходить! О чем она думает?!"
Светка была так возмущена, что покраснела и чуть не расплакалась. Мама потрогала ее лоб.
– Не перегрелась ты у меня? Красная что-то очень. А я сейчас Любовь Юрьевну встретила, представляешь? Она тоже сюда ездит. Ругает металлургическую баню, говорит – здесь лучше.
– Лучше б она ездила в металлургическую! – сердито ответила Светлана.
Она ещё озиралась, очень не хотелось встретиться с учительницей опять. Вот только вчера она была строга и красива, умна и недоступна, удивляла пышной прической и четко подведенными губами, а теперь ... Даже все знания ее, которые так восхищали раньше, теперь как будто сдулись, точно спустивший воздух воздушный шар.
Уж слишком обычной и обнаженной была она здесь меж таких же женщин. Думать об этом было просто невыносимо.
В понедельник в школу Света не пошла, сказалась больной. А во вторник боялась поднять на Любовь Юрьевну глаза. Всё представляла ее голой в бане. Она даже Катерине об этом не рассказала. Казалось, опозорит этим учительницу. Да и как рассказать? Ужасно ведь все это!
Эту свою тайну она закрыла в себе, переживала своим детским сердечком.
***
А вот сейчас, на конференции, Светлана улыбалась, вспоминая то свое потрясение. И Любовь Юрьевна тогда была молода и красива, как красивы были и все женщины в этой общественной бане: и старые, и молодые, и толстые, и худые, и простые работяги, и интеллигенция. Здесь все они были просто женщинами, в бане должностей не различишь. Они все были равны там, все преображались, становились чисты и телом, и душой. Баня избавляла от негатива, очищала их мысли.
Только с годами Светлана поняла это – баня была местом очищения и единения жизни женщин, таких разных и таких похожих.
После конференции они сидели в кафе, опять беседовали с пожилой опытной учительницей. Говорили о профессии, о новых реалиях дела педагогического, вспоминали старое. С ними была подруга и коллега Светланы – Галина.
– Так учитель и не должен быть небожителем ни для родителей, ни для детей. Сейчас перегибают палку, – в продолжение беседы сказала Любовь Юрьевна.
– Но уважение должно быть, может даже некий страх, иначе не будет дисциплины. Я так считаю, – возражала Галина.
– Ну, что Вы, девочки. Какой страх? Будет страх – не будет усвоения. Да, должен быть авторитет, но не страх точно. Учитель – просто человек, – качала головой Любовь Юрьевна.
– Ох, Любовь Юрьевна, а я, помимо всего, вспоминаю один случай. Увидела Вас в бане однажды, растерялась, застеснялась, долго не могла принять, что Вы, не небожитель, – Светлана улыбалась.
– А я помню.
– Помните? – Светлана была удивлена.
– Да. Я почему тогда в фабричную стала ездить? Уж очень много тогда детей и родителей мылись на Металлургическом. А одна мамочка, Сережки Ковалева, может помнишь его, и его с собой в женский день таскала. Мальчишке восемь, а он – в женское время с матерью моется. Ну, понять ее можно – отца у них не было, а сам не помоется нормально. А я, Боженька моя, как увидела, села, тазом прикрылась, да так и просидела, пока не ушли они. Свекровь тогда ещё час меня ждала, всё смеялась. Говорит, "взрослая баба, а мальчонки застыдилась".
– Ох, сейчас и представить такое трудно! – схватилась за лоб Галина.
– Да-а, – улыбалась Любовь Юрьевна, – Мы тогда со свекрами ещё жили – домик без удобств. Хочешь – не хочешь, а в баню надо. Вот мы со свекровью и ходили. Мальчишек-то муж брал, они так и ездили на металлургический. Уж потом во дворе свою баню выстроили. А ты, Свет, – продолжила Любовь Юрьевна,– Переболела этим смущением и отношения у нас доверительнее стали, ближе. Ты боялась меня очень. А я все никак не могла смягчить твой страх. И считаю, встреча эта в бане помогла нам с тобой.
– Это я потом уж и сама поняла. Очень уважала я Вас, и помню всю жизнь. Почему и вожатой к вашей малышке просилась – мне увидеть Вас надо было, Любовь Юрьевна. Вы для меня –пример педагогической выдержки, терпения, профессионализма и любви к детям. И это я не для красного словца говорю. Часто в трудных ситуациях думаю – как бы Вы поступили? Я и педагогом стала, благодаря Вашему примеру.
Пожилая учитель махала рукой, но слова эти были ей важны очень.
В этот вечер Светлана долго не могла уснуть. Она почему-то вспоминала их с мамой банные дни, вспоминала маму. Так отчётливо вспоминала.
Она стояла перед глазами в клубах банного пара: голая, распаренная, молодая и белотелая, с мокрыми, закрученными вверх волосами. Она натиралась мочалкой, смотрела на нее и улыбалась.
Эти банные дни были их с мамой святыми днями ...
***
💧💧💧
За историю из жизни благодарю Ирину Р. 🙏
Жду подписчиков, друзья!
Делитесь историей стрелкой внизу, и пишите свои воспоминания о днях банных)
Ваш Рассеянный хореограф ...