– Как ты, Оль, не говори, но неприкаянная она у тебя какая-то.
– Ещё ты тут... Давай. И так-то ночами не сплю, всё думаю ... Было время, думала – как я ее выращу, одна-то? А теперь... Теперь уж точно не осилю.
– Так ведь понимает она. Как не понимать-то?
– Да мне порой кажется, что ничего они не понимают, молодые эти. Думают, что мы вечные. А уж Аня... Лёгкая она, знаешь ведь...
В темном приношенном платке, надвинутом на глаза, в цветастом шитом халате и собственноручно вязаной растянутой кофте бабушка Оля сидела вечером на скамье с соседкой Верой, старой подругой.
Вера не часто говорила об Анне, о внучке. Была она не глупа, понимала – разговоры эти лишь расстраивают. А вот сейчас не удержалась.
Дочь Ольги давно умерла. Рак унес, когда Анне было восемь. Зять вновь женился, оставил внучку на бабкиных руках. А сам уехал куда-то далеко. Поначалу деньги присылал, а потом и вовсе забыл про дочь, а Ольга вынужденно забыла о нем.
Ольга внучку вырастила. Обшивала, обвязывала. Ничуть не хуже ее руки были рук материнских.
Шебутная Анька была, но в школе – активистка. Все линейки вела, в театральный кружок в клуб бегала. И никогда не унывала. Жизнерадостность была ей настолько присуща, что все считали Ольгу счастливой.
Когда поднималась Анна утром, сразу напевала, щебетала, кружилась по дому, как стрекоза. И поможет, коль бабке надо. Дел, правда, сама не замечала, ну так это ведь – юность.
А потом Аня закончила школу и уехала учиться в область, поступила в техникум технологический. Да только отучилась лишь первый курс, выскочила замуж. Свадьбы не было – молодые так решили.
Привезла Анна мужа к бабуле в село для знакомства.
– Бабушка, ты только не грузи. Мы, знаешь ли, с маевки к тебе. Поэтому...
На внучке оранжевые брюки, цветастая кофта, шея обмотана метрами бус, волосы распущены, и, самое странное, ее муженёк одет и выглядит примерно также. Тоже широкие к низу штаны, цветастая кофта, вязаный цветочком жилет и длинные волосы, повязанные клетчатым платком. Чучело чучелом.
Они – хиппи. За время их гостевания Ольга так и не поняла, на что они живут, на что ездят. Слушала их беззаботные рассказы и удивлялась.
– Рутина меня душит, – говорил зятек, – Мне нужны простор, свобода, нужно поискать себя где-нибудь в горах, в полях и морях. Вам нас не понять – весь мир перед нами. Мы открыты и ощущаем себя чистым белым листом. А деньги – это вообще тлен.
"Тлен" поступил от бабушки. Не могла она отправить внучку с этим тунеядцем-дурачком без денег и гостинцев.
Аня ей писала. То из Питера, то из Таллина, а то из Екатеринбурга. Она весело описывала, как дремали они на деревянных лавках вокзала, как на Гатчине встретил их проливной дождь, как замёрзли они невыносимо, как залезли в товарняк где-то под Саратовом, как пели песни с цыганами в таборе.
В этих письмах не было жалоб. Анна описывала все приключения со смехом и радостью. Аня не умела унывать. А баба Оля лишь вздыхала, переживала за здоровье внучки, ждала, когда остепенится.
"Анечка, внученька. Ты приезжай. Одна я. Дом ведь твой. Хочешь, с кем угодно приезжай, только возвращалась бы ..."
Но письма доходили редко. Аня на месте не сидела.
Дом свой Ольга очень любила. Ему, рубленному шестьдесят лет назад, казалось, время было лишь на пользу. Осели бревна, покрылись морщинами и трещинами, но дом как-будто стал лучше хранить в себе тепло, крепился, не сдавался. На своём веку был он крыт и дранкой, и тесом, и шифером. А теперь вот стоял под железом – одно любование.
А уж палисадник Ольги в белых флоксах и пушистых астрах был и вовсе – всем на зависть. Уж и котел газовый поставила, а печку не рушила. Хороша была печка у нее, с лежанкой, теплая, не дымит, не коптит, жарит и печет.
Вера в доме своем сломала печь, сын настоял – мало ему места было. А теперь к ней приходит зимой и все завидует. Сядут они у печи, старые косточки греют. Хорошо. Дрова потрескивают и даже кошка на печи по-другому мурчит.
Ольга только мечтала – вернётся Анька...
Но в блужданиях внучка провела почти два года. И однажды, в ноябре, случилось ее возвращение. Как в кино случилось.
Было уж холодно, и бабёнки вечерять на скамьях перестали – настудиться боялись, кутались в пуховые шали. А в этот вечер особенно сквозило. Ольга затопила печь, помела у печи, а потом вынесла на двор мусор.
Посмотрела на печальный лес, на дорогу. И показалось ей сослепу, что складывается лес в какую-то чудную пёструю осеннюю мозаику. И каждый кусочек этой мозаики золотисто-медовый с красным отливом.
Уж вечерело, домашний скот приснул, какая-то птица кричала в отдалении тяжело, как-то безысходно. А Ольга всё смотрела на дорогу, не могла оторвать глаз.
Она поставила совок у крыльца, вышла за калитку, щурясь, вглядывалась в даль. Одета была плохо, ветер трепал полы халата, голые ноги в калошах, но возвращаться она не спешила.
И вдруг из разномастной осенней мозаики начало вырисовываться такое же мозаичное рыжее пятно. Оно шевелилось, приближалось, и Ольга поняла, что кто-то вышел из лесу, идёт по дороге в сторону села. Было ещё так далеко, что Ольга успела войти в дом, накинуть фуфайку. А потом вдруг зачем-то схватила она и черную старую дворовую куртку.
"Взбрендила, старая" – вслух сказала она себе интонацией соседки Веры, но пошла к лесу. А потом уж и вовсе побежала. Аньку свою узнала б она из тыщи – по походке прыгающей, и ещё по чему-то чрезвычайно легкомысленному, но трогательному.
На внучке было короткое клетчатое пальто с отрезанными рукавами, из под него выглядывала рыжая широкая юбка с колокольчиками по подолу, простоволосая... а в руках она несла серый свёрток – ребенок... совсем махонький.
Ольга ахнула, схватилась за сердце.
А Анна широко улыбалась.
– Кажись, дошла. С самой Кущевки тащусь. Ну, здравствуй, бабушка. А ты как тут? В поле-то?
У Ольги встал ком в горле. Она молча закутала голову внучки курткой – гулял ветрище, рвал ее немытые волосы. Бабушка протянула руки за свертком.
– Ба, ты чего? Плачешь что ли? Не плачь, мы ж вернулись. Помнишь, ты писала, приезжай, хошь с кем. Вот я и приехала.
Мальчик был чуть жив. Синий, маленький, месячный, с младенческой щетинкой на спинке. Ольга развернула у печи, глянула на него и отпрянула – опрелый весь, в старческих складочках – грязные шарки. Оставила улыбающуюся Аньку дома, а сама помчалась к Любе, хорошей женщине, старой медсестре, которая лечила все их старческие болезни.
Люба прибежала следом за ней, предложила в больницу, сомневалась – выживет ли?
– Да Вы что-о! Василек нормальный, – Анна блаженно до хруста в плечах потянулась, тепло избы ее разморило, – Ща покормлю только.
Она в момент вытянула грудь из цветастой неопрятной кофты, взяла ребенка голенького, прижала к груди. Он долго грудь не брал, тыкался, но потом все же присосался и сделал два глотка. И когда его головка неожиданно отвалилась от груди, Ольга бросилась поддерживать её, испугалась.
И тут увидела, что, привалившись к печке, внучка ее спит.
– Ох, тёть Оль, в больницу б. Как бы не помер, – тихо сказала Любаша, – Ну, а коль останется, на молочную кухню давай. Там для таких специальное питание есть. А я с врачом посоветуюсь с нашим. Выпишем питание.
– Некрещеный он, наверное. К Батюшке схожу.
Люба посмотрела на нее осуждающе.
– Да успеется! Окрепнет пусть.
У Ольги дрожали руки, когда в пеленочке опускала младенца в тазик. Позвать бы кого, да стыдоба... Что за внучка у нее! А ведь какая славная росла...
– Господи, помоги!
Уж и глаза подводили, и руки, как крюки. Но выкупала, аккуратно тряпочкой промакнула, ромашковым чаем сполоснула опрелости. И вместе с правнуком залезла на лежанку печи.
Это ж такую дорогу по холоду протащила его Анька!
Злость ее уходила, как только смотрела она на сбившуюся в клубок худую, усталую свою непутевую внучку. Беззлобная она, Анютка-то, только вроде как глупая. Поди, пойми ее...
Бутылочку в рюкзаке Ани она не нашла, сладкой водичкой поила малыша с ложки, всю ночь подсовывала мальчонку к груди спящей внучки. А утром затопила баню, накормила скот, и собралась в соседнее село.
– Баню я затопила, Ань. Чего одежи-то нет у тебя никакой? Была же. Куда делась-то?
– Износилась, бабуль. А вот же, юбка хорошая, – она тряхнула подолом по кругу, колокольчики зазвенели.
– Побудь, а я в Матвеевку смотаюсь, детская кухня там. И в аптеку...
Как бы то ни было, как бы не отмахивалась Аня, но Ольга всё-таки пошла к Батюшке. И как положено, ребенка окрестили. Батюшка окунул дитё в купель, надел на шейку верёвочку с медным крестиком.
– Хороший мальчонка вырастет, не сомневайся, Ольга Сановна.
Васютку выкормили, выходили. Он окреп, налился. Анютку Ольга определила на ферму, но там внучка работать не смогла – для нее утренние подъемы были невыносимы. Ольга вся изнервничалась, а потом махнула рукой. Взяли Аню помощницей почтальонши.
И вот там она оказалась на месте. Купили ей недорогое зимнее пальтишко, она и шныряла по их селу да соседним деревушкам легко и как-то особо радостно.
Впрочем, как ещё могла Анютка?
Она живёхонько порхала по дому, кружилась, приплясывая, веселя Ваську. Смешила бабушкиных гостей. Такой была ее Аня.
Васютку мать любила, громко смеялась на его потехи, легко справлялась со всеми хлопотами, но была как-то беззаботна.. могла забыть покормить, уснуть, когда ребенок на краю постели. А на ворчание Ольги хлопала глазами и улыбалась.
– Чего ты, бабуль, хорошо же все.
– Чего хорошего-то? Сапоги тебе купить не на что... Да и Васятке б кроватку.
– Зачем? Мы с ним отлично спим, да и без сапог обойдусь. Скоро лето...
До лета Анюта с Ольгой не дожила. Явился "волосатый". Пожил у них две недели, ничего не делал, спал, ел, играл и пел под гитару. Ещё водил Аню в лес на долгие прогулки. Приходили они пахнущие костром, усталые, но счастливые. А потом Анна не могла встать на работу.
Ольга всё ждала, когда это "чучело" уедет. Но он увез с собой и Аню. Ольга не успела даже расстроиться. Однажды утром вышла из курятника, а они на крыльце.
– Ба, мы уезжаем... Скажешь на почте, ладно?
– Это как? Разве можно так. Ведь заявление надо... и отработать... , – и почему в тот момент Ольга думала о работе, а не о полугодовалом Васятке?
Они уж были за калиткой.
– Это все предрассудки, ограничивающие нашу свободу. Миром правит любовь, помните это! – громко сказал "волосатый" и они направились к дороге.
Аня весело помахала ей обеими руками, по виду – была она счастлива.
И уж сама себе под нос, глядя в их спины с распущенными космами, Ольга проговорила:
– А Васенька... Васенька-то как же?
Вместе с гостем и внучкой из тайника ушел "тлен".
Ольга села на койку, бросив усталые руки себе на колени и заплакала. Обиды на Анну не было – ее можно обмануть, поманив конфетой. А "этот" вообще прохиндей, нашел себе куклу...
Но выплакав часть горя, подумала, что одной с Васяткой ей будет даже легче, чем с этими двумя, вроде, уж взрослыми, но совсем детьми. Она повернулась к обложенному подушками малышу.
– Как-нибудь, Васенька... Как-нибудь проживем....
В селе слух о том, что Анна убежала со своим хиппи, бросив дитя на Ольгу, узнали сразу. Целую неделю к Ольге шли "ходоки" – поохать, пожалеть, ну, и помочь. Люди в селе говорливые, но жалостливые – нанесли одежки и обувки Васятке на пару лет вперёд.
До года Вася был беспокойным, горланил день и ночь. Ольга носила его к бабкам, в церковь, поила укропом – все без толку. Она похудела, осунулась. Дети ведь не зря даются молодым... А она уж прабабка.
А вот после года Васятку – как подменили. Стал он самостоятельным, игривым, покладистым.
Помогали все. Когда было Васе два года, свалила Ольгу ангина, пришлось полежать в больнице, так Вера со снохой забрали Васю к себе. Ольга благодарна была Вере. Хорошая она, в душу не лезет, по мере возможности помогает...
Но сердце болело постоянно – Анна совсем пропала. Первое время ещё писала, а потом и вовсе потерялась. Где она? Что делает? Где живёт, да и вообще – жива ли...
Говорить Вася начал рано и сразу же предложениями. К двум годам уже выстраивал осмысленные фразы и чётко выговаривал все буквы. А к пяти – бегло читал. А Ольга и не учила его специально, только книжки детские за пять копеек на почте покупала.
О матери он спрашивал. Ольга однажды по слабости старческой пообещала ему, что мамка приедет – выдала мечту свою за действительность, а потом всё жалела. Васька теперь маму ждал.
– Ба, мама летом, наверное, приедет. Вот увидишь. Зимой-то ведь холодно...
Но проходили зимы и весны, а от Анны ни слуху, ни духу.
Однажды разболелся Васька шибко, лежал с высокой температурой, плакал от боли в горле и мечтал о маме.
– Ба, а вдруг она и не знает, что я есть, – похрипывал он, – Вдруг, ей не сказали.
– Как же... Ведь она тут жила с тобой. И дите без матери не появляется на свет, с живота ведь, – Ольга переживала за Ваську, что угодно могла сказать, лишь бы выздоровел скорей, – А мама просто занята. Она у тебя красивая очень и веселая. Вот настанет время и вернётся. И заживём... Ты только выздоравливай.
– А по грибы ходить будем? А купаться? А печку она топить умеет? Если нет, я ее научу.
Ольга обещала, что так и будет.
Все хуже и хуже видели глаза Ольги, все больше наваливалась усталость. Ей уж перевалило за восемьдесят. За Васятку болела душа. Куда его определят, случись что...
В опеке разводили руками – если мать не найдется, в детдом.
Когда Васе уж шел седьмой год, Анна объявилась.
Ольга ковыляла в перевалку из магазина, когда обогнал ее колесный трактор Витьки Жихарева.
– Баб! Бабушка! – трактор встал и оттуда выскочила Анна.
Была она одета в защитную штормовку с закатанными рукавами, джинсы со множеством заклёпок, волосы убраны в шиш. Совсем не такая, какой была прежде.
Ольга поставила тяжёлую сумку, взялась за плетень. Ноги подкашивались – неужто дождались они с Васяткой? Но из трактора, следом за внучкой, вылезал мужчина. Чернявый, со жгучими усиками. Не тот, не "волосатый".
– Это мой муж, бабуль. Жора. Я не писала тебе, в общем я разошлась...
Анна затараторила, рассказывала что-то про Жору, про приключение в дороге, а у Ольги в глазах темно не то от счастья, не то от страха...
Как встретятся с Васяткой?
Они уж расположились в доме, когда с улицы прибежал Васек. Прибежал, покосился – гости у бабки, шмыгнул за стол и притих. А Ольга ходит от печи к плите, гостей не ждала, начала готовить.
Обидно ей было, что Анна все о себе тараторит, да о мужике своем, а о сыне и не спрашивает. Вот пусть сама с сыном и здоровается.
А Анна и внимания на него не обращает, ходит, рассказывает, чемодан разбирает.
– Это тебе, бабуль, нравится? – протянула полотенце красивое с красными цветами.
Ольга отерла руки о фартук, полотенце взяла.
– Ох, бабуль. Постарела ты, конечно. Зубов, смотрю, нет.
– А это Ваське, – она держала небольшого резинового крокодила, – А где он, кстати? – огляделась.
Мальчонку, сидящего за столом, она, конечно, видела. Но, видимо, приняла его за соседского. Уезжала от полугодовалого, а вернулась...
По взгляду бабки она все поняла. Посмотрела удивлённо на Васю. Тот смотрел в клеёнку, катал перед собой пальцем баранку. Иногда поднимал глаза на незнакомую тетеньку, мучали его догадки.
– Этто... Это... Это Василёк? – оцепенела Анна.
И Ольга подумала, что впервые видит внучку такой – озадаченной. Василий выпрямил спину, но остался на месте. Он не знал, что делать. Уж понял, что это и есть мама, которую он ждал так давно. А тот дядька, может, и папа. И Васька не придумал ничего лучше, чем насупиться.
– Держи, Вась, – Анна протянула крокодила, Вася взял, пробурчав "спасибо", положил на стол. Для приличия, надавил ему на хвост. Крокодил противно свистнул.
– Поди-ка, поросят накорми, ведро вон, – отправила Ольга Васю, чтоб разрядить атмосферу.
А Анна уселась на топчан, ошарашенно глядя в одну точку. Ольга молчала, продолжая переваливаться по кухне – хлопотать. Муж Анны ругал телевизор, называл рухлядью. Это Анну отвлекло, она зашла в комнату и вернулась в прежнее свое позитивное состояние.
С Васей все это время говорила мать весело, но как-то наигранно, а он дичился.
– Ты буквы-то знаешь?
– Да...
– Смотри, вот это какая? – она писала прутиком на земле "А"
Васька исподлобья поглядывал на букву.
– "А"
– Ух ты, молодец какой! А эта?
Василий отвечал. О том, что он уж прочёл много книг – молчок. Совсем не так он представлял встречу с матерью. И чем дольше мать гостила, тем больше он замыкался. Не протянулась связь, встала стена меж ними.
Погостили они недолго, на третий день собрались отчаливать. Жоре не слишком тут понравилось.
Ольга вечером перед отъездом завела с Анной разговор.
– Ваську-то куда, Ань? В детдом?
– Зачем в детдом? – Анна искренне удивлялась.
– Так ведь стара я уж. Не выращу...
– Да ну, бабуль! Живи долго... Я знаешь тоже наболталась. Так устала от бродяжничества. Хорошо, конечно, когда свобода. Мы знаешь, мы вот на Камчатку....
– Ань! – перебивала Ольга, зная, что Анна заведется, не остановишь, – С Васей что?
Ольга долго объясняла, что ей уж тяжело, что видит слабо, что болеет часто, а Ваське мать нужна, ему в школу скоро... Она пыталась убедить, но по глазам Анны видела – не пробила.
– Ну, понимаешь... Мы ведь с Жорой только сошлись, с матерью его жить будем. Там у них двушка. Там...
– Значит, в детдом?
– Ой, бабулечка моя любимая! Я думаю, что жить ты ещё будешь долго-долго. Не нагнетай. Все будет прекрасненько. Вот увидишь!
– Ясно, – обречённо кивнула Ольга. Говорить было бесполезно.
Утром пришла к ним Вера. Отвела Анну в сторону и тоже разговаривала, стыдила. Анна улыбалась, мотала головой. Не хотела она понять их. Не хотела открыть сердце.
Жора договорился, что на станцию отвезёт их Витька Жихарев опять на тракторе.
– Ну, ба, пока! – весело чмокнула она Ольгу в щеку, приобняла тётку Веру и ещё одну соседку.
Васятка торчал во дворе, за калитку не шел. Анна помахала ему рукой. Мужчины помогли ей забраться на высокие ступени, они хохотали, усаживались.
Последний взмах, прощание, и трактор монотонно застучал мотором. В кабине закурил Анькин муж. Они проехали половину поля приближались к сосновому лесу.
И вдруг...
И вдруг хлопнула калитка, и со двора сиганул следом за трактором Васька...
– Мама, мама! Мама, останься!
Ольга перепугалась, всплеснула руками, посмотрела на соседок – те тоже растерялись. И Ольга побежала следом. Ну, "побежать" уж, конечно, не могла, но казалось ей, что бежала изо всех сил. Поднималась грудь, казалось, остановится сердце, не хотели двигаться ноги, но она "бежала". Не за внучкой, нет, за правнуком.
– Мама, останься, – слышала впереди.
Она знала, что уж не догонит он, не вернёт. Они Аньку уговаривали – не смогли, а уж ребенок...Представляла, как горько ему будет, ругала себя и бежала дальше.
Трактор и Васек уж пропали из виду на лесной дороге, Ольга не понимала себя, в глазах темнело, но она все бежала. Закружили в глазах сосны, пошла дорога изгибами и за каждым поворотом – пусто. Бежала дальше. И когда уж ноги совсем отказали, когда остановилась, привалилась к стволу, вдруг услышала отдаленные голоса.
Силы сразу пришли, оттолкнулась от ствола побросала непослушные ноги дальше. За следующим поворотом в отдалении картина: у трактора вдали стоит Витька и Жора, а ближе к ней, на лесной влажной дороге на коленях сидит Анна, и обнимает ее Васек.
Ольга замедлила ход. Пусть попрощается как следует, да и аккуратно забрать надо как-то Ваську домой. Теперь бы сил хватило дойти до дома -то ... Ну, и посидеть на травке можно, коль уж... Главное, оторвать Ваську от матери.
Она приблизилась и вдруг увидела и услышала, что ее внучка плачет. Первый раз с младенческих ее лет ... Анна никогда не плакала, Ольга и не знала, как она это делает. Слушала и дивилась. А Васька стоит над матерью и гладит по голове, успокаивает.
– Ань, поезд. Опоздаем, ведь..., – кричал Анне муж от трактора.
И тут Анна утерла обеими руками лицо, распрямилась, положила руки на плечи Ваське, повернулась и быстро пошла к трактору.
Васятка одиноко стоял на дороге. Ольга скорей направилась как нему, чтоб ухватить, взять за руку. Подошла, крепко взяла его ладошку. Теперь удержит, не отпустит... Силу применит, но удержит.
– Мам, останься, – услышала Ольга, правнук смотрел на маму и шептал.
Витька завел мотор, Жора собирался подсаживать Анну, но она что-то там замешкалась, они о чем-то говорили, даже ругались. И тут мелькнула сумка, трактор поехал, а Анна осталась на дороге, оглянулась на них.
– Мама!
Ладошку Ольга отпустила не сразу, так вцепилась. Но расслабила. Анна и Васька бежали навстречу друг другу. Мать бросила сумку, закружила, завертела Васятку, а потом принялась целовать.
Трактор скрылся на изгибистой лесной дороге. Навстречу Ольге шли внучка с сыном. И оба были счастливы.
– Я остаюсь, бабуль. Хватит уж, нажилась в людях. Есть ведь у меня дом, и сын есть. И ты..., – у Анны заслезились глаза, и Ольга подумала, что слезы тоже иногда на пользу.
А Васятка сиял. Сам вернул маму. Смог...
– Ай! – остановилась Анна, Ольга испугалась и Васька замер, – Кажется, платья мои все уехали! – она шагнула дальше, – Ну, и фиг с ними. Начнем жизнь с новых платьев. Да, Васька?
Ноги Ольги пошли в отказ.
– Мне б пенек. Что-то я.....
– Садись на сумку, – Анна поставила сумку, усадили бабушку.
– Мне чуток....Вот пересижу, а то ведь не идут, проклятые...,– Ольга гладила себя по коленям с силой.
Аня присела перед ней на корточки, тоже начала массировать ей ноги. Подняла глаза.
– Я виновата, бабуль, прости....
Ольга потрепала ее по голове. Как же она любит их обоих –и внучку непутевую, и правнука.
И тут они услышали гул мотора. Из-за поворота показался Витькин трактор. Он остановился возле них, Витька высунулся.
– Так и знал, что баб Олю ноги не донесут. Говорю ему: "Успеешь, давай-ка, тепай сам, а я за нашими..." Загружаемся! Домой вас всех повезу.
***
Спасибо за прочтение, друзья!
Пишу для вас...
Ваш Рассеянный хореограф)