Продолжение записок профессора Санкт-Петербургской духовной академии Дмитрия Ивановича Ростиславова
В Палищах, среди болот, жили три церковных причта: три священника, два дьякона и шесть причетников, да еще три мещанина, именно семья Галкиных, наших дальних родственников, какой-то Илья и Силушка, да еще дочь замершего отца Василия.
От болотного и лесистого местоположения, в селе летом было ужасное множество комаров; в этом отношении Палищи не уступят прибрежью Миссисипи, где для спасения от москитов люди надевают на себя железные сетки. Палищенские жители, вместо этого, зажигали, положенные в глиняные горшки навоз, отчего комнаты наполнялись едким дымом; комары, не любя его, улетали в отворенную дверь.
У нас же в доме навоз мало зажигали, а больше курили, т. е. наполняли избу дымом от зажженных сырых поленьев дров. Мой покойный батюшка употреблял, впрочем, своё средство. Комары высоко от земли не поднимаются, а в селе колокольня была очень высока и на нее уже не залетал ни один комар. Поэтому батюшка, поужинав, брал с собой подушку и отправлялся на колокольню, под самые колокола, и там спал всю ночь. "Вот так место, - говорил, бывало, он, - нет ни мухи, ни комарика".
Но у жителей села и окрестных деревень были неприятные соседи из животного царства, покрупнее комаров, - это волки, филины и медведи.
Волков в окружающих село лесах водилось многое множество. Летом они для людей были не опасны, а вот домашним животным доставалось частенько расплачиваться с ними своей шкурой. Но, зимой, волки бродили нередко целыми стаями и любили преследовать человека, особенно, когда он ехал в санях на лошади.
Дороги был узкие, снега глубокие, поэтому волкам обогнать лошадь не было возможности; но, голод заставлял их отваживаться на смелые штуки. Догнав сани, они иногда старались при помощи скачка попасть "непрошенными компаньонами" в сани. Но, так как, для скачка волку надобно на несколько мгновений остановиться, то лошадь успевала в это время уехать вперед и скачок не помогал волку попасть в сани.
Другой маневр состоял в том, чтобы волк, зубами ухватившись за заднюю часть саней и упираясь ногами в снег, старался задерживать лошадь. Разумеется, подобный маневр тоже не удавался. Сидевшие в санях, в этом случае перебирались в переднюю часть их, маленьких детей клали на дно их, а взрослые стояли, держась за передок и нахлестки, т. е. боковые верхние части саней.
Люди посмелее запасались кольями и старались ими у волков отбить охоту "быть провожатыми". Употреблялись и другие средства. Волк очень хитер и боится попасться в какую либо ловушку. Поэтому из саней выбрасывали назад конец веревки. Волк, считая это чем-то вроде сетей, не всегда решался подбегать к саням, особенно, если к концу веревки привязывался большой пук сена; тут волк окончательно трусил.
Иногда бросали разные вещи из саней, лучше всего для этого были бочонки. Волк, увидав выброшенную вещь, увлекался любопытством и непременно ее осматривал, а бочонок считал обязанностью разбить, в надежде, вероятно, что-нибудь в нем отыскать.
Помню еще рассказ о том, как однажды мужик отделался от большой стаи волков.
Он ехал из лесу с дровами, которые в санях были сложены в виде поленницы и стянуты веревкой. Заметив волков, мужик приударил свою лошаденку, но скоро увидел, что ему не уехать, волки уже готовились атаковать его в санях. Тогда он топором быстро разрубил веревку, стягивавшую дрова; те посыпались в снег, некоторые поленья попали в волков. Волкам, конечно, нечего было бояться их, но неожиданность маневра так их удивила и перепугала, что они, нимало не медля, поворотили в лес.
При всем том, не припомню ни одного случая, чтобы кто либо из жителей и прихожан Палищ был съеден волками. Но собакам и другим животным, которые в зимнее время выбегали на улицу или за село, особенно ночью, не всегда безнаказанно проходила эта "отважность". Ночью же волки входили в самые деревни.
Нечего и говорить, что глупая дворняжка, бегавшая или лежавшая на улице, попадалась на "ужин их". И волки "умели вызывать собак со двора". Для этого они приходили вдвоем. Один из них становился задом к воротам и, просунув в какое либо отверстие свой хвост на двор, начинал им стучать.
Дворняжка, разумеется, подбегала, иногда даже хваталась зубами за хвост, который тотчас же скрывался; она, прихрабрившись, решалась его преследовать, вылезала со двора в подворотню, волк тотчас бежал прочь, собака поддавалась обману, преследовала его и отбегала от ворот. И тут, другой волк, сидевший в засаде, бросался на нее, беглец тоже возвращался и с несчастной дворняжкой поканчивалось даже в деревне, но большей частью волки уносили ее вон из деревни и вблизи ее, где-либо ужинали.
Во многих деревнях, в зимнее время, все почти не привязанные собаки, тем или другим образом делались жертвами волков.
Волки приводили в страх большую часть жителей сел Палищ не только своими нападениями на них и домашних животных, но и концертами.
Известно, что в слишком сильные морозы волки, особенно, если еще голод присоединится, начинают выть. Этот вой действительно отличается какими-то дикими звуками; каждый волк в таких случаях умеет придать своему голосу разнообразные тоны и переливы; слушая одного, или двух таких "певцов", подумаешь, что их собрался целый большой хор.
И эти концерты нередко распевались около Палищ. Однажды, я помню, как "лесной артист" захотел угостить нас своим пением у самым наших окон.
Вдоль уличной стены нашей избы стояла поленница дров, уже до половины разобранная. Волк, пришедши ночью в село, чтобы поживиться собакой или поросенком, которого нерадивая хозяйка не загнала во двор, но ничего не нашедши, взлез на эту поленницу и, вероятно, с горя "вздумал утешить себя хоть своими песнями", и вдруг, неожиданно для нас, раздался его концерт близ самых наших окон.
Батюшки моего не было дома, в избе сидели при огне только женщины и дети. Помню как все перепугались, большая наша часть бросилась на печь, на полати, точно волк лез уже в окно; я, сидев до того времени на лавке, тоже вскочил и бросился бежать по ней к переднему углу, к образам, где и приютился. Нечего и говорить о крике, которым все мы сочли нужным защитить себя от нападения своего неприятеля, хотя он даже и не думал лезть к нам. "Артист" вскоре замолк, и мы мало-помалу оправились от страха.
Филин, сам по себе, для человека нисколько не опасен, но его визитов в Палищах боялись чуть не более волчьих.
Филин, вместе с совой и летучею мышью, принадлежит к ночным птицам. Это само уже дает "дурное понятие о них"; ведь день и свет называются божьими, а ночь и тьма, разумеется, в распоряжении нечистой силы, которая любит проказничать в ночное время, особенно в полночи. Отсюда вытекает, что "все вообще ночные птицы не божьи твари, а дьявольское произведение".
И потом, у филина и совы, передняя часть готовы представляет нечто похожее на человеческое лицо, ясно, значит, что эта обезображенная фигура человека принадлежит, если не самому чёрту, то, по крайней мере, любимым его животным, в которые, в потребных случаях, и сам он преобразуется.
Когда я уже был Академии, а батюшка мой жил в Туме, то в отсутствие его случилось в доме происшествие, которое всех напугало.
Сова залетела к нам в сени и никак не могла из них выбраться. Кто-то, вышедши туда, увидал ее блестящее глаза и возвестил об этом в избе. В сени отправилась целая "экспедиция для исследования"; тут, при виде птицы с мордой, похожей на человеческое лицо, пришли все в удивление, а некоторые и в ужас, но у кого-то достало смелости схватить сову и внести в избу; к счастью, стояла в избе довольно большая клетка, в которую и засадили пленницу.
Все окружили ее и принялись за решение вопроса: что это за существо?
Батюшки и матушки не было в то время дома; "комендантом" осталась бабушка Фекла Акимовна, лишенная зрения; из предстоящих перед ней людей никто никогда не видывал совы. Естественно, что все обратись к бабушке за разрешением предложенного вопроса, и описали фигуру птицы еще страшнее, нежели как она казалась.
Старушка, считавшая себя знатоком демонологии, порешила, что это, должно быть чертёнок, с чем согласились и прочие. Бабуля тотчас же приказала поскорее осенить крестом клетку со всех сторон, потому что, по общему поверью, черт уже никак не решится выйти в ту сторону, которая осенена крестом. Разумеется, принялись крестить всю клетку и когда убедились, что уже не осталось ни одного местечка, куда бы можно было выскочить нечистой силе, то оставили клетку до утра, чтобы пойманного чёрта "представить куда следует".
А уже поутру какой-то добрый человек разъяснил, что "пойманный черт" есть настоящая сова.
Филин же был страшен деревенским жителям не одним своим видом, но и голосом. Действительно, крик его может испугать человека. К тому же, филин любит кричать ночью, и иногда для этого прилетает на сельские колокольни. Можете судить, какой переполох бывал в селе, когда вдруг, в глухую ночь, раздастся длинный и страшный крик филина с колокольни.
В Палищах крик филина слишком часто повторялся; однажды даже, один филин решился избрать колокольню своей "постоянной квартирой". Батюшка мой старался убедить жителей, что "от крика филина также мало можно ожидать беды, как и от крика любого животного", но жители оставались при своем убеждении; даже в доме отца, кроме его самого, считали филина если не чёртом, то существом очень близким к нему, и потому, услышав крик его с колокольни, приходили в ужас; и я тоже, смотря на испуганные лица всех, прижимался где либо в уголку и сидел в ожидании грозной беды.
В лесах же, ночной крик филина был еще страшнее, потому что усиливался и повторялся эхом. Это точно было так, как будто кто-то захохочет, а другой ему с какой либо стороны через несколько секунд ответит таким же хохотом. Очевидное дело, что подобным образом могли перекликаться в лесу только лешие. Вот почему, по общему почти мнению, "палищенские леса были битком набиты лешими".
Медведь, или, Мишка, Михаил Иванович, как особа, наклонная к уединенной, отшельнической жизни, не любит, кроме нужных случаев, показываться на глаза людям. Но, около Палищ встречи с ним бывали нередки, и происходили печальные, а иногда и смешные сцены.
Однажды в воскресный день, помещик деревни Голваревой, по окончании обедни, закусив и выпив у моего батюшки, отправился домой, но для сокращения дороги, велел кучеру ехать прямо в деревню, а сам пошел по кладинам, набросанным по болоту. В болоте росли кое-где кучки деревьев, помещик шел, призадумавшись и, выйдя из-за деревьев на открытое болото, чуть не носом к носу встретился с медведем.
Мишка, на другой стороне болота поймав и заломав лошадь, нашел нужным перетаскивать ее через него, вероятно, для своего семейства. Но бедняга был в больших хлопотах. Кладины были неширокие; один Мишка мог еще через них пробираться, но труп лошади часто сваливался в болото, и вместе с собою увлекал Мишку, которому не хотелось выпустить ее из своих зубов.
Он кое-как выбирался сам на кладины, затем вытаскивал лошадь и с нею отправлялся далее; лошадь снова попадала в болото, и для Миши начинались новые хлопоты. Помещик встретился с ним уж после того, как мишка несколько раз побывал в болоте и был уже очень раздражен. Увидав помещика, он выразил свое негодование ревом и даже обнаружил враждебные намерения, вероятно, надеясь, что человека он скорее и без больших хлопот донесет до своей берлоги, нежели лошадь.
Помещик решился отступить; Мишка двинулся было за ним, но помещик быстро побежал, а Мишка, преследуя его, срывался с кладин, и потому счел за лучшее заняться снова лошадью. Помещик же другой дорогой возвратился в деревню.
Но не всем проходила так безопасно встреча с медведем, как этому барину; случалось, хоть и редко, что Мишка расправлялся с "царем земным" по-своему. Не знаю почему, в народе, как я слыхал в детстве, было убеждение, что Миша, поймав человека, обыкновенно подминает его под себя "головой к заду", затем заворачивает одежду, почти так же как делают, когда нужно высечь мальчика, и потом будто начинает кушать те мягкие части нашего тела, по которым падают удары розог (то есть ягодицы).
Помню даже, что один мужик был отбит у медведя после того, как последний скушал его одно бедро. Раны как-то залечили, и мужик остался жив, но сидел уже всегда наклонясь на одну сторону, потому что седалищные его части был неравны и не могли его поддерживать в прямом, вертикальном положении.
Надобно сказать, что женщинам и детям едва ли не чаще, нежели мужчинам, приходилось, около Палищ, встречаться с медведями.
Причиной этого была малина. Известно, что Миша очень любит малину; он не только с аппетитом ее кушает, но нередко и поселяется в тех местах, где она изобильна. Малина особенно любит расти в тех местами, где много валежника, который почему-то назывался в Палищах "колодами". Под такими-то сосновыми и еловыми колодами, пока еще сучья их покрыты иглами, медведь устраивает иногда свои постоянные или временные квартиры.
Поэтому женщины и дети, которые ходят за малиной, нередко видали медведя.
Иногда он сидит на колоде, подбирает лапами соседние кусты малины и объедает ягоды, иногда то же самое делает, ходя по земле; в такими занятиях он мало обращает внимания на окружающие предметы, и люди, увидав его, легко спасались, не будучи замеченными, а если и бывали замечены, то Михаил Иваныч, занятый удовлетворением аппетита вкусными ягодами, разве только ворчаньем выражал свое неудовольствие.
Совсем другое дело происходило, когда Миша заберется уже под какое либо лежащее на земле дерево для отдыха. Ягодники смело ходят по дереву, не подозревая, что тут вздумал поуспокоиться от своих занятий Миша; кричат, смеются и тем нарушают его покой. Можно судить об их ужасе, когда он, выведенный из терпения, или зарычит под деревом, иногда чуть не под ногами ягодособирателя, а иногда даже и выйдет наружу, чтобы наказать дерзкого нарушителя его покоя. Тут не обходилось без беды.
Самым грозным врагом медведей в Палищенском приходе был крестьянин деревни Голваревой Трофим или, как его обыкновенно звали, Трушка. Это был здоровый, смелый и хладнокровный охотник на медведей, своего рода Жерар. Ему удалось достать от какого-то солдата отличное ружье, из которого выстрелянная дробь на расстоянии 50-ти шагов пробивала лопату, притом нисколько не разлетаясь, а долетая до лопаты в куче.
С этим-то ружьем и с небольшой собачонкой, приученной к медвежьей охоте, он один отправлялся к медвежьей берлоге, вызывал оттуда жильца, подпускал его к себе на близкое расстояние и ожидал, когда медведь становился на задние ноги; тогда верное ружье посылало пулю в сердце и медведь падал мертвый в нескольких шагах от охотника. Если же какой либо "хитрец-медведь" не становился на задние лапы, а шел на четвереньках, то Трушка целился в глаз, и рука с ружьем ему не изменяла.
Однажды какой-то крестьянин сказал ему о том, что им найдена медвежья берлога. Трофим взял его с собою для указания берлоги, но мужик растерялся или ошибся в своих приметах. Охотник и он долго ходили по лесу и, влезши на лежавшее огромное дерево, пошли по нему - Трофим впереди. Между тем, медведь, услышав их крик, решился выйти из берлоги.
Крестьянин, обернувшись назад, с ужасом заметив, что медведь вылезал из своего жилья, начал в испуге кричать: "ой, дядя Трофим, ведь лезет!". Трофим не понял сначала смысла этих слов, продолжал медленно идти по колоде, поглядывая по сторонам. Но медведь, наконец, вылез из берлоги и взобрался на дерево. Мужик уже страшным голосом закричал: "ой, дядя Трофим, ведь уже вылез!", - да и дерево от той тяжести заколебалось.
Трофим обернулся и в первый раз в жизни немножко было струсил. "Ну, батюшка, - говорил он моему отцу, - медведь шел прямо на меня, товарищ мой с колоды спрыгнул и давай Бог ноги; ружье мое было еще на перевязи". Но храбрец скоро оправился и, собравшись с духом, крикнул грозным голосом: "стой, Мишка!". Мишка, действительно, почему-то остановился. Трофим воспользовался этим и успел всадить ему пулю в глаз.
Трофим убил до 50-ти медведей в течение своей жизни и удивительное дело, - умер в своей постели.