Завершаем наш марафон "Шелковый путь" отзывом Ярослава на очень интересную и необычную книгу.
Автор: Ярослав
Что такое Мацяо? Крошечная деревушка на несколько десятков дворов, которую почти невозможно найти на карте, два гуна и заливные поля, зажатые меж горных хребтов. В Мацяо много камней, много земли. Камни и земля лежат здесь тысячи, десятки тысяч лет, но как ни вглядывайся, перемены в них не увидишь. Каждой своей частицей они утверждают вечность. Бесконечные воды шумят, как и тысячу лет назад, и тысячелетняя роса до сих пор висит на придорожной траве, и тысячелетний солнечный свет до сих пор слепит нам глаза, разливаясь впереди белым гудящим маревом.
Вот в это тысячелетнее царство и попадает 15-летний Хань. На одном из этапов «культурной революции» председатель Мао решил в массовом порядке добровольно-принудительно отправить городских юношей и девушек на перевоспитание в деревню, дабы приобщить их к сермяжной правде жизни. Молодой человек проведет в заповедной деревне 6 лет (реальный Хань в реальном Тяньцзине провел 8), а став впоследствии писателем, начнет писать хронику Мацяо, взяв за основу ее язык. Вроде бы и китайский, но очень своеобразный. Где многие слова противоположны по значению языку «официальному», где «братулями» называют сестер, «спящими» – умных людей, а «тверёзыми» – дураков. Где другие слова имеют несколько трактовок, порой, сильно отличающихся друг от друга.
Так в 1996-м и появится «Словарь Мацяо» – 115 глав, начинающихся с толкования какого-нибудь мацяоского слова, а потом уходящих в свободный полет импровизации. История и жизнь деревушки нанизывается на этот словарный «костяк» без строгой хронологии и последовательности (что не всем понравится), но картина, которая в результате вышла у Ханя Шаогуна, меня очень впечатлила.
Сразу вспоминается книга, созданная по тому же принципу 12 годами ранее – «Хазарский словарь» Милорада Павича. Правда, говорят, что сходство тут чисто внешнее, а Хань категорически отвергает влияния и даже судебный процесс в Китае по этому поводу выиграл. Ну и не будем больше про Павича – «Словарь Мацяо» вполне себе самобытен и интересен.
Хотя, на первый взгляд – какая такая интересная жизнь в глухой китайской деревушке времен правления председателя Мао? Работа на заливных полях по 10 часов в день. Для разнообразия – рубка леса на горном хребте или махание киркой в каменоломнях. Совсем уж для изюминки – рытьё бомбоубежища (о нем – немного ниже). А если остается свободное время, получите культурный досуг – собрания с хоровым цитированием Великого Кормчего или постановку какой-нибудь из восьми «образцовых революционных пьес». И с таким нехитрым бэкграундом Хань Шаогунь выплетает затейливое, объемное и многоцветное полотно.
В основном, это истории тех или иных жителей деревни или их соседей, перемежаемые авторскими размышлениями на самые разные темы, связанные с лингвистикой, психологией, искусством, а то и с философией. Причем все так переплетено, что вот здесь автор рассуждает о взглядах Ясунари Кавабата или постулатах доктора Фрейда, а через пару-тройку страниц, глядишь – мацяосцы уже кого-то подвешивают на дереве и обливают навозом или распевают похабные частушки. И язык книги постоянно меняется от нарочито простого до практически академического, а грубовато-натуралистичные описания переходят в живописно-поэтические.
Деревня без старого дерева похожа на дом без родителей или на голову без глаз – с какой стороны ни посмотри, такой деревне будто не хватает сердцевины. И сердцевиной Мацяо были два старых клена. Все мацяоские пащенята когда-то вдыхали шелест их листвы, с молоком матери вбирали пение цикад в их кронах и хотя бы однажды разглядывали пугающие картины в причудливых очертаниях наростов на их коре. Бесовы клены не нуждались в догляде, и в хорошие времена деревенские о них даже не вспоминали, а если и вспоминали, старались обходить стороной. Зато клены охотно принимали под свою сень людей одиноких, шелестом листвы омывали их тоску, и из россыпи серебра, просеянной сквозь густые кроны, которое то плясало под ногами, то разбегалось в разные стороны, то струилось по земле, то возвращалось к своему истоку, сотворяли ясные, безоблачные сны.
А тяжесть и горечь повседневной жизни, усугубляемые придурью идеологии (явной жести, в духе Мо Яня, как по мне, в книге нет, но разных смертей хватает) сплетается с иронией. Правда, юмор эпохи «культурной революции» часто не особо тонок и не слишком светел.
С появлением новостей о напряженности на границе коммуна распорядилась выкопать в каждой деревне по бомбоубежищу (еще их называли стратегическими пунктами). Говорили, Советский Союз готовит удар с севера, Америка – с юга, Тайвань – с востока, поэтому все убежища должны быть вырыты к началу зимы. Еще говорили, будто русские уже выпустили какую-то огроменную ракету, и если китайские самолеты не справятся со своей задачей, через пару дней она долетит до нас. Поэтому продбригада организовала три смены, и мы работали круглыми сутками, чтобы выполнить задание коммуны до начала Третьей мировой.
(между прочим, так начинается одна из самых трогательных и печальных глав книги, вызывающая в памяти тютчевское «Как сердцу высказать себя?» Тоже лингвистический вопрос, замечу)
На фоне таких парадоксальных (как и сама жизнь, впрочем) сочетаний и расположились несколько десятков персонажей «Словаря Мацяо» со своими личными хрониками. В основном это, так сказать, «простые труженики», хотя «труженики» они, отнюдь, не все, а что касается простоты…
Взглянем, для примера, на «водягу» Чжаоцина. «Водяга» это в переводе с мацяоского – жадина, сквалыга, скаредник. Так и начинает описывать его Хань – тырит всё, что плохо лежит, постоянно занимает и редко отдаёт. А еще любит однообразные сальные шуточки и ужасно скрипит зубами по ночам (спать может в любом месте и положении). Привлекательный тип, не правда ли? Но вот Чжаоцзин берется за свою привычную мотыгу:
Особенно мне запомнилось, как красиво Чжаоцин управлялся с мотыгой: тяжелая трезубая мотыга сама летела вверх и опускалась в такт его шагам, описывая плавную дугу, с начала и до конца послушная его воле. Когда мотыга касалась земли, Чжаоцин легким движением запястья подкручивал зубья, чтобы тут же раздробить вынутый ком в мелкую крошку. Он мерно переступал с одной ноги на другую и работал без суеты, ни секунды не тратя впустую. Все его движения, слаженные и легкие, составляли единое целое, которое невозможно было прервать или разделить на части, как будто Чжаоцин не махал мотыгой, а исполнял какой-то виртуозный танец. Голова его всегда оставалась склоненной – грациозный солист балета в ореоле оранжевой дымки.
А когда автор попадает в одну затруднительную ситуацию, первым замечает это именно Чжаоцин и сочувственная его реакция настолько искренна, что Хань запоминает это на всю жизнь. Да и, оказывается, не только водяга он, но и философ, могущий изречь:
– Жизнь человечья – травный цвет, а деньги – что деньги? Жить надо для радости.
И эдаких деревенских чудиков, неоднозначных и разноцветных персонажей в «Словаре Мацяо» – пруд пруди. Есть «пустоброд» Ма Мин, образом жизни и глубиной мысли подобный Диогену (и живущий что-то подозрительно долго). Есть «батюшка девятисум» – король окрестных нищих, который может оскорбиться за ненадлежащее подаяние и тогда – горе подавшему скупердяю. Есть герои-любовники, Тесян и Треух, явный мезальянс: она – жена местного партсекретаря, он – деревенский раздолбай и хулиган. Но страсть промеж ними возникает нешуточная, а конец истории сродни шекспировским концовкам. И это только малая часть обитателей «Словаря».
«Легкой приправы» магического реализма, обещанной в аннотации, по сути дела, нет. Всё же Мацяо – это не Макондо. Если иногда возникает что-то такое, типа переселения душ, автор следом усердно разоблачает «чудеса», вспоминая ненадежных свидетелей и помутненное сознание. Но в «Словаре» ощущается другое – некая былинность и легендарность описываемого, настоянная на тысяче лет истории. Не случайно, ближе к концу книги, когда взрослый Хань уже по своей воле приезжает в Мацяо, в строках начинают проскальзывать сожаление и тоска. И это не просто тоска об ушедшей юности, тяжелой, но все равно увлекательной. Это, мне кажется, ощущение того, что прогресс, несущий комфорт, а с ним – унификацию и «глобальную деревню», при всей своей, вроде бы, правильности вытесняет что-то важное. И вытеснение это, наверняка, необратимо.
Впрочем, имейте в виду, что в мацяоском диалекте слово «начало» абсолютно созвучно слову «конец». А значит, в финале на дворе опять 1960е и мы снова шагаем по «чиновной» дороге к деревеньке с двумя бесовыми кленами на склоне горы.
«И нелепо делать вид, что я стою у руля, когда вокруг столько кармы, и инь, и ян»…
Хорошая книга.
ПС: и нужно, безусловно, отметить, что здесь мы имеем дело с прекрасным дуэтом автора и переводчика. Алина Перлова переводила книгу около двух лет и это, на мой далёкий от знания китайского взгляд, явно неординарная работа. Окаянный перевод – иначе не скажешь!
(«слово «окаянный» в мацяоском наречии используется для характеристики всего талантливого и выдающегося, всего безупречного, необычного, незаурядного»)
****************************************************************************************
Огромная благодарность Ярославу за такой отзыв (отдельное спасибо за фотографии!)
По описанию эта книга напомнила мне книгу Юй Хуа "Жить", где также показана жизнь простых людей в деревне. Только в "Жить" люди родились в такой деревне, а тут молодежь в добровольно-принудительном порядке отправили в деревню на перевоспитание ))
Добавила книгу в свой список для чтения. И кстати "Словарь Мацяо" входит в список «100 лучших произведений китайской литературы ХХ века».
Заинтересовала вас книга? Планируете читать?