Зима сорок третьего года выдалась суровой. Перед новым годом затрещали такие морозы, что на улицу нос высунуть страшно. Два дня бригадир дал колхозникам послабление. Хоть и есть работа, да как людей не поберечь. Обморозятся все. И так работают, как каторжные. Не выходных не видят, не денег. Все, что вырастят да с полей уберут, все на фронт идет. В колхозе оставалась только самая малость. Хорошо если на семена хватит. Про трудодни все давно уже забыли, даже и не вспоминали.
Валя с матерью работали не только за совесть, но и за страх. Откуда то по деревне прошел слух, что семья то у них с душком, муж то у Маши враг народа оказывается. Кто, откуда принес это, концов не найдешь. Наверное со станции. Больше то откуда. Только одному стало известно, как и вся деревня узнала.
Маша сильно переживала. Не за себя, за Валю, за маленькую Настю, за Витьку. Он то совсем парень стал. В колхозе работает наравне со взрослыми. Осенью восемнадцать ему исполнится. Люди разные. Кто то с пониманием отнесется, а кто то и обидеть может. Они и до этого работали на совесть, не отлынивали от самой грязной и тяжелой. А теперь и вовсе молча выслушивали бригадира, когда он с вечера со своими нарядами приходил и с утра безропотно выходили на работу.
В лютые морозы Валя не носила Настенку в ясли, оставляла с бабой Нюрой. Старуха уж совсем плохая стала. Постоянный голод забирал ее последние силы. Но поводиться с Настей никогда не отказывалась. Так что малышку всегда можно было оставить дома, если нужда придет.
Второй день никто не работал. Только Витька бегал на ферму, помогать скотницам кормить коров да лошадей. Баба Нюра с вечера забралась на печь. Утром она, не встала к завтраку. Слабым голосом ответила, что не хочет. Когда и обедать отказалась, Маша забеспокоилась. Заварила питье для нее, забралась на печь. Баба Нюра взяла ее руку, посмотрела в глаза.
- Не старайся про меня, Все одно пора уж собираться. Зажилась я на этом свете. Сегодня во сне детей своих видела и маму. Зовут они меня к себе. Плохо им там без меня. Видно время мое пришло. Долго не наживу.
У Маши все внутри похолодело. За столько лет, что они здесь прожили, баба Нюра стала им родной, почти как мать. И вот она собралась уходить туда, откуда не возвращаются. Маша попыталась что то говорить, но Нюра только головой замотала и закрыла глаза, давая понять, что разговор окончен.
Маша понимала, что это конец Нюриного жизненного пути, днем раньше, днем позже, но все одно он придет. С Валей поговорили. Только бы морозы немного ослабли. Мужиков то нет в последний путь проводить старушку. Бабам придется взять все заботы на себя. Да ведь и не она первая. Сколько людей унесли на погост за военные годы.
Сама природа будто подслушала их разговоры. К утру сменился ветер, подул с запада, посыпал снежок. На улице сразу теплее стало.
Проводили бабу Нюру честь честью. Справили все по старинным обычаям. Даже поминальный стол собрали. Пусть там и стояла только картошка нечищеная да капуста квашеная, но никто и слова не сказал. Голодное время, что тут скажешь.
И снова продолжалась жизнь. За зимой весна пришла. Весна выдалась странная. То снег, то дождь, то ветер, будто земля просыпалась после долгого кошмара. Но люди радовались и такой весне. Радовались солнышку, которое все чаще стало к ним захаживать, пригревать бревенчатые стены. Тепла ждали, ждали первых проталин, первой травы. Все запасы на зиму подходили к концу. Валя как то пошутила.
- Сколько травы мы в эту зиму съели, так корову можно было бы прокормить.
Маша испуганно оглянулась. Вдруг услышит кто, да посчитает, что слова дочери сказаны против власти.
- Валя, что ты говоришь. Забылась, что за нами приглядывают теперь. Ты думай, когда говоришь. А лучше вообще поменьше говори.
- Мама, да что это за жизнь такая, - почти заплакала Валя. - Почему всегда приходится бояться, молчать, даже когда хочешь чего то сказать.
- Потерпи, потерпи детка. Вот война закончится, тогда легче будет. Вон наши как немца то гонят. Все одно победа придет.
Только то , что победа придет, поддерживало дух колхозников. В рваной одежде, почти босые, начинали они сев в том году. Валя с матерью шли по обочине поля, собирали проклюнувшиеся пестики, складывали их в карманы. Навстречу бригадир.
- Стойте, чего это у вас карманы то так оттопырились. Зерно украли? - Он воинственно подошел к женщинам. - Ну ка выворачивайте.
Женщины безропотно начали выкладывать песты из карманов. Не увидев ни одного зернышка, бригадир даже засовестился слегка. Вот, напал на баб ни за что ни про что. И чего это на него нашло. Знает ведь, что не воровки.
- Ладно, идите уж. Да песты то соберите. Все варево какое сварите. - уже миролюбиво закончил он и пошел дальше, как ни в чем не бывало.
- Видишь, дочка. Найди он сейчас хоть одно зернышко у нас в карманах, так и отправил бы в тюрьму, как расхитителей колхозной собственности. Вот и запомни. Никогда ничего не бери колхозное. Пусть на дороге валяется, пусть сгниет, но пройди мимо. Законы теперь такие.
Женщины не поленились, собрали все, что вытащили из карманов, пошли дальше. Не оставлять же такое добро, кашу, глядишь, сварят.
С теплом жить полегче стало. Вскоре и сныть пошла. Маша любила эту Серафимову траву. Всем семейством отправлялись они по оврагам за ней с весны. Собирали все лето. Сушили, да в мешках на подловке вешали. Только вот и другие время не теряли. Вся сныть вокруг деревни была выдрана. Приходилось искать ее в укромных местечках.
Да чего только не запасали. Все, что можно съесть и не отравиться при этом. Тем и выживали в голодные военные зимы.
Осенью, Вите только восемнадцать исполнилось, принесли ему повестку на войну. Совсем недавно он был мальчиком, которого увлекали звезды, который бредил путешествиями, читал взахлеб книги, с удовольствием учился. Теперь это был взрослый парень, высокий, с твердым взглядом.
Маша знала, что так будет. Но в душе надеялась, что вдруг какая-нибудь отсрочка, вдруг попозже, хоть два месяца, хоть один.
Но повестку принесли через три дня после его совершеннолетия. Маша плакала, а Виктор успокаивал мать.
- Не бойся, со мной ничего не случится. Ведь самое страшное в войне уже пережили. Теперь только гнать врага обратно.
Провожало семейство Виктора, как, совсем вроде недавно, провожали Саню. Только Нюры с ними не было. Да Настя уже не в одеяло завернута, а топчется возле своего дяди, которого называет “тятей”.
- Вот и этот “тятя” уходит. Некого так больше звать Настене. - горестно подумала Валя.
В этот раз провожали троих мальчишек, тех, кто учился вместе с Витей, закончил семилетку, а потом сразу в колхоз работать. Иного пути не было. Из взрослых мужиков уже никого не осталось. Только старики, да вот эта мелочь потихоньку подрастали.
Возчик взялся за вожжи, заскрипели несмазанные колеса телеги. Виктор повернулся к провожающим и громко крикнул, чтоб ветер не отнес его слова.
- Я вернусь, мама! Я обязательно вернусь! Ты только жди меня. И не бойся ничего.
Маша заголосила. Валя стояла молча, сжав зубы. Ей тоже хотелось зареветь во весь голос, но ведь рядом Настя, она может испугаться. Поэтому и приходилось сдерживаться. Валя даже матери прошептала, чтоб успокоилась, не пугала Настю причитаниями.
Дома, после проводов, стало совсем пустынно. Была семья, даже тесно порой казалось в избе, а тут места, хоть пляши. Каждому по кровати. На полатях теперь некому спать, печь тоже пустует.
Дни шли один за другим, Маша ждала письма от сына. Приходили они редко. Видно почта где то плутала по военным дорогам. То нет ничего, а то сразу два придет, как то раз почтальонка сразу три письма принесла. Вот и жди их.
А потом письма перестали приходить. Писали и Валя, и Маша. Но никакого ответа. Но однажды пришло письмо, написанное чужой рукой. Какой то сослуживец ответил им, что Виктор был ранен, лежал в медсанбате. Они ждали, что друг скоро вернется, но вместо этого его увезли в госпиталь. А куда, в какой госпиталь и почему увезли, никто не знает.