Из избы донеслись тихие всхлипы Дениски, и я решил вернуться обратно. Малец слез с печи и пересел на пол рядом с лавкой, на которой лежал Потапыч. Всхлипывал и растирал кулаками по щекам слёзы и сопли, иногда кидая взгляды на тела перекрутов.
– Испугался, да? – спросил я.
– Мама, – прошептал Дениска, заставив меня призадуматься.
Я склонился к нему и легонько тронул за плечо.
– Дениска, ты чего?
– Это моя мама… – выдохнул мальчик.
Я оглянулся назад, на искорёженные тела. В груди похолодело от сложившейся вмиг картины. Это ж я её уложил на глазах пацана! Так вот почему он всё повторял как заведённый: «Мамочка, мамочка…» И как он в этой образине свою мать опознал? Она и на человека-то мало похожа. Не иначе, сердцем почуял.
– Ты уж прости меня, Дениска, – пробормотал я в смятении.
Мальчик дёрнул головой, то ли отклоняя мои неуклюжие извинения, то ли отгоняя свои невесёлые мысли. Я решил, что будет лучше оставить пацана в покое и вернуться на улицу.
– А этот малыш – наверное, мой братик. Или сестричка, – добил меня в спину Денискин голос.
Раздосадованный, я сорвал с гвоздя в сенцах старый брезентовый плащ и накрыл им тела перекрутов. На душе было погано.
Рассвет занимался над нашим домом, всё смелее проливал в окна тусклый свет. На лавке застонал Потапыч, чем остановил моё бегство с поля скорби. Я вернулся и склонился к старику.
– Потапыч, ты как?
– Деда! – рядом возник Дениска, всё ещё пошмыгивающий носом, но уже почти оправившийся от потрясений.
Вместо ответа Потапыч издал протяжный мучительный полустон-полувздох и обвёл избу мутным взглядом.
– Кажись, светает, – хрипло прошептал он, глядя в окно. – Все живы?..
– Все, Потапыч, все, – отозвался я.
– Деда, тебе, может, водички принести? – дрожащим голосом спросил Дениска.
– Принеси, родной… – старик перевёл взгляд на меня, дождался, когда малец умчится в сенцы с поручением, и произнёс: – Не выдюжить мне… Помру скоро… Ты тогда Дениску-то к себе забери.
– Не болтай, Потапыч. Мы тебя подлечим.
Вернулся мальчик с кружкой, и старик жадно приник к ней. Глядя в его заострённое бледное лицо я и сам понимал, что Потапыч от нас уходит, но верить в это не хотелось.
– Вот спасибо, – прошептал старик, опустошив кружку. – Как ангел крылом погладил. Ну-ка, Дениска, иди-ка ты узнай, может, дяде Паше помощь какая нужна. А мы тут по-взрослому потолкуем.
Старик дождался, когда мальчишка скроется и сделал мне знак глазами, чтобы я наклонился.
– Я ведь вот чего боюсь-то, – начал он, тяжело переводя дыхание. – Вдруг я после смерти тоже перекрутом стану? Видишь, как это заразно? Детёныш их меня только за руку хватил, а мне тут же передалось. А подержи он меня подольше, может, меня всего скрутило бы.
– Потапыч, ты чего басни сочиняешь? – рассердился я.
– Ты погоди зубоскалить-то, – остановил меня Потапыч. – Ты мне обещай, что как я помру, ты мне голову-то прострелишь, как тем перекрутам. Обещаешь?
– Потапыч! – возмутился было я, но он настойчиво повторил:
– Обещаешь?
– Обещаю, – глухо выдавил я.
До того, как старик завёл этот разговор, мне почему-то и в голову не пришёл такой вариант развития событий. А теперь я не мог отделаться от назойливых мыслей. Раньше мы все были уверены, что перекрутами становятся лишь те, кто угодил в аномалию. А сегодня выяснилось, что это заразно, как чесотка.
– Ну вот и ладно, – старик прикрыл глаза. – Ступай теперь. Я отдохну малость. Намаялся я за долгими разговорами.
На улице уже было ясное утро. Голосили как ни в чём не бывало птицы. О жуткой ночи напоминали лишь изуродованные тела, валяющиеся повсюду на земле, как поваленные ветром огородные чучела. Дениска с Павлом возились у сарая. Не столько полезное что-то делали, сколько время убивали до прибытия вояк. Те после таких весёлых ночей обязательно навещали нас, собирали перекрутов и увозили куда-то.
– Иди-ка, Дениска, с дедом побудь, – сказал я, подойдя к ним, и мальчик охотно побежал к дому.
– Как там Потапыч? – спросил Пашка.
– Плох старик. Не довезём мы его до кордона.
Павел буркнул себе под нос что-то нечленораздельное. Новость, видимо, его не обрадовала.
– Надо бы тех, что в избе, тоже вытащить, – сказал он чуть погодя, подразумевая перекрутов. – Пусть их тоже вояки заберут.
– Не нужно. Тех похоронить надо. Вон там, за сараем, у плетня. Дениска в перекруте мамку свою признал, а детёныш – её, стало быть, тоже родня мальчонке.
Пашка с шумом выдохнул, поскрёб затылок.
– Дела… – только и смог растерянно сказать.
Больше мы с ним не проронили ни слова. Достали из сарая лопаты, вырыли глубокую могилу. Нашли кусок старого брезента, чтобы завернуть тела. В тот самый момент со стороны дома послышался злобный заливистый лай Карая и Денискин плач: «Деда… деда…». Мы бросились к дому, чуя неладное.
Карай встретил нас у входа в кухню. Припадал на передние лапы, подскакивал, сердито помахивал хвостом и заходился лаем. Дениска жался в углу под иконой, точно у Богородицы защиты просил и причитал в слезах: «деда… деда…».
А с Потапычем на лавке творилось что-то жуткое. Его ломала и корёжила неведомая неумолимая сила. Растягивала и сжимала, меняя человеческий облик на нечто чужеродное, страшное.
– Твою дивизию, – простонал Пашка, пятясь назад и озираясь в поисках вил или иного оружия.
Я решительно шагнул вперёд, к лежащей на столе двустволке.
– Дениска! Закрой глаза и уши и считай до ста! – скомандовал мальчишке.
Тот покорно ткнулся лицом в коленки, обхватил голову руками и громко зашептал:
– Один… два… три…
Я взвёл курок.
– Четыре… пять… шесть…
Прицелился в сильно изменившееся лицо старика. Почувствовал предательскую дрожь в руках и стиснул зубы.
– Семь… восемь… – всхлипнул Дениска.
Эх, Потапыч! Прости, старик! Задал ты мне задачку на долгие ночи кошмаров.
– Девять… десять…
От выстрела пронзительно звякнули стёкла в оконной раме, всем телом вздрогнул Дениска в углу, но головы не поднял. В ушах у меня звенело, в горле першило от пороха и слёз. Быстро, почти не глядя, я подошёл к лавке, сдёрнул с печи одеяло и накинул на обмякшее тело старика.
– Двадцать один… двадцать два… – исправно, как молитву, продолжал шептать Дениска.
Дальнейшее я помнил как в тумане, словно смотрел через силу какой-то муторный фильм. В могилу за сараем мы уложили сразу троих: Денискину маму с её детёнышем и Потапыча. Всех близких мальчонке людей. К тому моменту Дениска уже не плакал. Стоял, насупившись, пока земля засыпала уложенные в могилу тела. Управившись, мы какое-то время постояли над холмиком втроём. Словно в своеобразном молчаливом противостоянии: трое там, под землёй, трое здесь – над могилой. Мёртвые и живые. Перекруты и люди. Потом Пашка легонько толкнул меня в бок.
– Пойдём, покурим, – сказал мне тихо.
Мы доплелись до крыльца, уселись на ступеньки, устало вытянув ноги.
– Гнусные дела, – выдохнул Павел вместе с сигаретным дымом. – Чего теперь делать будешь?
– Дениску к себе возьму.
Мы замолчали, глядя на ползущие по небу облака. К вечеру, похоже, собирался дождь. Шумно вздохнул под крыльцом Карай, решивший вздремнуть после бессонной ночи. Меня тоже начало клонить в сон, и я прекрасно понимал, что нужно последовать примеру псины и поспать до наступления темноты, потому что, кто знает, сколько дней над лесом будет полыхать бледное зарево, выпуская из неведомой бездны всякую нечисть. Я докурил сигарету и встал, собираясь войти в избу. Надо было собрать немногочисленные пожитки мальчишки. Но меня остановил грозный рык Карая, выползающего из-под крыльца. Я оглянулся через плечо и… остолбенел. К дому медленно шёл Дениска, если так можно назвать его неестественную дёрганную походку. Тело мальчика на глазах скручивало аномалией, нещадно растягивало и плющило, а он, вопреки этому, брёл к нам.
Пашка издал странный квакающий звук, привстав со ступеньки и указывая в сторону Дениски. А я и сам всё прекрасно видел без его подсказок, но не мог заставить себя шелохнуться. Моё ружьё стояло в сенцах, до него было всего несколько шагов, но я не имел сил преодолеть это расстояние. Да и будь оно у меня в руках, сомневаюсь, что сумел бы с лёгкостью выстрелить в мальчонку.
Тот вдруг остановился, не дойдя до нас десятка метров, по его искорёженному телу пробежали серебристые блики, и Дениска исчез. Стянулся в точку.
– Это что же? – Пашка уставился на меня круглыми глазами. – Это как же так получилось-то?
– Не знаю, – я обессиленно опустился обратно на ступени крыльца. – Может, он от Потапыча успел ухватить, пока того аномалия корёжила.
Пашка дрожащими пальцами вытянул из пачки дефицитную сигарету с фильтром и закурил. Молча протянул мне, и я, хоть курил недавно, затянулся снова, пытаясь горьковатым дымом забить образовавшуюся в душе пустоту.
– Это что же, Дениска теперь тоже к нам перекрутом вернётся? – мой товарищ высказал вслух ту мысль, что мне самому не давала покоя.
– Надеюсь, не к нам, – хмуро ответил я чуть погодя. – Я его пристрелить вряд ли смогу. На глазах же рос парнишка. Как родной стал.
– Хреновая нынче жизнь, – Пашка встал. – Ладно, не кисни, что ли… Пойду я до своих. Заждались, поди, может, думают, я вообще сгинул…
– Мимо Гнилого леса не ходи, – напутствовал я его, как недавно ещё Потапыч.
– Да не дурак уже, понял, – отмахнулся тот.
Шагнул было к калитке и вдруг остановился, точно вспомнил о чём-то. Оглянулся через плечо и мрачно бросил мне:
– Я это… вот что скажу. Если тебя, не дай Бог, аномалия-то скрутит, то я манерничать не буду, пристрелю тебя без раздумий. И ты мне обещай, что тоже пристрелишь, если я перекрутом стану. Обещаешь?
– Да, – выдавил я. – Обещаю…
Пашка удовлетворённо кивнул и понуро побрёл прочь, ссутулившись под гнётом прошедшей ночи и ночей предстоящих.