В нашем доме по вечерам необычайно тихо. Тишина — она не пустая, а тяжёлая, как ватное одеяло, которым укрываешься осенью, будто надеясь, что так согреешь и душу, и мысли, и внутри всё утихнет.
Мы — Ивановы, вроде бы обычная семья. Только вот от этой обычности порой защемляет где-то под рёбрами.
Раньше, кажется, всё было иначе… Хотя, может, это мне, Галине, только кажется — воспоминания всегда немного лгут, раскрашивая прошлое теплом.
— Переложи, пожалуйста, хлеб, — равнодушно бормочу я под нос, не отрывая взгляда от чайника.
— Угу, — отвечает муж Алексей, щёлкая по пульту так, будто перебирает чётки. Его лицо в голубых тенях телевизора, очки сползают на самый кончик носа. Он сутулится, как будто этот пульт весит пару килограммов.
— Дим, ты уже сделал уроки?
— Ага, — бурчит сын, не снимая наушников.
— Без телефона за столом… — пытаюсь напомнить, голос дрожит, то ли от злости, то ли от усталости.
— Я ем, — отводит глаза. И снова… Да что уж там — в наших разговорах не осталось ни одного вопроса, на который интересно отвечать.
Иногда мне кажется, что разговаривать с сыном — как бросать хлеб уточкам в пруд: что-то улетает в воду, плещется по поверхности, но волны уносят слова прочь, и вот опять — всё затихло.
Всё чаще замечаю, что даже в самых простых бытовых фразах прячется невыносимая усталость. Я промолчу — он промолчит. Как будто молчание стало «семейной традицией», непроговорённым соглашением, что никому не хочется нарушать.
Ведь если нарушишь, вдруг разломаешь этот хрупкий мир тишины. Домашняя тишина липкая, пахнет супом, шумом телевизора и ещё… каким-то непонятным ожиданием. Странно, но даже кошка стала меньше мурчать.
Я пытаюсь набраться смелости и заговорить. Хочется рассказать какой-то глупый анекдот, вспомнить, каким был Димка в детстве — но встречаю его взгляд через стол: брови чуть приподняты, уголки губ в ироничной полуулыбке. Как будто он говорит: «Серьёзно? Ты правда не знаешь, почему мы все замолчали?»
Кажется, если ещё немного — и это молчание поглотит всё: будни, праздники, нас самих. Вот только… “Что если завтра каждый из нас так и не заговорит первым?” — эта мысль не отпускает ни днём, ни ночью…
***
Проходят дни. Тишина становится почти звуком — скрипом половиц, дробным перестуком ложек о тарелки, шуршанием страниц, когда мама вечерком листает газету, только чтобы свериться с погодой.
Но внутри у каждого — будто кто-то тихонько постукивает изнутри, спрашивая: «Зачем?»
Дима затевает свой странный эксперимент – решает «перевести» общение с родителями на их язык: лаконично и сдержанно. В первые дни это выглядит почти комично.
— Дима, ты идёшь в магазин?
— Ага.
— Купи хлеба.
— Ок.
Мама спрашивает:
— Как самочувствие? Учил что-нибудь?
— Норм. Всё.
Чем меньше он говорит, тем тише — даже для квартиры — становится вечер. Кошка начинает крутиться у ног Галины чаще, ловит настороженной мордочкой любую эмоцию. Иногда папа замирает у телевизора и вдруг украдкой смотрит на сына, не решаясь завести разговор.
Дима доволен своим «экспериментом» — поначалу. Отстранённость родителей почти перестаёт его задевать, ирония помогает держаться.
Но однажды вечером реальность догоняет…
Мама заходит в комнату с фирменным блином в руке (Димка их обожает еще с детства), неловко улыбается:
— Может, чай с нами выпьешь?
— Я занят, — не глядя на неё.
Галина хмурится. Блины остывают.
А в другой вечер отец, растерянный, открывает рот — словно хочет сказать что-то важное сыну, но срывается на раздражённое:
— Хоть бы мусор вынес, а?
— Щас, — равнодушно бросает Димка и надолго исчезает в ванной.
Вскоре всё ломается.
Однажды вечером — вечер и вправду «наэлектризованный» — случается словесная перепалка из-за… мелочи, разумеется.
— Ты почему опять такой дерзкий? — вырывается у Алексея, раздражение скрывать больше невозможно.
— А вы давно пытались поговорить нормально? — выстреливает Дима, даже не повышая голоса.
В груди у мамы всё сжимается: вдруг становится страшно — неужели он уже действительно далёк?!
Отец, сжав кулаки, выкрикивает что-то резкое. Галина не узнаёт ни мужа, ни сына…
Дима смотрит холодно и спокойно, надевает куртку. Дверь захлопывается — в доме словно похолодало.
Вечером мобильник лежит без звука, Дима на сообщения не отвечает. Сначала мама злятся («пусть погуляет, упрямец...»), потом приходит беспокойство («а вдруг что-то случилось...»), тихий страх копается в мыслях («мы не знаем вообще, где он ночует...»).
Наступает ночь. Родители впервые за долгое время садятся рядом, не друг напротив друга, а вместе — на один край дивана. Беспокойство в доме стягивает воздух, и вдруг…
— Ты заметил? Мы не знаем, что у него в голове, — тихо спрашивает Галина.
— А ты — что у меня, — тихо бросает Алексей. Словно заслон между ними падает: впервые за столько лет они начинают оглядываться друг на друга — не как соседи по быту, а как по-настоящему близкие люди.
— Я ведь… иногда сам не знаю, как с ним разговаривать, — признаётся Алексей. — Устал страшно.
— А я всё время боюсь ляпнуть что-нибудь обидное… и поэтому молчу, — отвечает Галина.
В доме — первая за долгое время настоящая ночь без сна. Оба ждут звонка.
***
На следующее утро всё кажется наоборот слишком ярким.
Солнце пробирается в окна, высвечивает в пылинках воздух, будто шепчет: “Ну же — хватит прятаться…”
Галина будто впервые замечает, как громко тикнет часы и как давно не было слышно смеха в этой кухне.
Телефон всё так же молчит.
Алексей то выходит на лестничную площадку, то возвращается. Дверь скрипит. Чай кипит и остывает нетронутым.
— Может, он у Сашки остался… — говорит Галина вслух, просто чтобы не молчать.
Её голос дрожит: страх вылез наружу, уже не спрятаться…
Но тут телефон наконец-таки раздаётся. Сухой, уверенный голос:
— Мама, я у тёти Люды, всё нормально.
— Приезжай домой, пожалуйста! — теряет терпение Галина, голос срывается.
Дима не спорит. Не бросает трубку. Просто вздыхает и тихо:
— Приезжайте сами. Я… не готов пока.
И вот они — родители, давно не ездившие вместе никуда — снова в одной машине. На переднем сиденье муж, сжавшийся, как школьник перед учительницей; на заднем — остывший термос с чаем, который Галина бросила в спешке.
Тётя Люда встречает их на пороге.
— Ваш Димка сидит — молча, как статуя, чай стынет, — кивает головой. — Он вырос очень.
В проходной комнате мальчишка в толстовке опустил голову. Взгляд уперся в пол, губы сжаты в белую нитку.
Галина с трудом сдерживается, чтобы не броситься обнимать.
— Дим… — шепчет она.
Нет. Теперь нельзя просто — рукой по голове и “ничего, всё наладится”. Теперь только честно.
— Мы… — начинает Алексей, голоса ему хватает на пару слов, потом голос садится. — Прости нас. Я, наверное, зря кричал. Иногда не знаю, как себя вести…
— Мне казалось, если я включу телевизор — не будет слышно, как нам плохо. — Он смеётся самой себе, а глаза — на мокром месте.
— Мне казалось, ты вырос и не нуждаешься в маме, — догоняет Галина. — Но оказывается, я просто боялась подойти первой…
Она выдыхает.
— Мы хотим, чтобы ты вернулся. Но главное — хотим учиться говорить друг с другом по-настоящему. Может, получится не сразу, но мы попробуем…
Дима долго молчит.
Наконец, он поднимает глаза — в них не привычная ирония, а усталость, смешанная со странной взрослой, новой нежностью.
— Я тоже запутался, — тихо говорит он.
— Просто хочешь быть услышанным?.. — уточняет тётя Люда, обнимая его за плечи.
И впервые давно в комнате собирается настоящая тишина — тёплая, не обидная, такая, в которой говорят глаза, и вся суть — в протянутой ладони.
Дима чуть улыбается:
— Давайте попробуем ещё раз. Только без этих молчаний…
Алексей неловко хлопает сына по плечу, Галина вытирает глаза.
Что-то невидимое ломается и отпускает…
***
Вечер. Дом вновь принимает всех сразу – возвращённая целостность семейного круга, как будто стены выпрямились и расправили плечи.
За столом — опять трое, между ними чайник и тарелка блинов.
Но атмосфера… непривычно другая.
Молчание — теперь не железное, а живое, «пробуем разговаривать», пусть нелепо и неловко.
Первая попытка — с натянутыми улыбками и долгими, почти театральными паузами.
Галина мысленно пересчитывает темы — обычно молчит, а тут вдруг находит в себе смелость.
— Знаете, — произносит она, — вы ведь не слышали, как я однажды чуть не вышла за электрика Петю из второго подъезда. Даже сама себе немножко удивляюсь — ведь была уверена, что влюблена!
Муж хмыкает так, что очки подпрыгивают на носу:
— Хорошо, что я тогда был влиятельнее…
Сын улыбается, но — не с привычной иронией, а по-настоящему, открыто. И даже смотрит в глаза — не уткнувшись в телефон.
Вот оно, главное: в этой неуклюжей, смешной попытке возвращаются живые слова, эмоции и обычный смех — тот, что прогоняет сырость обид и ночного молчания.
Потом говорят о школе, о кошке, даже о соседях. Перебивают, смеются, перебрасываются репликами — обнаруживают, что главная потеря была не в темах, а в том, что никто не начинал первым.
В конце вечера Галина осторожно предлагает:
— Может, договоримся: хотя бы раз в неделю — семейный ужин без телефонов и телевизора?
Отец кивает сразу, сын — чуть медлит, но потом:
— Только если блинов будет больше!
В кухне пахнет свежими блинами, улыбками и вот этим простым, человеческим согласием: «нам — важно друг у друга быть».
Может, никто не скажет это вслух, но отныне даже молчание здесь уже знает другой язык.
Понравился сюжет? Поддержите лайком, поделитесь своей историей в комментариях и не забудьте подписаться, чтобы не пропустить новые семейные рассказы!