Найти в Дзене

Ты всегда любила сравнивать, но теперь я просто ухожу – сдержанно произнёс сын

Я много раз слышала фразу:
— Материнское сердце не лжёт.
Но кто же учит нас, матерей, как не совершать чужих ошибок? Или мы сами всё равно повторяем их, даже не замечая? Вот и тот вечер… Он начался обыденно.
Я, Марина, стою у плиты — режу помидоры для самого обыкновенного салата. На плите чуть сопит кастрюля с лапшой, где вот-вот начнёт «убегать» бульон, а в кухонном проёме — мой сын. Сергей.
Тридцать пять лет. Будто бы взрослый, но для меня всё равно мальчишка… В комнате пахнет свежей зеленью, да почему-то обидами.
Я опять, уверена же была — в последний раз!, затронула тему сравнения.
— Вот у Лены, — проговорила я, сама себе не веря, — уже своя фирма, всё сама, без поддержки...
— Мам, — голос Серёжи чуть дрогнул, но остался спокойным. — Ты всегда любила сравнивать, но теперь я просто ухожу. Сначала мне показалось: он говорит это как-то... для порядка.
Чтобы надавить, на обиду сыграть. А потом — дверь.
Щёлк.
Тишина. — Ну ушёл, подумаешь… Вернётся. — уложила я это мыслью на полку — рядо

Я много раз слышала фразу:
— Материнское сердце не лжёт.
Но кто же учит нас, матерей, как не совершать чужих ошибок? Или мы сами всё равно повторяем их, даже не замечая?

Вот и тот вечер… Он начался обыденно.
Я, Марина, стою у плиты — режу помидоры для самого обыкновенного салата. На плите чуть сопит кастрюля с лапшой, где вот-вот начнёт «убегать» бульон, а в кухонном проёме — мой сын.

Сергей.
Тридцать пять лет. Будто бы взрослый, но для меня всё равно мальчишка…

В комнате пахнет свежей зеленью, да почему-то обидами.
Я опять,
уверена же была — в последний раз!, затронула тему сравнения.
— Вот у Лены, — проговорила я, сама себе не веря, — уже своя фирма, всё сама, без поддержки...
— Мам, — голос Серёжи чуть дрогнул, но остался спокойным. — Ты всегда любила сравнивать, но теперь я просто ухожу.

Сначала мне показалось: он говорит это как-то... для порядка.
Чтобы надавить, на обиду сыграть. А потом — дверь.
Щёлк.
Тишина.

— Ну ушёл, подумаешь… Вернётся. — уложила я это мыслью на полку — рядом с другими мамиными надеждами.
Что мы знаем о своих детях — на самом деле?
Возможно, совсем мало.

-2

Так началась эта история — с простой, почти случайной, фразы.
Сравнить. Снова, как всегда! Почему?
Потому что самой всю жизнь приходилось быть «хуже» кого-то. Только давно я об этом не вспоминала.

Но первая предательски долгой паузы — тишины, когда не раздаётся шагов сына, голоса или просто шороха вещей — учит гораздо бы́стрей любых книжек о воспитании. Не зря ведь говорят:
Одиночество — лучший педагог?

  • Ну что ж, подождём, когда остынет... и он, и я, — решила я, ложась поздно, да скривившись от ноющей тревоги внутри.
-3

В жизни, оказывается, есть слова, которые нельзя взять обратно — даже если очень захочется.

***

Иногда одиночество приходит не в тишине, а в привычных мелочах.

Я думала: день, два — Серёжа остынет, вернётся.
Но тишина не торопилась уходить. Дом стал вдруг огромным. Каждый угол, каждый стул — всё напоминало о нём.

Поначалу я старалась отвлечься:
— Запишусь-ка, наконец, на курсы рисования.
— Огарки свечей убрать, бельё погладить...
Делов на десять рук! Только руки ложатся обратно на колени — вроде всё сделано, а пустота никуда не уходит.

Один вечер я встретилась с подругой, Верой. Мы присели в старом парке — на лавочке, возле платанов, удобно устроившись с кофейками навынос.

— Ты вся как не своя, — встревожилась Вера.
— Серёжка… ушёл. Не звонит.
— Всё из-за чего? — а голос у неё, как всегда, заботливый, неспешный.
— Я опять сравнила его с Ленкой. Сестрой двоюродной… Ты же помнишь, — сказала я, понизив голос.
— Ох, Марин, ну ты и упрямая! — хлопнула она меня по ладони. — Сколько раз говорила — мы же сами в этом жили!

И тут, под шелест листвы, я вдруг резко вспомнила, как в моём детстве...
Вроде и дом был наполнен, и всегда кто-то за столом. Но только
мамина любовь была какая-то… на весах.
— Ты вот у меня и умная, но Лидочка грациознее, танцует лучше, — так часто говорила мама.
Странно. Почему тогда мне казалось это таким обидным, но я вовсе не думала, что со временем стану такой же?

Вечером, уже дома, я задержалась у старых фотоальбомов. Желтеющие страницы, плёночные снимки — я с косичками, младшая Лидочка — вся в белом банте. Смотрю — и понимаю:
Я всю жизнь чувствовала себя «хуже», и почему-то сделала так же с собственным сыном.

— Господи, ну что ж я за мать такая, — шептала я в пустоту, протирая стёкла в очках.
— Как это остановить? Ведь, может, уже поздно?

Прошло три дня. Потом — неделя.
Смс-карточки: «Сын, всё ли хорошо?», «Заходи поесть, приготовила твои любимые», «Я просто скучаю».
Только пустой экран, ни одной галочки.
— Ладно, пусть сам решит, когда захочет общаться, — отступала я.

-4

Звоню Лидии — своей сестре.
Она снимает трубку сразу, голос живой, взрослый, но всё равно — младшая.
— Марин, ты чего такая загрустившая?
— Лида, помнишь, как нас мама с тобой…?
— Как забыть, — смеётся сквозь лёгкую грусть. — Меня баловали, тебя строили. И что, думаешь, мне легче от этого было?
Я молчу, перебираю в пальцах фотокарточку с убегающим Сашкой — совсем ещё мальчишкой…
— Не бойся попросить прощения. Иногда это важнее, чем быть правой, — тихо сказала Лида.

С того дня стала ловить себя на том, как повторяю интонации своей мамы. Как хмурюсь, обижаюсь, упрекаю.
Нам ведь передаются не только глаза и привычки, но и боли…
Когда поняла это, стало немножко легче.
Но всё равно страшно: а вдруг дорога к сыну уже навсегда перекрыта?

Толкнула себя: надо идти ему навстречу — ну хоть попробовать!
Да, страшно. Но если не перестану — потеряю самого главного человека…

***

Осознать ошибку — мало, страшнее всего — решиться её признать.
Только ведь у каждой матери, я уверена, внутри есть маленький голос:
— Ну как же теперь?
А если он не простит…
А вдруг не нужен уже — ни мой разговор, ни я сама?..

Часы показывали половину пятого. На улице таял снег, лужи блестели, как ртутные кляксы. Я стояла в прихожей, слушала, как дрожит сердце, и решалась…

Две коротких гудка. Слушалку сбросили.

…Вдох.
Ещё раз.
— Серёжа… Прости. Мне нужно с тобой поговорить. Это важно, — сказала я в трубку, дрожа всем нутром.

В ответ — молчание. Только дыхание в трубке, словно и не мой взрослый сын, а ещё тот мальчишка во дворе, застывший от обиды.

На этот раз не сбросил.
— Зачем? — тихо, почти сдавленно, спросил он.

— Просто… выслушай меня, — попросила я. — Я приеду к тебе.
— Как хочешь, — отрезал он, но голос был не злым, скорее уставшим.

Я шла к его двери — подъезд, лифт, ступеньки. Всё казалось каким-то чужим, будто чужое кино, а мне — последнюю роль сыграть.

Дверь открыл не сразу. В коридоре пахло книгами, кофейным порошком и… холодком.
— Проходи, — бросил он.
Молчали, обоюдно надув щёки. Я жевала губу, он крутил в руках ложку.

Я начала первой.
— Я хочу извиниться, Серёжа. Я виню себя за то, что всё время тебя с кем-то сравнивала. С Леной, с Сашкой, да хоть с Женькой из шестого подъезда… Я не понимала, что делаю тебе больно.

Он смотрел в сторону.
— Я всегда хотел быть для тебя просто Серёжей, маминым сыном. А не кем-то «недостаточно хорошим». Я старался, правда…
— Мне было очень одиноко, — вдруг вырвалось у меня, — самой меня всегда сравнивали. Я незаметно начала делать то же…

-5

— Понимаешь, я не хотела… просто всегда боялась, что ты вырастешь и уйдёшь, если не станешь… ну, как они…
— Мам, — он впервые за эти дни посмотрел мне прямо в глаза. Тяжело, но искренне. — Ты любила сравнивать. Но я устал. Я просто хочу быть собой рядом с тобой.

Впервые за много лет между нами повисла не стена, а возможность. Пусть дикая, пусть хрупкая, но — возможность поговорить.

Он встал, подошёл к чайнику.

— Будешь чай?

Я молча кивнула, слёзы почему-то навернулись сами собой.

В этот вечер всё было впервые: и признание, и боль наружу, и надежда на то, что дальше можно по-другому.

***

Мы долго молчали, обжигаясь чаем. Где-то в глубине квартиры тикали часы, капал кран — самый привычный звук в любой кухне. Иногда кажется: именно такие мелочи возвращают тепло туда, где было холодно.

— Мам… — вдруг тихо начал Серёжа. — Я понимаю, тебе тоже было тяжело. Но… я всегда боялся, что тебя разочарую. Вот прямо с детства.

Я вздохнула, почесала переносицу — жест нерешительный, почти детский.

— Прости меня. Я лишь теперь поняла, как это больно… быть «почти», всегда вторым.
— Я не хочу, чтобы у нас так было, — продолжил он, вздыхая. — Давай хотя бы попробуем иначе? Без оценок, без Лены, без чужих успехов.
— Давай… — еле улыбнулась я сквозь слёзы. — Только с нас. Ты — мой сын, и другого мне не надо.

Это и был наш первый взрослый разговор, где не было упрёков — только желание быть рядом, слышать друг друга.

Сергей убрал чайник, хлопнул дверцей шкафчика (где всё всегда не по-моему!), поставил свой кубок из Икеи с надписью «Лучший папа года».

— Буду теперь реже заходить, — усмехнулся вдруг неловко, — но чаще писать. Так лучше — и честнее.

И мне вдруг стало легче. Не потому, что «всё исправилось», а потому что мы оба сделали шаг друг к другу.
Это как окна проветрить — сперва резко, потом становится свободнее дышать.

-6

Я шла домой по вечернему городу — шаг за шагом, словно училась ходить по-новому. В груди — не упрёк, а тихое, тёплое поле после долгой зимы.
И впервые за долгое время я верила: у нас с сыном есть будущее, где каждый — сам по себе, и вместе.

Если вам близка такая история — поставьте лайк, оставьте комментарий и подпишитесь на наш канал, чтобы не пропустить новые жизненные рассказы!

Юрий Корнилов | Голос из рассказа | Дзен