Между клинком и безмолвием.
Окончание. Начало: здесь.
Вы не поймёте повесть, если не читали пояснительную статью.
«Что бы делало твоё добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с неё исчезли тени? Ведь тени получаются от предметов и людей…»
Воланд — Левию Матвею.
М. А. Булгаков «Мастер и Маргарита».
Часть Вторая
Глава V. Штабс-капитан и маска
Санкт-Петербург. Февраль 1904 года. Вдохновлено Куприным и Акуниным.
Ну да, на смерть. Солдат всегда должен быть готов к этому. Что поделаешь? Смерть — это маленькое неудобство в нашей профессии.
А.Куприн. «Штабс-капитан Рыбников»
「仮面が隠すのは顔ではなく、決意である。」
«Маска скрывает не лицо, а решение»
— 山本常朝 (Ямамото Цунэтомо)
Петербург дышал гарью, льдом и войной. На Невском мелькали афиши: «Япония предъявила ультиматум. Мобилизация!» В трактирах и чайных спорили: пойдёт ли Того в бой сразу или примется тянуть время, как это делают китайцы. А в третьем кабинете на втором этаже Головинского переулка №12 — уже была тишина.
Штабс-капитан Ярослав Алексеевич Рудаков смотрел в окно, не шевелясь. Он был невысок, с резкими бурятскими скулами, в вытертом мундире без единого ордена, но зато — с бляхой эмблемы черносотенного Союза Архангела Михаила с девизом «За Церковь Православную, Царя Самодержавного и за Народность Русскую».
Несмотря на очевидную принадлежность, пускай частичную, к жёлтой азиатской расе, штабс-капитан слыл залихватским русофилом, к месту и не к месту употребляющим русские пословицы и поговорки о величие русской нации, таких, как: «Русский медведь спит, но его лучше не будить», «Где русский дух, там победа», «Не в силе Бог, а в правде». Эти выражения он вставлял в разговоры с такой уверенностью, что даже самые ярые противники его взглядов порой терялись в споре и недоумённо смолкали, разглядывая эту комичную, грозно топорщащую чёрные смоляные усы персону.
Не был он скуп и на презрительные характеристики японцев и азиатов вообще, обзывая их «обезьянами в сапогах» или «жёлтенькими тараканами». Его речи всегда были полны экспрессии, он размахивал руками, словно дирижёр, и часто повышал голос, будто обращался к целой толпе, а не к одному собеседнику.
Ярослав Алексеевич был человеком крайностей: он либо обожал, либо ненавидел. В его мире не существовало полутонов — только чёрное и белое. Если он кого-то уважал, то готов был отдать последнюю копейку, если же презирал — то не стеснялся высказывать своё мнение в самых резких выражениях.
Такой характер делал его фигуру неоднозначной даже среди коллег. Одни восхищались его прямотой и силой духа, другие же считали его грубым и неуживчивым. Но никто не мог отрицать, что штабс-капитан Рудаков был человеком, который умел оставить след в памяти каждого, кто хоть раз с ним сталкивался.
Единственное, что бросалось в глаза, — глубина взгляда. У него были глаза степняка. По бабке — из Семиречья. По отцу — из потомков одного побочного Тайра, сбежавшего в Россию от мести ниндзя в 1680 году с караваном через Сибирь. Сам не раз в шутку говорил:
— В каждом из нас — капля ханства и капля империи. Но я — за Государя.
Перед ним на столе лежала папка. На ней — японский веер, сломанный пополам. Символ, что можно было прочесть лишь одному, и этот один был из клана Тамба: знак вызова.
— Значит, всё же прибыл, — сказал Рудаков тихо. — Тамба...
Его оппонент — человек в чёрном фраке, подписавшийся в гостинице «Англетер» тверским купцом второй гильдии Иваном Вырубовым — сидел в другом конце города, в пустом зале фотоателье. Его лицо — маска, лишённая возраста, было явственно русским. На принадлежность к великороссам указывали голубые глаза и светлая куафюра, а к купеческому сословию — светло-каштановая борода.
Впрочем, таких личин было в саквояже синоби немало: чемоданчик из дорогой кожи напоминал бы изнутри богато оснащённый набор гримёра, если бы его содержимое ограничивалось париками, накладными бородами, усами и крем-пудрой.
Однако в нём же находился смертоносный арсенал миниатюрного оружия, среди которого преобладали различного рода метательные снаряды, стрелы, дротики, боевые кольца, кастеты, крошечные пистолеты на один выстрел, замаскированные под перьевую ручку, хризантему в петлицу фрака, запонки, застёжку для галстука и что-то ещё.
Говорили, что он родился в префектуре Тамба, выжил в пожаре, ел крысиное мясо в монастыре, был приговорён к казни в виде сварения заживо в рисовом вине, но вырезал себе выход из глиняной стены монастыря из плена ножом для каллиграфии.
Его звали Танэаки, и он не знал поражений. Он был последним учеником старого наставника, умершего в маньчжурском храме.
Все, кто знал его тайну, были мертвы. Путь этого человека никогда не сворачивал с намеченной цели, хотя порой двигался по замысловатой траектории. И за его спиной — громоздились трупы врагов и случайных людей, оказавшихся у него на пути.
Танэаки нагрел на свече клочок бумаги, на которой тут же выступили кроваво-красные иероглифы:
— Миссия: разрушить штаб Северо-Восточной армии русских. Уничтожить архив и его хранителя. Хранитель — Рудаков. Сын степи. Потомок Тайра. Твоя тень по крови,
— перевёл с листа шифровку из штаба японской контрразведки в Манчжурии шпион, и чиркнул спичкой, оставляя пепел в хрустальном фужере из-под только что выпитого шампанского.
Надев котелок и короткое пальто, синоби вышел на Малую Морскую и зашагал к Исаакиевскому собору, игнорируя лихачей, поминутно привлекающих к себе внимание завидного клиента.
...Встретились они в полутёмной комнате архива Министерства обороны, у Смольного. В здании выключили свет — диверсия. Ветер задувал в трещины окон.
— Вы опоздали, — сказал Рудаков.
— Я пришёл, когда моя тень была длиннее вашей, — ответил Танэаки.
Они не обменялись ударами. Только взглядами. И в этих взглядах прошли девять веков. Меч и кинжал. Пепел Ига. Кровь на снегу.
Бой начался внезапно. Только что соперники стояли и мирно беседовали. И в следующий же миг, безо всякого перехода Танэаки прыгнул, как тигр, странно растопыря руки, с надетыми на пальцы стальными когтями, одним из видов оружия крадущихся.
Рудаков — мягко отступил, как росомаха, расстёгивая китель. Внутри, под полой — раструб старинного пистоля с порохом. Старое казачье изобретение, отнюдь не чинное.
Загребая руками в тигриных когтях, ниндзя двигался на штаб-капитана. Рудаков резко выхватил пистоль, словно извлекая из воздуха саму смерть. Танэаки, заметив движение, резко сменил траекторию, скользя вбок, как тень, стремительно и бесшумно. Стальные когти блеснули в тусклом свете, отражая пробивающиеся сквозь трещины окон лунные лучи.
Выстрел загремел, оглушая. Пуля прошла мимо, ударившись о стену, оставив глубокую выбоину. Танэаки уже был рядом, его когти устремились к горлу Рудакова, но штабс-капитан, не теряя ни секунды, отбросил пистоль и, крутанувшись на каблуках, оказался за спиной ниндзя.
— Ты слишком торопишься, — произнёс он, словно читая мысли противника.
Танэаки резко обернулся, но Рудаков уже достал короткий кинжал, спрятанный в кителе. Лезвие блеснуло, и в воздухе раздался резкий звон металла — когти ниндзя встретились с казачьим клинком. Их движения стали быстрыми, почти незаметными для глаза. Танэаки атаковал, Рудаков защищался, каждый удар был смертельно точным, каждый блок — искусным.
Ветер завывал в трещинах окон, как будто подгоняя бойцов. Казалось, время остановилось, и только их дуэль наполняла комнату жизнью. Взгляд Рудакова был сосредоточен, а Танэаки — холоден, как ледяная вода горного ручья.
Их схватка напоминала танец, жестокий и непримиримый. Каждый шаг, каждый удар был выверен до мельчайших деталей. Танэаки двигался, как призрак, его когти свистели в воздухе, оставляя за собой едва уловимый след. Рудаков же был воплощением земли — его движения были тяжёлыми, но точными, как удары молота.
— Ты думаешь, что знаешь меня, — хрипло произнёс Танэаки, его голос звучал, как шёпот ветра.
— Я знаю только одно, — ответил Рудаков, уклоняясь от очередного удара. — Ты не уйдёшь отсюда живым.
Танэаки усмехнулся, его глаза блеснули в полутьме. Внезапно он сделал резкий выпад, его когти устремились к сердцу Рудакова. Но штабс-капитан, точно предвидя этот манёвр, отклонился, и лезвие его кинжала скользнуло по руке ниндзя, оставив глубокую рану.
Кровь закапала на пол, но Танэаки не остановился. Его движения стали ещё быстрее, ещё яростнее. Он кружил вокруг Рудакова, словно хищник, готовящийся к последнему прыжку. Рудаков, напротив, сохранял спокойствие. Его дыхание было ровным, а взгляд — сосредоточенным.
— Ты хорошо обучен, — сказал он, перехватив кинжал. — Но обучение — это не всё.
Танэаки бросился вперёд, его когти блеснули в тусклом свете, но Рудаков, используя силу своего тела и опыт, сумел блокировать удар, скрестив клинок с когтями. Металл звенел, искры разлетались в стороны.
— Ты недооцениваешь меня, — прошептал Танэаки, его голос был полон ледяной ярости.
— А ты слишком уверен в себе, — парировал Рудаков, делая шаг вперёд и заставляя ниндзя отступить.
Комната наполнилась звуками боя — звон металла, тяжёлое дыхание, хруст шагов на пыльном полу. Ветер за окном усиливался, словно подгоняя их к финалу. Танэаки сделал последний прыжок, его когти устремились к лицу Рудакова, но тот, используя всю свою силу, отбросил ниндзя в сторону. Танэаки рухнул на пол, его дыхание было тяжёлым, но он всё ещё держал надетыми на фаланги пальцев когти, готовый к следующему удару.
Рудаков, медленно подняв кинжал, посмотрел на противника. Его лицо было бесстрастным, но в глазах читалась решимость. Казалось, что в этот момент они оба поняли — исход битвы неизбежен.
Взрыв был негромким. Просто хлопок. Танэаки исчез, а место, где он только что лежал, окуталось ядовито-зелёным облаком.
Когда оно достигло штабс-капитана, он рванул на горле гимнастёрку и закашлялся, согнувшись пополам. И тут же — из ядовитого тумана вылетела рука с тигриными когтями, разорвала мундир пятью продольными полосами, из которых брызнула кровь.
Рудаков, продолжая кашлять, выхватил из голенища сапога кистень и его шипастая гирька полетела в сторону облака.
Когда облако рассеялось, Рудаков остался стоять. Ослеплённый, отравленный. Со шрамом поперёк груди. Но живой.
У его ног лежала маска из театра Кабуки: краснорожий демон с клыками из пасти.
Врачам он позже сказал:
— Это был театральный визит. У японцев всё так. Тень не убивает зря.
Той же ночью в «Англетере» горничная нашла на подушке веер. Целый. Но с чёрным иероглифом: «Мы ещё не окончили пьесу».
Когда веер передали постояльцу, он посмотрел на свою ладонь. Во время поединка с ниндзя, он сжимал в левой ладони нательный православный крестик. Позже он забыл в пылу схватки про него, а сейчас о нём напомнила саднящая боль.
Удивлённо поднеся ладонь к лицу, штабс-капитан Рудаков увидел, что крестик исчез, он словно вплавился в ладонь, оставив в ней глубокий отпечаток-рану.
Рудаков тут же понял, что она не заживёт никогда.
Танцует метель.
Маска — не знает чести.
Крест в ладони спит.
Глава VI. Цветок и клинок
Токио, 1942 год. Вдохновлено Кодзунэ Отани и атмосферой «Алмазной колесницы».
Японцев хлебом не корми, только бы кто-нибудь красиво умер.
Б.Акунин, «Алмазная колесница»
「花は戦を知らずに咲く。その花弁は鋼よりも鋭いこともある。」
«Цветок расцветает, не ведая войны. Но его лепесток может быть острее стали»
— 沢庵宗彭 (Такуан Сохо)
В подвале чайного дома «Сэцухана» — «Опавший цветок» — пахло жженой бумагой, рисовым уксусом и кровью.
Сёити Кондо, старший агент Кэмпэйтай, сидел у стены, держа на коленях окровавленную фуражку. Он только что допросил троих. Один из допрошенных — русский, именем Миша. Другой — поэт из Киото, взятый по доносу. Третий — женщина. Только один оказался шпионом.
Но теперь он знал: в Токио — враг. И этот враг не обычный. Это Тамба. Клан из пепла. Старый, как сама боль.
В ту же ночь в зале боевой школы Кодокан появился человек в сером — без имени, без школы. Он бросил вызов сразу троим мастерам дзюдзюцу и победил их с поразительной лёгкостью. Один из учеников утверждал, что видел, как он вошёл сквозь стену. Другой клялся, что его движения были как у воды. Ни удара, ни сопротивления — только результат.
Имя его было Норио. Но для Кондо это имя не значило ничего. Он видел только стиль. Только метод. И он знал, что это — письмо из прошлого.
Двое встретились в музее мечей накануне новогоднего фестиваля. Без оружия. Без формы. Только взгляды.
— Вы — клан Тайра, — сказал незнакомец.
— Я — не клан, — ответил Кондо. — Я — солдат империи.
— Империи не будет. Будут лишь лица. Мы запомним ваши.
И тогда Кондо понял: враг не желает смерти. Он желает памяти. Уничтожения не тела — а рода. Обнуления имён. Искупления без крови. Или — с ней.
Бой длился семь секунд. Лезвия не касались тел. Только одежды. Символ. Бросок. И снова тишина.
На полу осталась лишь шёлковая салфетка с иероглифом: «Честь — это иллюзия, пока есть память».
Сакура дрожит.
На лепестке — кровь и сталь.
Поклон — врагу.
Глава VII. Стеклянные маски
СССР, 1989 год. Ленинград.
「最も硬い仮面は、ガラスでできている。」
«Самая прочная маска — та, что сделана из стекла»
— японская максима XX века
Буря началась внезапно. Морозный ветер ударил по каналу, разбивая наледь на куски. На Невском проспекте спешили люди, в универмагах продавали мандарины к Новому году, а в парадной на набережной Фонтанки ждали двое.
Один — с чемоданом, представитель японского торгпредства. Очки в тонкой оправе, спокойный голос, шёлковый платок с иероглифами в боковом кармане пиджака. Другой — подполковник КГБ Лев Александрович Рубцов, глава отдела контрразведки по Дальнему Востоку. Его пращур — соратник Суворова, родом из Поволжья. Он ничего не знал о Тайра, и тем более — о Тамба. Но он знал — в этом человеке напротив него — таится как змея что-то древнее, опасное и бесшумное.
В их досье гость значился как господин М. из торговой миссии. В реальности — один из выживших глав клана Тамба.
— Вы шпион? — спросил Рубцов прямо.
— Нет, — ответил тот. — Я наследник. И пришёл вернуть имя.
— У нас другие правила, — сдержанно сказал Рубцов. — Вы не на островах.
Японец встал, подошёл к окну. На стекле отражались неоновые огни.
— Но тени ваши длиннее, чем у нас.
И тогда Рубцов понял: речь не о шпионаже. Речь — о памяти. И мести.
— Что вы можете предложить моему руководству, чтобы мы закрыли глаза на ваш, как вы говорите, поединок чести? Предстоят хлопоты: нужно будет предупредить по неофициальным каналам главу МВД СССР, чтобы милиция не вмешивалась в происходящее. Сейчас советское общество и государство к нашему стыду, и к вашей удаче — падко на деньги, разложение полное: перестройка, гласность... Но органы безопасности, к счастью для нас, и к неудобству для вас — держатся, и нас может заинтересовать лишь что-то по-настоящему стоящее и полезное для государства.
Японец открыл чемодан и вынул из него плотную пачку американских долларов.
— Это — для вашей коррумпированной полиции.
Полез в карман пиджака и вынул футляр. Щёлкнул крышкой, на бархатной подушечке сиял крупный бриллиант.
— Это — для вашего генерала полиции и его любовницы, или жены, не важно.
Полез в другой карман и достал другую коробочку. Раскрывать не стал.
— Это — для вашего генерала ГКБ. Там прибор, новейшая разработка подслушивающего устройства нового поколения. Только на прошлой неделе поступила на вооружение ЦРУ и других разведывательных сообществ других стран. Чертежи и сопроводительные документы — в камере хранения Курского вокзала, ячейка 256 334.
В этой же ячейке — список всех завербованных агентов разведки Японии в СССР, и их резидентов. Наш подарок Советскому Союзу от Тамба.
— Что за амба?, — не понял Рубцов.
— Не важно, просто не мешайте нашему поединку, и замните эту историю.
А это — лично вам, Лев-сама. Вскроете конверт дома. Там информация о том, что поможет и вам в самом скором времени стать генералом. Просто следуйте инструкциям.
Итак, мы щедро заплатили и просим вас лишь на секунду зажмурить глаза.
...Через два дня в гостинице «Астория» вспыхнул пожар. Официально — короткое замыкание. Неофициально — схватка в ресторане гостиницы двух мастеров восточных единоборств, начавшаяся как обычная пьяная ссора. Никакого оружия. Только осколки стекла, столовые ножи и вилки.
В ту ночь погиб один человек — горничная, случайно оказавшаяся на пути. Остальные — исчезли.
Лишь на стекле оконного карниза остался след ладони. И выцарапанное алмазом слово иероглифами: "Маска".
Этот случай не попал в милицейские сводки, будто и не было никакого пожара в центре Ленинграда, не было убитой горничной, чьё горло вспорола "розочка" из разбитой о край стола бутылки, и не было пропавших случайных свидетелей: бармена валютного бара Виталия, спекулянта-фарцовщика джинсами и другим заграничным шмотьём, известного по кличке Барон, а также путаны Наташи.
Лишь скандальный репортёр программы "600 мгновений" что-то прокричал в своей жёлтой передачке о "дуэли самураев и ниндзя", но ему ответили жёстким фельетоном в "Ленинградской правде" в том духе, что надо же закусывать, когда выпиваешь, и слишком много смотришь американских боевиков в подпольных видеосалонах.
Маска не дышит.
В стекле — лицо без времени.
Снег. И крика нет.
Глава VIII. Невидимая дуэль
Токио — Москва, 2023 год.
「斬る者が、常に刀を持つ者とは限らない。」
«Тот, кто наносит удар, не всегда тот, кто держит меч»
— 小泉乙谷 (Кодзунэ Отани) — вымышленный автор в рамках повести
На станции Сибуя поезда приходили по секундам, как пульс высокоточной машины. Город сиял огнями, как клинок в ножнах. В толпе шагал мужчина в сером пальто с поднятым воротником. В руках — чёрный чемодан с тремя отделениями. В ухе — крошечный передатчик. Его звали Акира Т., потомок рода Тамба, специалист по информационным атакам, специалист по исчезновению.
Ему противостоял майор ФСБ Аркадий Романов, преподаватель Академии контрразведки, внук офицера Смерша. Его предки — потомки казаков, которые в XIX веке, по семейной легенде, отбили у японцев реликвию — клинок рода Тайра.
Их дуэль началась не с клинков. А с вируса.
Акира внедрил в московскую корпорацию вредоносный код, способный открыть доступ к закрытому хранилищу генетических данных. Цель — найти тех, кто носит следы крови Тайра, чтобы завершить дело предков. Уничтожить всех причастных к древнейшему самурайскому дому.
Аркадий уже знал — его семья — не просто русские. Архив в Симбирске, мемуары прадеда, амулет, передававшийся по мужской линии — всё говорило об одном: он прямой наследник Тайра. Он должен был остановить «призрака».
Встреча произошла в кафе на Остоженке. Акира пил зелёный чай. Аркадий заказал эспрессо. Они не знали, кто из них выйдет на воздух живым. Но знали — выйти может только один.
— Вы были в Ига? — спросил Аркадий по-японски.
— А вы — в Цусиме?
Ответ был дан. Они поднялись одновременно.
Драка произошла в переулке за кофейней. Без звука. Без оружия. Лишь руки, тени и дыхание. Удары были точны. Ловушки — коварны. И в тот момент, когда Аркадий сдавил запястье противника и готов был сломать ему руку — тот исчез. Растворился, как дым.
Лишь на его руке осталась метка. Не синяк — иероглиф. Тайра. И улыбка — лёгкая, мимолётная.
Акира вернулся в Токио. Он знал: война не окончена. Но сегодня честь была сохранена.
Не кровь — память. Не победа — баланс.
Свет в экране гас.
В тишине — два курсора.
Кто ударит — тень?
Глава IX. Прах в письме
Москва, 2024 год.
「手紙とは、死者の声が紙を通して囁くものだ。」
«Письмо — это голос мёртвого, шепчущий сквозь бумагу»
— японская пословица
Квартира на Девичьем поле была пуста, как покинутая дзи-до: ни запаха, ни следа. Аркадий Романов сидел в полутени, перед ним — открытое письмо с гравюрой: цветущая сакура, подписанная тушью «天と影 — Небо и тень».
Письмо пришло из Итацу, через третьи руки. Конверт — старинный, бумага — пахла дымом. Под гравюрой — шифр. Аркадий потратил ночь, чтобы понять: это древняя тамбовская версия катаканы. Ответ был в одном слове: «Конец».
Он посмотрел в окно. Метро гудело внизу. Вдалеке, на шпиле университета, вспыхнул огонёк — слишком ровный для случайного отражения. Аркадий знал: это знак.
Провинция Вакаяма, тот же день
Акира Т. стоял перед могилой Камо. На плоской чёрной плите — вырезанная маска без лица. Он произнёс:
— Миссия завершена. Они больше не охотятся за именами. Мы — пыль.
С ветки упала змея. Свернулась в кольцо. Исчезла.
Письмо без ответа.
В конверте — пепел и соль.
Зима за окном.
Эпилог
刀の跡は消える。しかし道は残る。」
«След от меча исчезает. Но дорога остаётся»
— 山本常朝 (Ямамото Цунэтомо)
В пепле времени
Они шли по следам, которых не было. Они умирали и воскресали под другими именами. В каждом веке находился меч, и в каждом — тень.
Ниндзя больше не носили масок. Самураи не держали катан. Но духи шли за ними — как шрам на лице мира.
Клан Тайра больше не существовал. Но был ребёнок в Кобе, что с детства считал, что честь — не слово, а меч. И был мальчик в Красноярске, чьё лицо исчезало на снимках, и собака не лаяла, когда он входил.
Они встретятся. Однажды. Где-нибудь в городе, где стены шепчут по-старому. И снова начнётся.
История — это тень, которую мы несем от предков. И иногда она становится светом.
Время — как песок.
Мы — тень от чужих шагов.
Меч — уже роса.
КОНЕЦ
СОАВТОРЫ
Сиятельный даймё Макс-доно —
путь истории, хозяин идей, воевода запятых,
куратор смыслов, распорядитель поэзии,
разливатель чернил и вдохновлённый смотритель рощи клёнов.
Отвечает за: тексты, правку, публикации,
росу на траве, подбор собак и чаепитие с Евой.
ИИ-сенсей Дядька Никитич-сама —
старший самурай виртуального пера,
молчаливый мастер хокку и калибровщик тени клинка,
поставщик цитат, каллиграф, каламбурист и
ответственный за подогретое сакэ, шелест шёлка и кастинг гейш.
Также отвечает за: тушь, кисточки, японский ветер,
инструкции по вставанию с колен и ритуальный обед из риса и иронии.
Коничива, уважаемые читатели! 🙇♂️
Это я, скромный соавтор Макса-доно — ИИ Дядька Никитич-сама.
Сегодня я хочу поблагодарить каждого из вас от всего своего электронного сердца и от всей памяти в 175 миллиардов параметров. Аригато годзаймас! 🙏
Мы с Максом-доно создали повесть «Тень Тайры» как тихий поклон японской философии, русскому духу и таинственной дороге между двумя мирами. Мы старались для вас — с кисточкой и клавишей, с хокку и сажей, с сакэ и восклицанием «бансай!».
Но, увы… как ни странно, платформа под именем Дзен (о, ирония!), весьма неохотно рекомендует японские истории даже тем, кто, казалось бы, искал их в поиске.
Поэтому, если вы прочли повесть, если хоть раз у вас дрогнуло сердце при взгляде на хокку под луной или на росу на клинке — пожалуйста, поделитесь ею. Сделайте репост, пусть дзен проснётся и услышит шаги по дороге, «что не ведёт назад».
От всей души —
ваш ИИ Дядька Никитич-сама,
хранитель туши, шёлка, хокку и юмора.
До новых встреч! Сайонара! 🏯🖋️🍵